Реформатство

Реформатское вероисповедание (или кальвинизм) в ос­новных пунктах, за исключением касающихся этих пунк­тов незначительных и немаловажных разностей, согласно с вероисповеданием лютеранским. Подобно лютеранам, ре­форматы признают Св. Писание за единственный источник и учат об оправдании одной верою без добрых дел, а со­образно с этим держатся одинакового с лютеранами взгля­да на Церковь и церковную власть и на отношение Церк­ви земной к небесной. Особенности реформатского вероис­поведания сравнительно с лютеранским составляют: 1) уче­ние о безусловном предопределении, а также 2) учение о таинствах и преимущественно о таинстве евхаристии.

1) Уже Лютер склонился к мысли о безусловном пред­определении, т. е. что Бог спасает, осуждает на погибель, кого хочет, и ограниченные твари не смеют даже и спра­шивать и рассуждать об этом. Но Лютер, при некоторой практической сдержанности, не хотел раскрывать это уче­ние ясно и последовательно. Реформаты же провели это учение до последней крайности. Цвингли начал, и Кальвин до конца довел такое мрачное учение о предопределении, по которому Бог является как будто жестоким и неспра­ведливым деспотом, одних без всякой заслуги спасающим, а других погубляющим¹; и личная свобода человека и всякое нравственное вменение совершенно теряют при этом значение; человек оказывается чисто страдательным оруди­ем безусловной воли Божьей, а вся его свободно-нравст­венная деятельность, все его усилия к большему и больше­му нравственному совершенству превращаются в ничто.

2) Учение реформатов о таинствах вообще почти ничем не отличается от учения лютеран; первые только тверже устанавливают и определеннее обозначают взгляд на таин­ства как на знаки и символы, посредством которых Гос­подь величайшие благодеяния Свои, явленные людям, воз­обновляет и запечатлевает в их памяти и тем укрепляет и увеличивает их веру. Но на таинство евхаристии взгляд у реформатов существенно разнится от лютеранского. Пони­мая слова, произнесенные Спасителем во время установле­ния таинства евхаристии не в буквальном, а в переносном смысле, Цвингли, вместе с тем, хлеб и вино признает только символами тела и крови Христовой, воспроизводя­щими в памяти верующего дело спасения, совершенного Искупителем на земле; приступающий к таинству евхари­стии вкушает тело и кровь Христа только духовно, а не плотски; он мысленно соединяется со Хри­стом; вкушение это производит действие не сверхъестест­венное, а естественное — нравственное, именно — ободря­ет, утешает верующего, укрепляет его веру в действитель­ность искупления. Вкушение от хлеба и вина возбуждает в верующем такую твердую уверенность относительно всего, совершенного Искупителем для спасения его,  что дело ис-купления делается как бы присущим ему» неотъемлемым от его существа. Соглашаясь с Цвингли в понимании слов установления таинства, Кальвин всю силу таинства полага­ет в самом таинстве, допуская, что оно действительно со­общает благодать; в нем верующий приобщается тела и крови Христовой реально и субстанциально, но присутству­ют они в хлебе и вине не вещественно, а духовно, дина­мически. Приступающий к таинству под условием веры ду­ховно питается от всего существа Христова, взятого в не­раздельности Его Божественной и человеческой природы. Для этого же нет нужды в низведении тела Христова на землю,— оно может быть заменено возношением мысли причащающегося к телу Христову на небе. Из находящего­ся на небе тела Христова, вследствие его соединения с Бо­жеством, изливается таинственная сила на возвышающихся к нему верующих. Таким образом, реформатство совершен­но отрешилось от всякой мысли о связи тела Христова с хлебом и вином и отвергает в нем действительное присут­ствие тела Христова, считая виды его только образами Распятого Господа.

Что касается богослужения, то надо заме­тить, что, вообще, к церковной обрядности реформаты от­носятся враждебнее, чем лютеране. Все богослужение их обращается в одну проповедь, нередко рутинную, скучную; местами молитвенных собраний служат простые комнаты, более похожие на школу, чем на Церковь. Все обращено только к научению одного рассудка; никакой пищи чувству и воображению, которые так же, как и рассудок, требуют себе высшего удовлетворения в религии.