17. О НАШЕМ ПОРАЖЕНИИ

Никогда еще не бывало, чтобы считанные люди значили так много, все остальные — ничего не значили. Газета говорит: "Страна идет за Хаммом", а мы понимаем, что его поддержали три владельца газет.

Г. К. Честертон⁷²⁸

 

Теперь я уже могу сказать: моя жесткость по отноше­нию к рерихианству связана не только с тем, что мне боль­но видеть, как обманывают и калечат души тысяч моих современников. Я знаю, что ученики теософов будут каз­нить моих единоверцев.

Мы помним, что Махатмы верят "только в Материю, в Материю как видимую Природу"⁷²⁹. Но при этом мы по­мним и то, что с таким запасом религиозных представле­ний теософы предлагают строить "государственный строй, отмеченный монизмом религиозного культа"⁷³⁰. "Монизм" никак не значит "универсализм", оставляющий в себе мес­то для своеобразия всех различных мировых религий. Нет — А. П. Синнет, постоянный адресат "Писем Махатм", на­стаивает: "Ни одна идея не является столь гибельной для человеческого прогресса, как столь распространенная идея, что любая религия, практикуемая с убеждением, равно­ценна любой другой... Эзотерическое учение — единствен­но великая религия мира"⁷³¹. Замечательно, что это "Учеб­ное пособие" отпечатано в типографии Министерства обо­роны России. Есть свой шарм и в том, что издательство, подарившее россиянам сей образец "плюрализма", имену­ется "Ассоциацией духовного единения"...

Искомое ими "единение" придет. Я убежден, что за тео­софией и оккультизмом — будущее. Сами основатели тео­софии могут быть забыты, их книги и имена могут раство­риться в потоке истории. Но одна заслуга за ними неоспо­рима — они показали, каковы будут основные черты того неоязыческого мировоззрения, которое будет последним и торжествующим противником христианства.

 

 Рене Генон вполне справедливо определил историческую миссию теософии: "Если подумать, что эти лже-мессии всегда были лишь более или менее бессознательными орудиями в руках тех, кто за ними стоял, и если обратиться, в частности, к серии попыток, последовательно со­вершенных теософами, — то невольно напрашивается мысль, что это только попытки, своеобразные опыты, которые повторяются в различ­ных формах, пока не будет достигнут успех, а в ожидании его приводят всегда к одному и тому же результату — сеют смятение в умах. Мы не думаем, что теософы и спириты в силах сами целиком выполнить такое мероприятие. Но нет ли за всеми этими движениями чего-то другого, более грозного, чего их руководители, может быть, и не знают, и чьими слепыми орудиями они, тем не менее, являются в свою очередь" (Цит. по: Бержье Ж., Повель Л. Утро магов. — Киев, 1994, с. 256).

 

Христианство — едва ли не единственное мировоззре­ние на земле, которое убеждено в неизбежности своего соб­ственного исторического поражения. Христианство возве­стило одну из самых мрачных эсхатологий; оно предупре­дило, что в конце концов силам зла будет "дано вести вой­ну со святыми и победить их" (Откр. 13, 7). Евангелие обещает, что врата ада не смогут одолеть Церковь, что Цер­ковь непобедима. Но "непобедимое" не означает обязатель­но "победоносное".

В перспективе земной истории — не всемирно-истори­ческое торжество Евангелия, но всемирное же владычество Антихриста.

 

 Грядущее второе Пришествие Христа во славе, строго говоря, не завершает земную историю человечества, а открывает иной зон бытия.

 

Да, пора завести разговор о том, о чем сегодня меньше всего принято говорить в "христианском обществе" и в "хри­стианской культуре" — о последнем. О конце света. Об Антихристе.

Тема Антихриста в демократической журналистике счи­тается непристойной. Даже те публицисты, что числят себя христианами, считают неудобным вспоминать о заверша­ющей книге Библии — "Апокалипсисе". Мне терять уже нечего. После выхода моей брошюры о желательности вос­становления Храма Христа Спасителя, людьми "антисис­темы" (если использовать гумилевский термин) мне был поставлен окончательный диагноз: "Впереди у Кураева, видимо, простой черносотенный национализм и банальней­ший великодержавный шовинизм. У него уже исчезает проповеднический дар — ни одного яркого образа, ни од­ного блистательного парадокса. Он уже стращает читате­лей "формированием нового мирового порядка" — излюб­ленная тема борцов с жидо-масонством. Он уже не стесня­ется говорить вслух о своей любви к России. Он уже, по­добно шовинистам, болезненно зациклен на мнении Запа­да о России. Пока это еще лишь еле различимые нотки, но скорость падения больше скорости подъема... Дно есть дно, и падение туда может быть бесконечно, но не может быть безнаказанно".

 

 Хотяинцев И. Рецензия на книгу "Размышления православного прагматика о том, надо ли строить Храм Христа Спасителя". // Хрис­тианство в России. №3, 1995, с. 58. Мое знакомство с этой рецензией совпало с публикацией некоторых строк из блоковского дневника (см. Приложение к "Вечерней Москве" 28.10.1995). Оказывается, 7 марта 1915 Александр Блок в сердцах записал: "Тоска, хоть вешайся. Опять либеральный сыск. — Жиды, жиды, жиды". Насчет "либерального сыска" — ой, как не устарело...

 

Так вот, "формирование нового мирового порядка" — это не только "излюбленная тема борцов с жидо-масон­ством". Во-первых, "новый мировой порядок" — это пред­сказанное Писанием общество, в котором уже невозможно будет жить христианам. Во-вторых, это "излюбленная тема" всех оккультных движений. В-третьих — это и в самом деле нескрываемая цель всех масонских движений (в чем можно убедиться хотя бы по апологетике масонства у ре­риховского ученика Клизовского⁷³²). Наконец, это просто историософский термин, различающий традиционно рели­гиозные общества и тот порядок вещей, что складывается к исходу XX века.

Поскольку я не политолог, а христианский журналист, я пишу на эту тему не потому, что этот "новый мир" при­дет, не из футурологического азарта. Просто я полагаю, что Священное Писание не нуждается в цензуре — ни в оккультной, ни в прогрессистской, ни в "христианско-демократической". В Писании же тема "нового мирового по­рядка" звучит как тема богословская.

"Вот — Апокалипсис... Таинственная книга, от кото­рой обжигается язык, когда читаешь ее, не умеет сердце дышать... Он открывается с первых же строк судом над Церквами Христовыми... Никакого нет сомнения, что Апокалипсис — не христианская книга, а — противохристианская... Это книга ревущая и стонущая..."⁷³³. Вот об этом стоит сказать прежде всего остального. Апокалипсис гово­рит и об избавлении христиан от ставшего невыносимым гнета "мира сего", и о том, что основная вина за торжество Антихриста лежит не на "масонах", а на христианах. Хри­стиане устали быть христианами — вот почему ослабеет свет. Христианам захотелось быть еще кем-то, захотелось попробовать подзабытой языческой духовной "экзотики" — вот почему тьма вновь распространится по всей земле "от шестого же часа до часа девятого"

 

 В Священном Писании много взаимных отражений и узнаваний. Три с половиной года проповеди Того, Кто был "Светом миру" — три часа тьмы после Его Казни — три с половиной года владычества Антихриста на пределе земной истории ("А внешний двор храма... дан язычникам: они будут попирать святый город сорок два месяца" — Откр. 11, 2).

 

 "Здравого учения при­нимать не будут, но по своим прихотям будут себе изби­рать учителей, и от истины отвратят слух и обратятся к басням" (2 Тим. 4, 3-4).

 

 В оригинале буквально "к мифам" — miphous.

 

Пожалуй, это главная весть христианской апокалиптики: люди сами выберут себе новую веру и новых владык, сами откроют мир для "князя тьмы".

Что же делает неизбежным такой последний выбор?

Одна из причин этого — своего рода "асимметрия воо­ружений" добра и зла. Добро не может избирать некото­рые средства земной политики, не переставая быть доб­ром. Напротив, для зла нет ограничений. Оно может про­водить даже благотворительные акции, не изменяя своей собственной природе (если филантропические действия будут устроены так, что помогая людям в одном отноше­нии, они будут укреплять их союз со злом в иных проявле­ниях их жизни — например, через разжигание тщеславия жертвователей).

Добро не может насильственно вторгаться в сознание людей. У зла нет ограничений на гипнократию. Христиане не ставят задачу выведения новой расы людей через ис­пользование генной инженерии. Неоязычество, напротив, вполне готово к проведению генно-селекционной работы с человечеством.

Кроме того, очевидно, что слишком глубоко в человеке сидит "бегание креста", желание жить мимо труда, в том числе мимо труда по исполнению заповедей. С той или иной настойчивостью и громкостью мы все бубним в лицо Хри­сту те слова, что сказал Ему Великий Инквизитор у Досто­евского: "Уйди, Ты нам мешаешь!". И однажды этот за­нудно бубнящий мятеж увенчается полным успехом. Со­гласно повседневно-бытовым желаниям наших сердец — се, оставляется дом наш пуст.

Люди создадут-таки такой образ жизни, такое обще­ство, в котором нельзя будет найти Христа.

 

Весьма интересный очерк, поясняющий, чем именно оккультизм Может привлекать современные элиты, содержится в книге двух русских протестантов В. Алексеева и А. Григорьева "Религия антихриста". — Новосибирск, 1994, ее. 193-212.

 

 И это будет конец истории.

Сроков мы не знаем. Вполне может быть, что нынеш­ний неоязыческий бум угаснет так же, как погасли древ­ние гностики и ариане, богомилы и хлысты... Вполне мо­жет быть, что пророки "эры Водолея" окажутся очередны­ми лжепророками. Дело ведь не в этом, а в том, что чем дальше, тем больше "чаяния прогрессивного человечества" смыкаются с тем, против чего гремит Апокалипсис.

Я не строю политических прогнозов. Просто так гово­рит Библия. И так говорит Гете: "Я предвижу время, когда люди перестанут радовать Бога"⁷³⁴ и тогда настанет конец.

Одна из основных интуиций Библии — восприятие исто­рии как священного пространства, где встречаются и ведут диалог Бог и человек. Если же история не может исполнить этого своего назначения — она кончается. "Так бежит время, и с собою гонит всех к последнему дню явления Господа на­шего Иисуса Христа... » (преп. Феодор Студит)⁷³⁵.

Когда-то мне не давал покоя вопрос: почему история кончается. Почему — при всех наших грехах — Творец не даст шанса еще одному, незапятнанному поколению? По­том я увидел: история нужна, пока у человека есть свобо­да. Когда свобода последнего выбора отнимается — створ­ки истории схлопываются. Движение невозможно.

Так равнинная река сама на излучине может намыть плотину: сначала в этой излучине затонет несколько бревен, к ним будет прибивать ил и песок. Появится отмель, затем — коса. А затем возможно и появление плотины. И нужно будет промывать другое русло.

Так и река истории. Поколение за поколением оставля­ет все больше грязи в ее русле. И небо становится все даль­ше. Все труднее расслышать вопрос: "Господи, что мне де­лать, чтобы наследовать жизнь вечную?". И еще сложнее услышанный ответ исполнить... Конец истории: ничего уже не сбывается... Не исполняется. И ничто не входит в Веч­ность. "Евангелие — история Бога и человека: "богочело­веческий процесс" и "союз". Апокалипсис как бы кидает этот "богочеловеческий союз" — как негодное, — как из­ношенную вещь" — пишет В. Розанов⁷³⁶.

До некоторой степени утешительно было бы считать, что Антихрист некоей неотразимой магической силой на­сильно навяжет себя людям. Но в том-то и особенность последней исторической трагедии, что "народы со всею охотою сделаются его союзниками" (преп. Ефрем Сирин)⁷³⁷. А для того, чтобы человечество само сделало такой выбор — в его повседневной жизни должно быть что-то, что подтал­кивало бы его к нему. Антихрист сможет быть избран и признан только в том случае, если его система ценностей еще до его явления стала господствующей. На смену Еван­гелию, официально все еще чтимому, приходит иной иде­ал — и вместе с ним на место человека заступает Масса, умерщвленная своим идеалом.

По выводу Г. Ваганяна, "в культурном аспекте наше сто­летие — постхристианское потому, что у человека нет боль­ше возможности стать христианином. Основные регулятивы нашей культуры, то есть то, что определяет наше само­понимание, делает нас недоступными для христианского благовестия"⁷³⁸.

В том Царстве Антихриста, которое описывает Апока­липсис, у человека будет свобода — выбирать того или иного кандидата, купить эту марку холодильника или иную. Но пригрядшее общество не сможет дать ответ на вопрос: что значит быть христианином.

Уже сегодня ответ почти неслышен. На Западе "быть христианином" понимается как "быть порядочным гражда­нином, исправно платить налоги и в меру заниматься филантропией". Крупнейший протестантский богослов XX века Пауль Тиллих, отвечая на вопрос, молится ли он, отвечал: "Нет, но я медитирую"⁷³⁹.

В православных странах ответ еще хуже: "быть право­славным — значит быть русским (болгарином, сербом, ру­мыном, греком)"... Вспомним — чем искушает Антихрист христиан на "восьмом Вселенском Соборе" в "Трех разго­ворах" Владимира Соловьева...

 

Кстати, этот "Собор" описывает и Е. Рерих: "Новая Церковь дол­жна явиться на смену старой в полном сиянии Красоты Подвига Иису­сова, она должна будет собрать Великий вселенский Собор просмотреть при свете нового сознания все постановления бывших Соборов. И толь­ко тогда будет заложена Новая религия, Религия Св. Духа" (Письма Елены Рерих 1932-1955, с. 67).

 

По догадке Владимира Соловьева мечта Антихриста — запереть православие в ритуально-этнографический запо­ведник. В "Повести об Антихристе", которая венчает по­смертную работу В. С. Соловьева "Три разговора", Анти­христ, провозгласивший себя президентом земного шара, надеясь купить благорасположение к нему православных, обращается к ним с такими словами: "Любезные братья! Знаю я, что между вами есть и такие, для которых всего дороже в христианстве его священное предание, старые символы, старые песни и молитвы, иконы и чин богослу­жения. И в самом деле, что может быть дороже этого для религиозной души? Знайте же, возлюбленные, что сегодня подписан мною устав и назначены богатые средства Все­мирному музею христианской археологии с целью собира­ния и хранения памятников церковной древности... Бра­тья православные! Кому по сердцу эта моя воля, кто по сердечному чувству может назвать меня своим истинным вождем и владыкою, пусть взойдет сюда!"...

Помнится, толпа иудеев именно это и сделала, требуя осуждения Царя Иудейского и клянясь Пилату, что нет у нее иного владыки, кроме кесаря... Так вот, у Соловьева в этот момент, когда "большая часть иерархов, половина бывших староверов и более половины православных свя­щенников, монахов и мирян с радостными кликами взош­ли на трибуну", встает старец Иоанн и свидетельствует, что "Всего дороже в христианстве сам Христос".

По крайней мере по отношению к православию полити­ка соловьевского Антихриста уже реализуется: правосла­вие успешно вгоняется в этнографически-ритуальный за­поведник. Можно говорить и писать об обрядах и традици­ях — нельзя (в прессе или в школе) говорить о вере.

Недавно на одном монархическом съезде, где с трибуны постоянно звучала триада "православие-самодержавие-на­родность", я заметил, что три весьма милые и интеллигент­ные женщины впереди меня оживленно и "на троих" чита­ют книжку под названием "Руническая магия", причем явно воспринимая ее в качестве "учебного пособия". Я по­просил этих активисток "русского возрождения" хотя бы здесь не баловаться играми с сатаной. В ответ мне глубоко убежденно прошептали, что "надо же все знать! со всем познакомиться!" Вот, правда, когда я их спросил — знают ли они "Отче наш" или библейские заповеди — ответом было молчание... Постепенно даже христиане забывают, что значит — "быть христианином".

В течение последних столетий христианство старатель­но опустошалось просветительским рационализмом. Бого­словы (протестантские и католические, а следом за ними даже православные) старались рационально обосновать хри­стианскую веру. Мистика тщательно выпаривалась. Таин­ства были превращены в обряды, а последние — в "библию для неграмотных", то есть в изъяснение библейских тек­стов посредством жестов. Очищенное от "магизма" (то есть от энергийной, благодатной насыщенности Сверхмирным Присутствием) христианство стало слишком рациональным. И когда европейцам открылись глубины аскетики и мис­тики Востока, они стали всматриваться в них, нисколько не подозревая, что своя аскетика и своя мистика есть в церковном христианстве.

И сегодня религиозное сознание нецерковных людей просто поражает своей противоречивостью. Заходит речь о православии — и оно обвиняется в "обрядоверии" и "ма­гизме". Но тот же самый человек обращается к миру не­христианских, языческих и шаманских практик, и тут он уже преисполнен решимости обрести эзотерический смысл самых странных обрядов и признать весьма полезной лю­бую языческую практику насыщения любого предмета

любой "энергией". И даже многим церковным людям еще невдомек, что протестантизация православия ведет в ту­пик, потому что делает нас безоружными перед возрож­денным язычеством. Будущее церковной мысли — в раз­витии "философии культа". Хватит баловаться морализа­торством и в обрядах видеть только символы, а в богослу­жении — проповедь. Пришел враг более страшный, чем рационализм. Пока мы доказывали, что наши обряды не магия, пришла действительно магия. И защищаться от нее надо не словом, а благодатью.

Христиане, оставшиеся только с "социальной доктри­ной Церкви" в руках и с рассуждениями о "христианском понимании прав человека"; христиане, стесняющиеся "свя­той воды" и буквального понимания слов Спасителя о преложении хлеба и вина в Его плоть и кровь, не смогут усто­ять перед наступлением оккультных сил. Именно — сил, стихий, а отнюдь не просто пропаганды.

Но даже в работе со словами и знаками веры в нашей "игровой" цивилизации постмодернизма происходит под­мена понятий. И эта подмена происходит так незаметно, в такой бытовой заурядности партийной полемики, что че­ловек и не замечает вдруг — а на чьей стороне он оказал­ся-то. И вот, например, церковный (или уже антицерков­ный — как тут разобрать?) журналист Яков Кротов пишет об инциденте, в ходе которого прихожане освобождали пе­реданное им здание церкви от прежнего арендатора: "Об­щина пошла на самозахват части помещений, учинив акт вандализма — разбив все туалеты в техникуме"⁷⁴⁰. Унита­зы, кстати, стояли в алтаре. Но "актом вандализма" оказа­лось не устройство туалета в алтаре, а то, что верующие прекратили его функционирование...

Валерий Сендеров так размышляет о "тайне беззако­ния": "Не неверные, не еретики были главными врагами христианской культуры: волны ее разбивались о "многое множество людское", о тех, кто не холоден и не горяч... Блюющему раблезианству не было уже дела ни до Бога, ни до сатаны. Вдумаемся еще раз: гуманизм, сменивший лю­бовь Божию, любовь во Христе! Крутой поворот позднего средневековья к Ветхому Завету... Но ведь это всего лишь итог, итог исторической адаптации, фактического переписывания Евангелий, непереносимых для тех, кто "лишь тепл". Дальнейшее хорошо известно. Христианство "вос­становилось" на новом, комфортабельном и безопасном уровне. Кажется, Тиллиху принадлежат слова об удобном, уютном Боге, ничего не требующем, всегда готовом спасти тебя, хоть ты вовсе того и не желаешь... А "мгновение вне­запно разразившейся Истины"... оно исчезло, растворилось где-то там, в доисторической мгле. Оно тревожило пару чудаков, атавизм среди добрых христиан, невозмутимо, с деловой пунктуальностью отмечающих Воскресенье добро­го Бога, гаранта здоровья и коммерческих успехов, храни­теля домашнего очага..."⁷⁴¹.

Важно понять, что царство Антихриста не устанавлива­ется внешне-чудесным образом. Оно не вторгается в наш мир из глубин преисподней. Оно постепенно зреет в чело­веческом обществе.

 

 Апокалипсис указывает как на преддверие последних событий катастрофы не только общественные (войны, междоусобицы, "охлажде­ние любви"), но и природные. Понятно, что тема природных катастроф по-своему звучит и в теософии. Та Шестая Раса, о которой шла речь выше, станет единственной на планете "после катаклизм, первая серия которых должна уничтожить Европу и позднее всю арийскую расу (зат­ронув, таким образом, и обе Америки)" (Блаватская Е. П. Тайная Док­трина. Т. 2, с. 556). В теософии просто подкупает та последователь­ность, с которой она приемлет как относящиеся именно к себе все те предостережения о грядущем Враге, которые рассыпаны в Библии.

 

Если те образы царства Антихриста, что нам дает Библия, переложить на язык политологии, мы увидим, что, во-первых, это царство экуменическое. Экуменическое — в смысле объемлющее "экумену", мир той культуры, где живут или могут жить христиане. Цар­ство Антихриста может быть вполне глобальным — и все же не включать в себя те районы Земли, те народы и стра­ны, где нет христианских церквей. В конце концов, если там и так Сын Божий не принят или отвергнут, неизвестен или забыт — зачем тратить силы на внешнее подчинение этих регионов западным христоборческим силам.

Почему я говорю — "западным"? Потому что царство Антихриста все же должно быть достаточно глобальным. А глобальное управление требует высочайшей техники управления и предполагает существование весьма развито­го аппарата управления. И именно Западная цивилизация разработала технологию глобальной и дотошной власти.

Ни одна из предыдущих "всемирных" империй не облада­ла аппаратом принуждения и управления столь сильным, чтобы действительно контролировать жизнь своих провин­ций и граждан. В лучшем случае она ограничивалась кон­тролем над жизнью местных элит. Но для обывателя по­чти не было разницы — в какую из столиц уходят его налоги.

В современном же западном сообществе возникли та­кие техники управления, которые позволяют властям иметь практически полную информацию о всех сторонах жизни гражданина, а также позволяют мгновенно доносить до сведения исполнителей распоряжения верховной власти (во времена Гоголя, как мы помним, от Петербурга, стоящего на границе Империи, до неких славных городов — "хоть три года скачи — не доскачешь").

Кроме того, развитие экономики последних столетий привело к полной экономической зависимости человека от государства. Первый шаг на этом пути — это уничтожение крестьянского "натурального хозяйства" и создание регио­нальных рынков. Человек, не включенный в активные тор­говые отношения с городом, отныне уже не в состоянии прокормить свою семью. Следующий шаг — создание об­щенациональных рынков. Город или область, не участву­ющие в общенациональной кооперации, разоряются и все равно теряют как экономическую, так и политическую независимость. Наконец, в XX веке складывается система общемировой экономики — и теперь уже целая страна, отказывающаяся играть по правилам мирового рынка, все равно не сможет отстоять своей независимости.

С точки зрения экономической эффективности — это чрезвычайно действенная система. Но она вызывает одно следствие, которое может оказаться роковым для конца истории: человек потерял навык к самостоятельной жиз­ни. Степень его зависимости от внешнего мира не убави­лась, а многократно возросла. Современному человеку уг­рожают опасности, о которых не беспокоился человек "тра­диционного общества". Он зависим не только от погоды и стихий, но и от поставок бензина и газа, тепла и энергии, а теперь еще и от потока информации. Отключение одной из артерий, питающих квартиру, город, область, страну, ведет к вымиранию их обитателей даже при таких погод­ных условиях, которые обогатили бы традиционные хо­зяйства.

Сегодня христиане нередко видят опасность и "анти­христовы знаки" в штриховом товарном коде или в элект­ронных кредитных карточках. Верить в то, что некие штри­хи и знаки могут воздействовать на совесть человека — значит непозволительно много отдавать на откуп магии и идолам ("мы знаем, что идол в мире ничто" — 1 Кор. 8, 4). Но электронная торговля все же несет в себе определенную опасность. Малейшая покупка становится легко контроли­руемой. В обществе потребления покупка и продажа — самая важная часть человеческой жизни. И электронные деньги делают ее полностью прозрачной.

А теперь представьте себе, что у государства вновь по­явились ясно выраженные идеологические приоритеты. И для их достижения оно решает использовать современные средства контроля за публичной и частной жизнью граж­дан. В Советском Союзе были распространены доброволь­но-принудительные пожертвования в виде "государствен­ных займов", "облигаций" и взносов в различные массо­вые "добровольные" общества. Если кто-то уклонялся от жертвы ДОСААФу, на его отношения с государством ло­жилась некоторая тень. Но сама советская тоталитарная действительность есть не более чем тень грядущего "Ново­го мира".

И вот в этом новом мире вдруг в результате стихийного бедствия или террористического акта гибнет, предположим, дворец Ламы в Лхассе. Великий памятник архитектуры, храм, признанный общечеловеческим достоянием и взя­тый под охрану ЮНЕСКО. Все средства массовой информа­ции, и, соответственно, все человечество в шоке. Журна­листы полны решимости воссоздать великую святыню. Идя навстречу пожеланиям граждан, всемирное государство само или некий неофициальный, но все же более чем вли­ятельный фонд начинают сбор денег по всему миру для воссоздания буддистской святыни. Каждый должен вне­сти небольшую сумму — не более доллара. Но с миру по нитке, а далай-ламе — храм. Может ли христианин делать жертву на строительство языческого храма?

И если электронные деньги ясно говорят, что он не пе­речислил желаемого доллара в фонд воссоздания Лхассы, его религиозно-политическая благонадежность сразу ста­новится сомнительной. Он обнаруживает себя в качестве человека недостаточно терпимого, недостаточно открыто­го, а значит, становится источником потенциальной агрес­сии (у одной из влиятельнейших современных сект — сай­ентологии Р. Хаббарда — есть даже специальный термин для таких людей: "ПИН — потенциальный источник не­приятностей"). Сделать его общественную и частную жизнь достаточно неприятной — это уже дело управленческой техники. Например, если он ученый — всегда можно отка­зать ему в грантах (научных стипендиях) на следующий год. И даже занятость в сфере частного бизнеса его не спа­сет. Американская "Антидиффамационная лига" показы­вает, сколь эффективно даже в современном демократи­ческом обществе можно увольнять с любой работы людей, чьи взгляды на еврейский вопрос Лига сочла недостаточно филосемитскими.

Так можно ли быть уверенным, что на эти реально су­ществующие и все более прочные рычаги власти не лягут недобрые руки?

В середине XX века люди начали размышлять о нрав­ственной ответственности ученых-естественников. Не вся­кое открытие столь нейтрально, что можно его приветство­вать, не задумываясь о том, а что произойдет, если оно окажется у властителей с притуплённым совестным чув­ством. Современная христианская эсхатология также всё настойчивее предупреждает, что человеческая история не может дать никаких гарантий против того, что современ­ные и всё более эффективные техники управления, техни­ки контроля за поведением людей и технологии формиро­вания массового сознания не обернутся однажды против самого человека.

Предположим, что современные демократии действи­тельно управляются волеизъявлением большинства. Но это большинство не само вырабатывает свои взгляды, в том числе и религиозные. Убеждения, которые оно не прочь считать своими, предлагаются ему средствами массовой информации. И здесь — еще одна черта, решительно отличающая общество "нового века" от традиционных. Информацион­ная цивилизация делает возможной активную лепку миро­восприятия людей. Не случайно "культурная революция" — это одна из первых массовых акций любого тоталитарного режима. Всех людей надо научить грамоте — чтобы все могли читать правительственные газеты и чтобы всем мог­ли быть промыты мозги. "Культпросвет" ставит своей це­лью не приобщение людей к "классике мировой культу­ры", но привитие навыка к потреблению агитпроповской продукции. То есть в конечном счете его цель — еще более отдалить человека от той самой классики и, вырвав его из привычного течения жизни и традиционной системы оце­нок, погрузить в мир красных цитатников.

Через "культурные революции" XX века (их репетиции были поставлены в Германии и Франции XIX века во вре­мя кампаний по "культуркампфу" и "секуляризации") в мир пришел новый общественный строй. Предшествовав­шая история знала авторитарные режимы, контролирую­щие внешнюю, экономико-политическую жизнь своих граждан, но в области убеждений требовавшие лишь внеш­них знаков лояльности. Мир газет и "культпросвета", мир радио и массовых партий дал возможность создать новое, тоталитарное общество. Это общество требует уже реально­го единомыслия.

Царство Антихриста в категориях политологии можно назвать не только глобальным и даже не только авторитар­ным. Оно еще и тоталитарно — оно претендует на конт­роль над убеждениями граждан. Апокалипсис это выра­жает знаменитой фразой о начертании, которое Антихрист ставит на чело и на правую руку человека (см. Откр. 13, 16-17). Десница — это образ действия; чело — образ мысли.

Голос избирателей зависит от мнения средств массовой информации. А от кого зависят СМИ? Руководители теле­видения и редактора газет все-таки не избираются населе­нием. "Телезритель голосует кнопкой переключения про­грамм"? Но он очень редко производит это "голосование" по политическим или нравственным мотивам — в основ­ном он ищет что "поинтереснее" или "покруче". Так что некоторый уровень первоначального вложения денег и профессионализма вполне позволяет создать телеканал с таким мировоззрением, которое в явном виде не приемлет большая часть телезрителей, но которых постепенно мож­но приучить к новому для них мышлению.

 

 Насколько независимо от мнения покупателей газет могут вести себя "демократические" журналисты, видно из освещения московски­ми демгазетами церковной тематики. По опросу, проведенному Инсти­тутом системных исследований и социологии, большинство москвичей (59,5%) согласны, что государство должно поддерживать церковь (см. Московские новости. 4.2.1996). В то же время все демократические из­дания в Москве постоянно выступают с самой резкой критикой любых жестов поддержки госвластями Православной Церкви. Следовательно, люди, ведущие религиозную тематику в московских средствах массо­вой информации, стремятся не к отражению мнения большинства, а к тому, чтобы свою (по большей части резко антицерковную) настроен­ность навязать большинству москвичей.

 

Почти стихийный процесс секуляризации, который идет в западном мире в течение столетий, активно подгоняется информационными элитами XX столетия. А, значит, ме­ханизмы "демократического голосования" никак не могут служить гарантом от прорыва к власти явно антихристи­анских групп.

В плане земной истории христианство проиграет хотя бы потому, что в соревновании с ТВ Церковь не может не проиграть (а такого массированного напора антихристиан­ских сил, как сегодня, ТВ не проводило ни в хрущевские, ни в брежневские времена). Атеистическому обществу не дадут перейти в православное. Его заклинит где-нибудь на язычестве. Для этого есть масса резонов. Один из них зак­лючается в том, что постхристианское общество не терпит, чтобы его члены близко к сердцу принимали какие бы то ни было убеждения — особенно же церковные.

Однажды при встрече с руководителями американских протестантских миссий в России я сказал, что в России нет традиций плюрализма, в которых изначала воспиты­валась Америка. Ответ был весьма неожиданным: по сек­рету мне потом сказали, что в Америке сегодня нет ни­какого плюрализма. Ведь плюрализм предполагает уваже­ние к убеждениям другого человека. А в американских масс-медиа высказывание убежденности — какой бы то ни было и по какому бы то ни было вопросу — считается во­обще дурным тоном. Тот "плюрализм", который складыва­ется сегодня в Америке, один студент-христианин из Стэнфордского университета описал следующим образом: "Если я попытаюсь "навязать свое мнение", я выйду за дозволен­ные рамки. К христианам проявляют терпимость, но они взамен должны соблюдать молчаливое соглашение"⁷⁴². Если христианин попытается осудить гомосексуализм или абор­ты, его быстро поставят на место и осудят за некоррект­ность. Те, кто придерживается сегодня "узких" христиан­ских взглядов, имеют все меньше шансов сделать карьеру.

"Смотрите на вещи шире! Не связывайте себя какой-то одной определенной позицией по этому вопросу". Плюра­лизм из общества должен перекочевать в каждую отдель­ную голову — каждый человек должен верить сразу в не­сколько богов. В. Розанов по этому поводу как-то заметил, что нормативный интеллигент "утром верит в Ницше, в обед — в Маркса и вечером — в Христа". Честертоном подобная "широта взглядов" высмеивалась в образе Ричар­да Уайта, который "недавно обрел веру, но каждую неде­лю менял вероисповедание"⁷⁴³.

О приходе лже-христианского призрака предупреждал еще в прошлом веке Хомяков: "Мир утратил веру и хочет иметь религию какую-нибудь; он требует религии вообще". Именно эта форма "какой-нибудь" религиозности все на­вязчивее заявляет о себе в нынешней России: трудно най­ти школьную учительницу или журналистку, которая не заявляла бы о себе, что она нашла путь скрестить "духов­ность православия" с "духовной мудростью Востока". Не­колебимая уверенность советских "образованцев" в том, что всякая "духовность" — благо, внесет свою лепту в торже­ство "эры Водолея"...

Такая религия внутреннего плюрализма, религиозной всеядности и духовного безвкусия и станет общеобязатель­ной религией будущего. В демократическом обществе, как известно, по вопросу о плюрализме двух мнений быть не может. Но ведь в том-то и дело, что можно уважать и це­нить чужие верования, но быть можно только самим собой.

Тем не менее, жизнь без убеждений (по диагнозу К. Г. Юн­га, такая жизнь как раз и порождает шизофрению) будет считаться нормой. Человек же, имеющий религиозные убеждения и не готовый их менять с каждым новым газет­ным выпуском или при встрече с каждым новым собеседником, будет рассматриваться как угроза для обществен­ного порядка. При этом, конечно, будет считаться, что здо­ровым и нормальным состоянием является всеверие, тогда как исключительная верность Евангелию будет диагности­роваться как одержимость "сверхценной идеей". Соответ­ственно, такой "одержимый" Евангелием человек будет рас­сматриваться как источник агрессии. Что ж, опыт XX века позволяет и здесь сказать, чем все это кончится. В романе Г. К. Честертона "Шар и крест" Антихрист, воцарившийся в мире, "провел свой законопроект. Теперь организована медицинская полиция. Даже если вы сбежите, любой по­лисмен схватит вас, поскольку у вас нет справки о нор­мальности"⁷⁴⁴.

Не теософские ли братства будут выдавать эти "справ­ки о нормальности"?

Энтузиазм самих создателей теософского движения уй­дет, а их последователи, поставляющие на широкую орга­низаторскую ногу синкретическую церковь, вспомнят, что в заветах матерей-основательниц были указания на то, как важно единство и единомыслие. Получив влияние на фор­мирование государственной образовательной, культурной и религиозной и информационной политики, они пояснят как гражданам, так и начальникам, что только веротерпи­мая и всеединящая, в меру патриотическая, но и вполне универсалистская система теософии имеет право на бытие в современном обществе.

"Средневековые пережитки" могут быть терпимы лишь в том случае, если они не претендуют на исключительность, на обладание истиной. Конечно, каждый имеет право мо­литься и веровать как он пожелает... Но публично выска­зывать свое несогласие с ясно выраженным общественным стремлением к религиозному всеединству все же нельзя. Верь как хочешь — но с другими верами в полемику не вступай. Точнее, даже полемику вести можно — но только с позиций плюрализма, только для того, чтобы понудить еще одну группку фанатиков (кришнаитов там или старо­обрядцев) расширить свое сознание и отвергнуть те догмы их вероучения, которые могут провоцировать религиозные разделения в обществе.

Поэтому именно отношение к веротерпимому синкре­тизму и должно стать единственным критерием обществен­ной и государственной религиозной политики. Если ка­кая-то религиозная группа не демонстрирует энтузиазма по поводу совершающегося общерелигиозного "синтеза" — государство найдет способы продемонстрировать свое не­удовольствие этой группой. Те религиозные движения, которые будут продолжать проповедовать собственную на­циональную или религиозную исключительность, будут понуждаемы к принятию более демократичной, более мяг­кой позиции. Мир в человецех есть высшая ценность, и дабы не допустить войны, придется развернуть такую борьбу за межрелигиозный мир, что от некоторых конфессий кам­ня на камне не останется... "Мы должны бороться против разъединения"⁷⁴⁵ .

Уже сейчас несложно разглядеть посланцев будущего — людей, живущих с сознанием, которое станет массовым и господствующим в некотором будущем веке, в веке Анти­христа... "Как Вы можете оценить современную религиоз­ную ситуацию в России?" — спрашивают, например, у Г. Рормозера, бывшего советника Й. Штрауса. В ответ мы слышим, что г-н советник более всего обеспокоен возрож­дением Церкви в России: "Кое-что мне бросилось в глаза. В последние два года на экране телевизоров мы видим изоб­ражения, вызывающие на Западе, и прежде всего в Герма­нии, чувство растерянности. Для нас немыслимо, чтобы в таком большом городе как Санкт-Петербург, десятки и даже сотни тысяч людей со свечами в руках маршировали вслед за патриархом... Многое будет зависеть от того, сможет ли орто­доксальная церковь действительно восстановить и утвердить свое исключительное и монопольное правопритязание. Если сможет, то это приведет к роковым последствиям"⁷⁴⁶.

А вот еще один кликуша Антихриста: "На сегодня ре­лигиозный ренессанс — самая страшная и неоцененная опасность из тех глобальных опасностей, что нас подстере­гают... Собственно в этом и состоит роль религии в исто­рии, она канализирует агрессию, направляет ее"⁷⁴⁷. Из слов достопочтенного психоаналитика следует, что религия име­ет дело только с агрессией, и агрессия в человеке исчезнет, если ее направить против самой религии... И даже опыт советской агрессии против религии ничему не научил "эк­сперта". Похоже, его личная ненависть к Евангелию столь велика, что позволяет не замечать очевидного.

Такое будущее уже было. Языческая империя готова была включить Христа в свой официальный "пантеон" — наравне с богами и божками других племен (и статуя Хри­ста действительно в конце III века появляется на некото­рое время в римском Пантеоне). Но христиан не устраивал такой компромисс. Они отказались от участия в государ­ственных религиозных церемониях. В частности — отка­зались от воздания божеских почестей императорам. От­каз от религиозного "плюрализма" оказался наказуем: Империя вступила в трехсотлетнюю борьбу с Церковью.

Христианство победило. Но прошли века. И незаметно все опять начало меняться. Годами и столетиями труд мно­гих "субъектов исторического процесса" приближал момент, когда в истории христианского человечества произойдет решающая подмена — и произойдет она так, что будет уже почти незаметной...

"Ведьмы, Ваше Высочество, всегда хотят одного и того же, но в разные столетия они действуют по-разному", — говорит доброе существо, названное "кваклем" в "Серебря­ном кресле" К. С. Льюиса. А в "Письмах Баламута" дру­гой персонаж Льюиса — богатый опытом бес говорит о так­тике этих действий: "Мы направляем ужас каждого поко­ления против тех пороков, от которых опасность в настоя­щий момент меньше всего, и направляем его одобрение на добродетель, ближайшую к тому пороку, который мы ста­раемся сделать свойственным времени. Игра состоит в том, чтобы они бегали с огнетушителями во время наводнения и переходили на ту сторону лодки, которая почти уже под водой. Так мы вводим в моду порицание энтузиазма как раз в то время, когда у людей преобладает теплохладность и привязанность к благам мира. В следующем столетии, когда мы наделяем их байроническим темпераментом и опьяняем "эмоциями", мода направлена уже против эле­ментарной "разумности". А когда все люди готовы стать либо рабами, либо тиранами, мы делаем главным пугалом либерализм". Так вот, сегодня "пугалом" оказывается религиозная серьезность и верность своей духовной традиции. Ленивый релятивизм, напротив, считается нормой поведения и мыс­ли. И в дни, когда человек старательно пытается не загля­дывать за грани земного бытия, всякая серьезная попытка говорить о "сроках и временах" и о конечной трагедии мира оказывается, конечно, фанатизмом.

Можно ли надеяться, что будущее общество не предло­жит решительных мер для проповедников "расовой, рели­гиозной, национальной исключительности"? Поскольку "фашизмом" названа проповедь "национального и религи­озного превосходства", где гарантия, что священник, в Не­делю торжества православия произносящий слово о том, насколько богословски глубже и человечнее православное почитание иконы, нежели протестантское иконоборчество — не будет привлечен к ответственности за "пропаганду фашизма"? А если священник скажет, что христианину нельзя ходить на уроки тантризма и на сеансы пробужде­ния "Силы Кундалини" — арестовывать, очевидно, надо будет прямо на месте.

Вот выписка из Рекомендации 1202 о религиозной тер­пимости в демократическом обществе 44 сессии Парламен­тской Ассамблеи Совета Европы (пункт 12): "Вопросы меж­религиозной терпимости подлежат дальнейшему развитию. Три монотеистические религии должны быть призваны поставить особый акцент на те основные моральные ценно­сти, которые особенно схожи и терпимы"⁷⁴⁸. Вот ведь уже и Европарламент указывает, что "должны" делать рели­гии, о чем они "должны" говорить. Очевидно, недолго ос­талось до постановления, очерчивающего круг тем, о кото­рых религии должны молчать (молчать придется о своей специфике, о главном в каждой из религий).

То, что эти "рекомендации" и указы есть, не означает, что они немедленно начнут применяться против христиан. Закон театра гласит, что если на сцене в первом акте веша­ется ружье, то в третьем оно обязательно должно выстре­лить. Но все же — в третьем, а не обязательно в конце первого же действия. Так и с историей христианства. Если "новый мировой порядок" сложился и объявил "войну ре­лигиозной нетерпимости" (вот уж поистине "страшнее кош­ки зверя нет" — это в секулярном обществе, в обществе

поголовного житейского материализма начинать борьбу с "религиозным фанатизмом"!!!) — рано или поздно дойдет до арестов. Ружье уже почти готово. Какой сейчас акт? Не знаю. Может быть, первый, а может, уже начало третьего. В конце концов, даже собранное и вывешенное на сцену ружье не обязательно должно стрелять даже в третьем — может быть, пьеса рассчитана на пять актов.

В 1900 г. Владимир Соловьев видел только, как начина­ют создаваться фабрики для производства деталей будуще­го "ружья". Самого "изделия" еще не было. Россия, да и западный мир внешне продолжали оставаться христианс­кими. Пресса еще только перешла в руки "антисистемы". И все же в июне 1900 г. Соловьев говорит В. Величко: "Я чую близость времен, когда христиане будут опять соби­раться на молитву в катакомбах, потому что вера будет гонима, — быть может, менее резким способом, чем в нероновские дни, но более тонким и жестоким: ложью, на­смешкой, подделками, — да и мало ли чем еще! Разве ты не видишь, кто надвигается? Я вижу, давно вижу!"⁷⁴⁹.

"И тогда явится обманщик мира, наподобие Сына Бо­жия" (Учение 12 Апостолов). Он не будет бороться явно против Христа, он не будет явно хулить Его. Он будет рас­точать иудины поцелуи в Его адрес: "Великий Учитель", "Мой славный предшественник", даже "Я — в моем пре­жнем воплощении"...

Главное различие Христа и его антипода с богословской точки зрения в том, что путь Христа — это путь кеносиса, умаления: "Он уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как чело­век" (Флп. 2, 6-7). Но в системе "Нью-эйдж" "Спаситель" считается продуктом восходящей эволюции самого челове­ка. Он возвестит, что принес спасение исходящее не от Бога, но от мира. Он построит "сотериологию снизу", которую противопоставит христианской "сотериологии благодати". Поначалу он будет выказывать знаки почтения к христи­анству, но в конце концов сам сбросит маску и явит себя как "противящийся и превозносящийся выше всего, назы­ваемого Богом или святынею" (2 Фес. 2, 4). Он преподнесет себя как вершину эволюции человечества, как мирового гения, всем обязанного только самому себе, своим трудам и усилиям. Он потребует вполне серьезного отношения в его рели­гиозной миссии. "Поклонятся ему все живущие на земле" (Откр. 13, 8). Если кто не будет принимать его образ мыс­ли ("печать на челе") и предлагаемый им образ жизни ("пе­чать на деснице") — во имя мира и согласия будет "убива­ем всякий, кто не будет поклоняться образу зверя" (Откр. 13, 15).

 

 Внешняя печать, несомненно, есть проявление, запечатление внут­реннего отчуждения от Христа. Московский священник Николай Карасев рассказывает о таком совмещении внутреннего и внешнего: "Од­нажды я крестил двух девиц. И у одной из них я увидел на правой руке штамп, на котором было написано "оплачено". Это был пропуск в один из музыкальных рок-клубов. При дальнейшем выяснении оказалось, что девицы интересуются учением буддизма, так как в клубе его пропа­гандируют. Когда же я поставил условие: или крещение, или клуб с его песнями и учением, одна из них, у которой был штамп на руке, отказа­лась креститься и ушла от купели крещения" (священник Николай Карасев. Аспирантский отчет на тему "Теософия и практический ок­культизм". — М., ОВЦС МП, 1995, с. 9. Рукопись).

 

Тайной числа 666 я не собираюсь заниматься. Мне ка­жется, здесь нет тайны. Антихрист поставит на своей дея­тельности такой знак именно потому, что так сказано в Откровении. Хотя бы просто в порядке цинизма. Ведь чис­ло уже перестало быть страшным. Его использование ско­рее свидетельствует просто о "широте взглядов" того или иного деятеля, о том, что он поднялся над предрассудка­ми.

 

 Например, Эли Визель, президент "Гуманитарного фонда Эли Визеля", бывший узник нацистского концлагеря, затем известнейший ев­рейский писатель, лауреат Нобелевской премии мира (1986 год, вместе с А. Д. Сахаровым), чрезвычайно влиятельный, хотя и теневой полити­ческий лидер Америки, работает по такому адресу: "666. Fifth avenue, 10h floor, New-York". Он мог бы выбрать любой другой оффис Нью-Йорка. Но он сделал жест — и поселился в трех шестерках, что стоят на всех его письмах.

 

Так разве интересующий нас персонаж не будет бо­лее всех свободен от "предрассудков"? Вот написала хрис­тианская газета, что оккультизм — это антихристова идео­логия, и Владимир Авдеев (вообще-то именующий себя "зороастрийцем") радуется — "В такой компании не скучно. Мы еще, чего доброго, объявим конкурс "Антихрист года" и если нас так боятся, то отчего же не покрасоваться этим скандальным титулом?"⁷⁵⁰.

Сам Авдеев — не более чем полуобразованный хулиган, но факт очевиден: оккультная литература постепенно при­учает людей к тому, что те символы, которые в христиан­стве являются однозначно темными, упаковываются в радужные обертки. Когда они сочтут, что их время пришло, "президент земного шара" найдет способ продемонстриро­вать три заветные цифры. В конце концов, апостол Иоанн дает знак для того, чтобы по нему опознать Антихриста, а не для того, чтобы получше замаскировать его. И если имен­но по этим цифрам можно будет определить Антихриста — это должен будет суметь сделать любой христианин, даже несведущий в криптографии.

Но с одной мыслью Авдеева я согласен. Он говорит, что "христианский Запад потерял чувство духовной ревности и элементарный инстинкт религиозного самосохранения . То же самое можно сказать и о России, где правит неви­данный в истории бал "чужебесия".

До такой степени люди затерроризированны идеей обя­зательного "мира между религиями", настолько пленены пропагандой их "равноценности", что даже Инесса Лома­кина, в книге которой о джа-ламе столько страшных стра­ниц, считает необходимым делать реверансы в адрес "муд­рости ламаизма". "В наш век безверия, когда, словно спох­ватившись, люди массово обращаются к религиям, проис­ходит так называемое "религиозное возрождение", — мо­лодая женщина — член буддийской общины Санкт-Петер­бурга, прочтя часть рукописи, спросила меня: "К чему все эти ужасы, эти жертвоприношения? Буддист не сорвет тра­винку, благословляя все, растущее и живущее на земле. Или вы против возрождения ламаизма?" Нет-нет, не про­тив; любая вера сейчас, наверное, во благо. Только лама­изм — вера особая, вобравшая мудрость Степи"⁷⁵². Конеч­но, вырывать сердца из груди живых людей — это идет "во благо человека". Как мы помним — карма убитого от этого становится лучше.

А вот еще один пример человеческого жертвоприноше­ния "духу терпимости". В Новой Гвинее есть племя, при знакомстве с представителями которого ни в коем случае нельзя называть свое имя, рассказывать что бы то ни было о себе и принимать помощь от них. Это "асматы — удиви­тельный народ, упоминание о котором наводит страх, ибо это жестокие охотники за головами и каннибалы. В 1961 г. именно здесь бесследно исчез Майкл Рокфеллер — сын бывшего в то время губернатора Нью-Йорка и одного из богатейших людей Америки. 20 моряков капитана Кука, высадившихся в 1770 г. с корабля на берег в поисках воды, стали жертвами аборигенов. Дурная слава пристала к этой местности. Каннибализм, страшный и непонятный, сделал асматов в глазах цивилизованного человечества кровожад­ными чудовищами. В 20-х годах нашего столетия голланд­цы, владевшие этими территориями, боролись с канниба­лизмом нещадно. Затем индонезийцы продолжили кара­тельные экспедиции с той же решимостью. Но канниба­лизм был не побежден, а скорее загнан в подполье. Асматы изъяли все внешние проявления каннибализма из публич­ной жизни. Асматы считают, что смерть одного прибавля­ет жизненных сил другому. Убивая человека из другого племени, они тем самым как бы продлевают свою собствен­ную жизнь. Только тот, кто узнал имя убитого, сможет в полной мере "воспользоваться" результатами охоты. Посе­му и доблесть асматского воина зависит от умения высле­дить свою жертву, узнать о ней как можно больше. "Мо­ральным" же обоснованием для "охотников за головами" являются умершие предки, постоянно требующие отмще­ния. На их души можно списать все, их спиритуальной силой прикрываются от злых духов, во множестве подсте­регающих человека повсюду. Именно поэтому поклонение духам умерших стало неотъемлемой частью асматских ве­рований— Доблесть воина — в победе, какой бы ценой она ни досталась. Надо — заведет специально дружбу с жите­лями соседней деревни, пригласит в гости, угостит, ока­жет помощь, — и все лишь для того, чтобы узнав о враге как можно больше, однажды напасть и убить. Странный, с позиции белого человека, кодекс взаимоотношений. Впол­не логичным в этом контексте выглядит восприятие асматами библейской истории, с которой упорно и терпеливо знакомят их миссионеры, нередко, впрочем, страдавшие до недавнего времени от коварных каннибалов. Так вот, Иуда в глазах асматов выглядит рядом с рефлектирующим, слабым, простодушным Христом настоящим воином-побе­дителем. Он сумел втереться в доверие к врагу, улучил нужный момент, перехитрил свою жертву и нанес точно рассчитанный удар. Он добился поставленной цели, он вы­жил, а Христос... Асматы. Мужественные, бесстрашные воины, гордые люди, не покорившиеся завоевателям. Да, с точки зрения белого человека, они коварны, вероломны и кровожадны, они не признают нашей морали и нашей жиз­ни. И все же жаль, если цивилизация когда-нибудь унич­тожит их самобытность"⁷⁵³.

Если читатель разделяет скорбь автора "Огонька" о том, что каннибализм может исчезнуть, а в результате наш мир станет чуть-чуть менее плюралистичным — значит, он го­тов в жертву модной идее, в жертву идолу "плюрализма" приносить реальные человеческие жизни. Его богословс­кое кредо "не все ли равно как верить!", оказывается, пред­полагает, что не имеет значения — что в меню у наших сограждан по планете: человечина или баранина. Конечно, —   в чужую тарелку заглядывать неприлично...

И этот плюрализм, это "расширение религиозного кру­гозора", еще обернется кровью для христиан. Тот же Авде­ев "день Икс" назначает на весьма определенную и близ­кую дату: "В 2004 году начинается наша эра — Водолея. Сам астрологический знак красноречиво говорит за себя, ибо удерживает в руках два сосуда с водой, живой и мерт­вой, балансируя уровень ее в обоих. Уж не потерпит он и Единого Бога"⁷⁵⁴. Итак, до эпохи тотального плюрализма осталось меньше десяти лет. Дальнейшая программа ло­гична: "Если цифрами обозначить монорелигии по време­ни их возникновения (1 — иудаизм; 2 — христианство; 3 —  ислам), то цели истребления будут расположены в сле­дующем порядке: 2-1-3. Это будет происходить потому, что на сегодняшний день нетрадиционными религиями и ми­ровым рационализмом уже накоплен огромный опыт по борьбе с христианством, да и само оно за последние двести лет уже успело порядком привыкнуть к гонениям... Наста­ло время повалить макеты картонных кумиров и вернуть­ся к состоянию исходного первозданного благоденствия, а космическая эра Водолея поможет нам в этом... Не беспо­койтесь, речь не может идти не только о прощении, но даже о пощаде".

 

 Авдеев В. Преодоление христианства, ее. 168-170. Слова о "поща­де", которой не будет, станут особенно значимы, если вспомнить, что активнейший рассадник оккультных идей в России и во всем мире — это кружки "восточных единоборств". Журналист спрашивает Михаи­ла Крысина, президента Российской Ассоциации боевых искусств, вице-президента Всемирной федерации Косики-каратэ: "Однако, Михаил! Будучи приверженцем буддизма, вы только что произнесли Христову заповедь: "Ученик никогда не может возвыситься над учителем". При том, что отношение к православию у вас, скажем, прохладное. — Православие есть помимо меня. Я есть помимо него. Нельзя заставлять человека молиться какому-то богу, тем более такому, который пришел и сказал: "Вот — я". Ну — ты. Внешне — никто. Речь — косноязыч­ная. Характер — отвратительный. Чудес никто не видел. Да человек — это уже Бог. В чем-то, в чем достиг высочайшего мастерства" (Совер­шенно секретно. №3, 1995). Православное казачество было разгромле­но и вырезано в ходе Первой русской оккультной революции. Сегодня оккультисты создают свои многотысячные отряды боевиков.

 

После того, что в предыдущей главе было сказано о футурологических концепциях основателей теософии, прогноз Авдеева вряд ли покажется слишком уж необычным. Он не "водолейный экстремист"; он просто считает, что уже можно не притворяться.

Во всяком случае очевидно, что "новый мир" будет кон­тролировать взгляды людей, направляя их в сторону от христианства. Л. Шапошникова однажды до умиления от­кровенно сказала о том, что должно произойти: "Без инво­люции нет эволюции — истина, без усвоения которой трудно или просто невозможно осмыслить суть энергетики эволю­ции"⁷⁵⁵. Оказывается, нам уготована "инволюция". Оказы­вается, без ниспадения в дохристианский магизм не может быть вхождения в "Новую эру".

Аналогичная позиция Блаватской вызвала недоумение у современного востоковеда: "Когда Блаватская на страни­цах "Изиды" говорит о магии как о чем-то само собой разу­меющемся, меня смущают не конкретные ее утверждения и даже не их безапелляционность, а само отношение ее к предмету. Осуждение магии в христианстве вызывает у нее бурю негодования, но почему оно имело место, и в чем хрис­тианство видело духовную опасность магизма — все это для нее неинтересно и несущественно. Более того, восхваляя ин­дуизм и буддизм за их насыщенность магией, она не упоми­нает о том, что на продвинутом уровне эти религии отно­сятся к паранормальным способностям очень сдержанно"⁷⁵⁶.

Кстати, можно почти точно указать, как произойдет решающий акт этой "инволюции" к магии. Прилетят "ино­планетяне" и объявят, что Христос был одним из них (по­жалуй, даже не самым лучшим и умелым). Облекаться плот­ной материей духи умеют. Явиться в образе дракона или прелестной девицы не составляет для них труда (вспомним "Искушения преп. Антония Великого"). Почему же не при­нять вид мирных, замечательных, мудрых "зеленых человечков"? И почему бы при этом не сказать о том, что они и есть те самые "космические иерархи", что время от вре­мени учили человечество добру-разуму?

Открытие НЛО и иноземных "цивилизаций" несомнен­но, дискредитирует Откровение. Но если ставка такова — то поиски "инопланетян", то есть нечеловеческих форм разума неизбежно увенчаются успехом. Ведь у Христа, как мы помним, в космосе слишком много врагов. И воздух — это именно их стихия.

И они с радостью исправят Библию и дадут новый спо­соб ее прочтения. И укажут новых "Махатм", которых они будут вразумлять через своего "Царя Мира". И начнется соревнование с Евангелием. Христос насытил пять тысяч хлебами? — Я сто тысяч накормлю! Христос ходил по морю?

—  Я полечу по воздуху! Христос трех мертвых воскресил?

—  Я устрою сеанс массового опустошения кладбищ! Гали­леянин утверждал, что "Царство Мое не от мира сего"? — Ну, мое-то царство тоже не с земли, но я и земную власть приемлю и ничтоже вопреки глаголю. Христос воскрес? — А я и не собираюсь умирать!

И — как обещает Библия — этого поругания не потер­пит Творец. Три с половиной года проповедовал Спаситель. Его зеркальное отражение — Антихрист — будет открыто править три с половиной года (1260 дней — Откр. 11,3). И среди христиан произойдет величайшее разделение: на тех, кто примет печать Зверя и тех, кто спасет свою душу — ценой изгнания и скорби. "В мире будете иметь скорбь" — в мире, который, конечно, включает в себя мир академий, престижных издательств и влиятельных газет" — напоми­нает очевиднейшую вещь католический ученый С. Яки⁷⁵¹.

В начале этих последних дней на земле воцарится все­общий мир — тот мир, о котором Христос не молился... Мир — за счет самого Христа. В преддверии этих дней мы вспомним слова протопопа Аввакума: "Видим убо, яко зима хощет быти, сердце озябло и ноги задрожали"...

А затем нам надо будет исполнить уроки эсхатологичес­кой этики христианства. В эти дни надо будет вспомнить совет мудрого рыцаря, который вестник передает после­днему королю в последний час "Последней битвы": "Я был с ним в его последний час, и он дал мне поручение к Ваше­му Величеству — напомнить Вам, что миры приходят кконцу, а благородная смерть — это сокровище, и каждый достаточно богат, чтобы купить его" (К. С. Льюис. Хрони­ки Нарнии). Эсхатологическая этика (которую Шарль Пеги называл "этикой героического пессимизма") знает, что в плане земной истории христианство проиграет. Но речь идет о защите некоей метаисторической истины. И потому ры­ночная эффективность (что я с этого буду иметь?) — не последний критерий. И количество газетных батальонов и университетских когорт, мобилизованных пророками но­вой религии "веротерпимости" — не последний аргумент. В конце концов, так уже однажды было с христианами:

 

Знал бы Ирод, что чем он сильней,

 Тем верней, неизбежнее чудо.

И. Бродский. Рождество 1972

 

Впрочем, рассуждениями на апокалиптическую тему я всего лишь пробую пояснить свою убежденность, что за теософией и оккультизмом (пусть даже в иных формах и с иными самоназваниями) — будущее. Другое дело, что я придерживаюсь той же позиции, что и профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии архим. Михаил, кото­рый, в годы первой мировой войны обращаясь к материа­листам и атеистам в своей публичной лекции, говорил: "Вы победите, но после всех победителей победит Христос".

Или, как о том же сказал Анри де Любак: "Нам не было поручено сделать так, чтобы истина восторжествовала. Нам было поручено всего лишь свидетельствовать о ней"⁷⁵⁸. Кста­ти, греческое слово "martiros", буквально значащее "сви­детель", в русский язык вошло как — "мученик", ибо имен­но так — "свидетелями" — называли в Древней Церкви людей, принимавших смерть за свою веру.

Здесь — очень важная сторона христианского сопротив­ления Антихристу. Здесь — ответ на вопрос о том, какими средствами мы можем противиться апокалиптическому Зверю.

13 глава Апокалипсиса говорит о двух зверях: один выходит из моря, другой из земли. Отец Сергий Булгаков полагает, что первый выходит из Римской империи (Сре­диземноморье), а второй — из Азии. Совмещая эти два сим­вола вместе, можно сказать, что Антихрист совмещает за­падное, римское умение административного контроля и организации общества с владением восточным оккультиз­мом⁷⁵⁹. Эта его мысль может найти свое подтверждение в тех пророчествах ламаизма (или Блаватской), которые увя­зывают всемирное торжество ламаизма с появлением таши-ламы Панчен Римпоче (Великое Сокровище Мудрости).

 

Это не вполне ясно потому, что, говоря о них, Блаватская ссылает­ся на высокопоставленного Ламу, который при этом "является привер­женцем Тайной Доктрины".

 

 Это Сокровище должно воплотиться "в стране иноземцев и, появившись как великий победитель, разрушит своей мо­гущественной рукой все ошибки и все невежество веков"⁷⁶⁰. Так что не только Булгакову приходила мысль о том, что реставратор язычества в Европе должен черпать свое вдох­новение из глубин Азии.

Блаватская даже конкретизирует (почти в стиле "Трех разговоров") последний акт мировой истории: "Тогда, воз­можно, наступит новое вторжение Атиллы с далекого Вос­тока. Однажды миллионы людей из Китая и Монголии, язычников и мусульман, снабженных всеми наиболее смер­тоносными видами оружия, изобретенными цивилизаци­ей, и усиленные Небожителями Востока, при помощи ин­фернального духа торговли и любви к прибыли на Западе, и, кроме того, хорошо обученные христианскими челове­коубийцами, — ворвутся и захватят разлагающуюся Евро­пу, подобно неудержимому потоку"⁷⁶¹.

Эти панмонголические "триллеры" были естественны в XIX веке — когда казалось, что язычество лишь извне, лишь силой оружия может покорить Запад. Сегодня оче­видно, что для новой паганизации нет никакой нужды в вооруженном нашествии Востока.

Антихристу, родившемуся на Западе, Церковь не смо­жет помешать использовать западное, светское орудие гос­подства. Даже католики уже не могут всерьез влиять на политический климат в западных странах. Протестанты слишком раздроблены. Православные вообще никогда не имели вкуса к большой политике.

Но Церковь может и должна сопротивляться его оккуль­тной власти. Мы можем и должны сопротивляться тем, кого Блаватская именует "Небожители Востока". "Наша брань не против крови и плоти, но против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных" (Еф. 6, 12).

Мне кажется, в этой мысли Апостола важно отметить, что войну Церковь ведет не с "мироправителями века сего", но с "мироправителями тьмы века сего". При первом вари­анте Церковь превращалась бы в банальную диссидентству­ющую структуру. Во втором случае она противостоит не "веку сему" как таковому, но той духовной тьме, которую насаждают антихристианские "мироправители". И потому христиане победили Нерона не референдумами и не создани­ем "правозащитных" движений. Они не писали обличитель­ные памфлеты о злоупотреблениях римской бюрократии и об ущемлении прав окраинных народов Империи. Церковь победила молитвой и твердым, мученическим (а значит, благодатным) исповеданием формулы: "Нет Господа, кро­ме Христа".

Призывы к политическому сопротивлению и сегодня почти бесполезны. Политический опыт у врагов Церкви явно больше, чем у ее иерархов. Кроме того, борясь со злом, очень легко заболеть его же болезнями. Например, борясь с бытовым магизмом, противопоставить ему "правословный магизм" (раз у меня соседка балуется "наведением порчи", буду поминать ее каждый день за упокой). Да и просто внешний активизм сопротивления может привести к внут­реннему ожесточению и даже гордыне ("Я — борец за Ис­тину!"). Этим, я полагаю, и мотивируются неожиданные и трезвые слова св. Игнатия Брянчанинова: "Не покусись немощною рукою твоею остановить всеобщее отступление".

А значит, не следует ли и христианам расслышать в последние дни Божие предупреждение: "Не бойтесь и не ужасайтесь множества сего великого, ибо не ваша война, а Божия" (2 Пар. 20, 15). И все же Израиль не услышал этого предупреждения и совершил ошибку: он нередко отож­дествлял победу Божию со своей победой. Эту ошибку и мы повторяем постоянно. Не "наша вера", не "наши идеи", не "наша Церковь" победит. Победит Бог. И дай Бог нам при этой Его победе быть рядом с Ним. Дай Бог, чтобы средоточие нашего жизненного пульса, наших упований, нашей любви и стремлений было рядом с Богом, было схо­же с тем миром, который Бог создаст тогда. Но это — не наша победа. И молиться надо о пришествии Его Царства, а не нашего господства.

В третьем веке св. Иустин Мученик специально гово­рил, что не во власти христиан прекратить гонения на Цер­ковь: "Гонения будут продолжаться до тех пор, пока при­идет Господь и освободит всех"⁷⁶².

То, что требуется от христиан в "эру Водолея" — просто выстоять. Вопреки всему не отречься от Христа словом, делом, мыслью и не участвовать в оккультных играх. Му­ченик — это не только тот, кто идет на плаху. Если у хри­стианина рак, и врачи бессильны, но родственники угова­ривают его сходить к "потрясающей целительнице", в слу­чае отказа он приимет поистине мученический венец. Если директор завода увлекся сайентологией и заставляет меди­тировать по утрам всех подчиненных, уход с работы — это тоже исповедание Христа. Когда по всем каналам Еврови­дения будут показывать "пришельцев", низводящих огонь с неба и трактующих Евангелие, а христианин будет упря­мо повторять в своем сердце "Символ веры" — это тоже будет исповедничеством. Если кришнаит с улыбкой пред­лагает христианину на улице пирожное-прасад (то есть пищу, ранее принесенную им в жертву Кришне), и христи­анин найдет в себе силы вопреки возмущению окружаю­щих отказаться от угощения идоложертвенным (см. Деян. 15, 29) — и это будет актом сопротивления "мироправителям тьмы".

Так сбудется предсказание древних преподобных Отцов о последних временах: "нашего дела не будут иметь те люди, но придет на них искушение и оказавшиеся достойными в оном искушении окажутся выше нас и отцов наших"⁷⁶³. Посту и молитве первых христианских подвижников не смогут уже подражать христиане последних времен. И все же эти не-постники, не-молитвенники, не-аскеты по пред­сказанию древних будут облечены в Небесном Царстве вен­цами большими, чем монахи иных времен — если просто сохранят веру и не осквернят души идолами.

Итак, Библия кончается Апокалипсисом, а Апокалип­сис на грани человеческой истории прозревает не Царство Христа (здесь, на земле: в жизни, в политике, в культуре, в отношениях между людьми) — а царство Антихриста. Христос, говоря о признаках Своего Второго пришествия, о признаках конца истории и конца света, находит для апостолов только одно утешение: да, будет тяжело, но утешь­тесь тем, что это — конец. Это ненадолго.

Сейчас христиане взяли в привычку молиться об от­срочке конца. Но Апокалипсис и вся Библия завершаются призывом: "Ей, гряди Господи Иисусе!" И в приходе Бога главное — что Он пришел, а не то, что все-таки разруши­лось с Его приходом. Ведь сказано Христом о признаках конца: "Когда начнет сбываться все это, восклонитесь, ибо близко избавление ваше". "Вос-клонитесь", то есть вы, сей­час пригнетенные к земле, уставшие от привычной богооставленности, вос-клонитесь, воспряньте, подымитесь.

В заключение я хотел бы обратить внимание читателя на то, что я практически не занимался "толкованием Апо­калипсиса". Как будут осуществляться события Апокалип­сиса, мы не знаем. Но я согласен с Алексеем Лосевым, полагающим, что нам важнее понять смысл того, о чем говорит книга Откровения, нежели пытаться найти толко­вание для каждого ее образа. Говоря о тех картинах, кото­рые развертывает книга Откровения, философ пишет: "По­нимая их подлинный смысл, мы не знаем, как они будут осуществляться, но мы верим, что то, что осуществится, будет иметь именно этот смысл, а не иной. Другими слова­ми, судить о том, как должно исполниться пророчество, можно только по наступлении того события, которое пред­речено. Полностью о пророчестве можно судить, таким об­разом, только после его исполнения. Скажут: зачем тогда существует пророчество? Пророчество существует для того, чтобы установить смысл грядущих времен, а не их факты. Поэтому все толкования должны ограничиться установле­нием только точного смысла событий, а не их фактическо­го протекания. Это-то и есть пророчество, а не астрономи­ческое вычисление затмения"⁷⁶⁴.

В перспективе той темы, которой посвящена эта книга, смысл Апокалипсиса вполне ясен: язычество еще даст пос­ледний бой Церкви Христа. Будем разбиты мы. Но не Хри­стос, "паки грядущий со славою судити живым и мерт­вым, Его же Царствию не будет конца". И тот, кто сам не отречется от Него в сумерках последних дней, узрит новое небо и новую землю.