Пагуба католичества для Русской земли состояла в том, что оно создало всеохватывающую организацию мирового господства, являющуюся скорее политической, чем религиозной. Главной целью католичества было не христианское служение, а политическая власть. Для западного мира оно стало орудием экспансии и подавлением других народов. Рядом с католическим священником шел вооруженный солдат, подавляющий всякое самобытное начало, как это, например, было сделано испанскими католиками в Америке. Попытки подчинить себе славянский мир католицизм предпринимал неоднократно. В частности, еще в X веке Рим запрещает вести богослужение на славянском языке, объявляя его ересью.
Начиная с эпохи Возрождения христианство превращается в Европе в театральный фарс, в зрелище на потребу по своей сути языческой толпе. Оно не отвергнуто, но оно не связано с душой человека, а выступает как внешний факт, как роскошь, как формальный обряд, за которым скрывается жадный потребитель жизни — язычник. Посмотрите, например, на живопись, образ Богоматери, срисованный с красотки-натурщицы или веселой подружки художника. Образ Господа теряет духовные черты и начинает напоминать какого-то купца или ростовщика. Почитается не Бог, а богатство, не дух, а деньги и плотская красота и биологическая полнота жизни человека-потребителя. Различные протестантские толкования западного христианства пытаются противостоять этому язычеству, но, как правило, не более, чем продолжается жизнь их основателей, а дальше сами попадают в плен, делая свою веру — верой купцов и ростовщиков.
Протест русских людей против подобных верований был очень резок. Православные, побывавшие в Европе, по возвращении с возмущением рассказывали своим единоверцам о «бабах голых» в Риме, «о блудницах в образе Богородицы», о нечестности и корыстолюбии тамошнего духовенства. Вера, как формальный обряд, вера без добротолюбия, без духовных начал — не истинная вера — делали вывод русские люди. Латинству (католицизму) и протестантской «прелести» прямой путь в Россию был закрыт.
Первой победой западной цивилизации над русской была церковная уния, т. е. подчинение западнорусской церкви римским католикам. Опершись на предательские, изменнические элементы русского общества в западных землях, католицизм потаенно, путем темных интриг разрушил духовное единство русского народа, создав противоречие между народом и правящим слоем, в значительной части пошедшим на отступничество, отход от идеалов русской цивилизации. Как справедливо отмечал Г. Флоровский, уния расколола западнорусскую церковь, разъединила иерархию и народ. Это было прежде всего клерикальное движение. Уния была делом епископов, действовавших в отрыве от церковного народа, без его свободного и соборного согласия и совета, «скрыто и потаенно, без поразумления народу хрестьянского».
Флоровский Г. — С. 38.
И создавалось странное положение: во главе православного народа оказывалась униатская иерархия, подобострастно подчиняющаяся всем унизительным антирусским решениям Рима. Подавляющее большинство русского народа в западных землях не приняло унию, а к униатским священникам относилось как к предателям и отступникам от веры.
С этих пор западные русские земли стали оплотом разрушения русской цивилизации. Католицизм и его политический агент, униатство, подтачивали ее ценности, отравляя сознание правящего класса и духовенство этих земель.
К концу XVI века часть правящего класса западнорусских земель окатоличилась, а часть подпала под униатство. Только твердый протест простого народа удерживал остальную часть правящего класса от духовного разложения, но даже в эту, оставшуюся часть, вливался яд западной цивилизации, выражавшийся в презрении к традиционной культуре своего народа.
Даже православные священники и иерархи в западных землях вольно или невольно подпадают под разлагающее влияние чуждых духовных представлений. Прежде всего это отражается в сочинениях западнорусских писателей того времени, которые были преимущественно духовного сана. «Всего важнее и опаснее было то, что русские писатели привыкли обсуждать богословские религиозные вопросы в их западной постановке» (Г. Флоровский). Именно с тех времен «известный налет протестантизма навсегда остался на украинском народном складе».
Язва униантства сохранялась и поддерживалась в западных землях с помощью католического золота, воспитывая тысячи отступников от русского народа и православия. Именно используя униантство, части русского народа, жившего в западных землях, удалось внушить, что он не русский, а какой-то особый, украинский народ. По своей сути униатство было создано западными католиками как антирусская организация, недаром в годы Великой
Отечественной войны оно вошло в тесное сотрудничество с гитлеровским режимом и благословляло массовые убийства русский людей.
Другая струя вредоносного влияния западной цивилизации шла на Россию из Греции. С потерей государственной самостоятельности многие образованные греки, на которых в России по традиции смотрели как на светочей веры, становятся зависимы от ценностей, складывающихся в то время на Западе, ибо свое образование и многие культурные навыки получали именно там. «Греческие учителя, — пишет Г. Флоровский, обычно приходили с Запада, где учились сами, в Венеции или Падуе, или даже в Риме, или в Женеве, или в Виттенберге, и приносили оттуда не столько византийские воспоминания, но чаще западные новшества. В XVI веке это бывали обычно протестантские симпатии, позже, напротив, прикрытый латинизм».
Внешне католицизм ни на йоту не ущемил формальный канонической стороны западнорусской церкви. Все обряды и каноническая независимость были сохранены, а главный удар католицизма пришелся на духовно-нравственную сферу русского народа, поразив его мировоззрение и язык. Католики были готовы закрывать глаза на религиозно-драматическое расхождение, но за это требовали власти над русским народом. Католики стремились поработить душу народа, что им из-за предательства правящего класса в значительной степени и удалось.
«Внутренняя свобода и независимость были потеряны, и было утрачено и самое мерило для самопроверки... Восточные связи были прерваны. Утверждается чуждая и искусственная, не органическая традиция, и она как бы перегораживает творческие пути... На опустевшем месте строится латинская и латинствующая школа, и латинизации подвергаются не только обряд и язык, но и богословие, и мировоззрение, и сама религиозная психология. Латинизируется самая душа народа» (Г. Флоровский).
Латинизация народного сознания в западных землях имела трагические последствия не только для западнорусского народа. После возвращения западных земель в состав России эта латинизация начинает проникать и в центральные области страны, отравляя национальное сознание правящего класса, хотя практически не затрагивает сознание широких народных масс.
Сочинения Петра Могилы, М. Смотрицкого, а позднее Симеона Полоцкого получают признание среди некоторых представителей образованного слоя в сердце России. Созданная в Москве Славяно-греко-латинская академия повторяла учебные программы, разработанные в Киево-могилянской коллегии, строившейся по образу католических духовных учреждений, да и преподаватели в московской академии в значительной части были из западных земель.
Западное влияние затрагивает даже таких выдающихся деятелей церкви, как св. Дмитрий Ростовский (1651-1709) и Стефан Яворский (1658-1722).
Главный труд св. Дмитрия Ростовского «Жития Святых» составлен преимущественно по западным источникам, и в основу положены латинский сборник Л. Сурия, а также труды кардинала Барония и П. Скарги. Западнический характер носили и его проповеди.
Ректор Киевской духовной академии С. Яворский учился у иезуитов, принял римское послушание и лишь позднее вернулся в православие. Его книга «Камень веры» — компиляция из многих латинский книг.
Так называемое украинское барокко, часто связываемое с именем предателя Мазепы, несло в себе нерусскую западническую струю, которое оказало разрушительное влияние на русскую цивилизацию. Даже в западных землях оно было бесплодно, так как имело заимствованный нетворческий характер.
Как отмечал Г. Флоровский, «сложилась школьная традиция, возникла школа, но не создалось духовного творческого движения. Сложилась подражательная и провинциальная схоластика, именно «школьное богословие». Это обозначало некую новую ступень религиозно-культурного сознания. Но в то же время богословие было сорвано с его живых корней. Возникло болезненное и опасное раздвоение между опытом и мыслью. Кругозоркиевских эрудитов был достаточно широк, связь с Европой была очень оживленной, и до Киева легко доходили вести о новых движениях и исканиях на Западе. И однако, была некая обреченность во всем этом движении. Это была псевдоморфоза религиозного сознания, псевдоморфоза православной мысли...».
Флоровский Г. — С. 56.
Русская икона, столетиями воплощавшая высшие духовные начала русской жизни, ее цельность и стремление к добру, теряет многие из этих качеств. Мощные, глубокие образы Бога и святых заменяются их описательными изображениями, в которых видишь не Бога или подвижника, а портрет человека-современника! Духовный образ вытесняется рисунком с подробностями. Русская икона, тревожившая духовные начала человека, шедшая к его сердцу через духовные представления о Боге, сейчас ищет этот путь через чувственно-плотские представления о Нем. Бог и святые на иконах становятся похожи на нарядных бояр или даже немцев, картины мироздания или подвижнической жизни святых теряют обобщенность и начинают походить на бытовые рисунки.
Вырождение русской иконы — результат разрушения духовных начал русской цивилизации. Меняется все: и духовные представления, и средства их художественного выражения, хотя я не стал бы рассматривать вырождение русской иконы как абсолютный процесс. На самом деле ему противостояло многое, и даже в образах новой иконописи так или иначе сохранялись элементы прежних представлений.
Власть церкви в России была духовно-нравственной, отчасти экономической, но почти никогда политической. До конца XVI века Россия не имела своих патриархов, а русская церковь управлялась митрополитами, поставленными Константинопольским патриархом, чаще всего по рекомендации царя. Эти митрополиты пользовались огромным уважением, но политической власти и влияния на государственные дела не имели. То же было и с введением в России патриаршества (просуществовавшего тогда не более ста лет). Исключение, может быть, составляли патриарх Филарет, отец царя Михаила Федоровича, и патриарх Никон, возжелавший политической власти, чем все это закончилось, известно. В России сложилась традиция, что по всем важнейшим вопросам руководители церкви принимали точку зрения царя. Царь — помазанник Божий, его разумом и устами говорит сам Бог. В лице царя олицетворялось Российское православное государство, значение которого было абсолютно в сознании русский людей.
Царь, Церковь, Государство— неразрывные понятия, и ни у кого из русских людей не могло возникнуть мысли рассматривать их в отдельности. Царь — воля, церковь — дух, государство —тело, и все это вместе православное государство. Неразрывность этих понятий придавали устойчивость и стабильность могучему организму России, но вместе с тем повреждение одного из этих составляющих вело к глубокому кризису всей целостности, это хорошо понимали враги России. С ненависти «к царю и попу» (революционный лексикон) начинались все попытки разрушения российской державы.
Существует мнение, что царь Петр I своей церковной реформой ввел в русскую церковь протестантские элементы, произвел раскол между властью и церковью (Г. Флоровский). Это чисто формальный и поверхностный взгляд. Напротив, царь Петр довел до логического завершения целостность «царь, церковь, государство», изъяв из нее все возможности противоречий. Что бы ни говорили о Петре, но он мыслил национально, заботился об интересах Российского государства и если и проводил реформу церкви, то на основе сложившихся традиций. Введением нового «Духовного Регламента», упразднением патриаршества Петр юридически узаконил уже реально существовавшее положение дел, ведущую роль православного царя — хранителя государства в церковной жизни. Возвеличивание царской власти, главенство царя в духовной, церковной жизни не изобретение Петра, а факт национальной жизни, существовавшей задолго до него. Петр придал этому факту юридическую определенность. Но разве противоречит национальному духу страны мысль Феофана Прокоповича, принадлежащая, по своей сути, самому Петру, что «Государь — власть высочайшая, есть надсмотритель совершенный, крайний, верховный и вседействительный, то есть имущий силу и повеления, и крайнего суда, и наказания, над всеми себе подданными чинами и властью, как мирскими, так и духовными. И понеже и над духовным чином государское надсмотрительство от Бога установлено есть, того ради всяк законный Государь в Государстве своем есть воистину Епископ Епископов».
Образование Святейшего Синода, возглавляемого самим царем, и упразднение патриаршества только укрепили позиции русской церкви; не раскол духовной и царской власти произошел, а, наоборот, ее объединение. Церковь была и осталась частью православного государства, ее литургическая сторона сохранялась без изменений. Разрушение церкви осуществлялось не в результате петровских реформ, а по мере разрушения Российского государства, с которым она была связана неразрывно, а также с появлением на российском престоле неправославных государей. Эрозия национального государства, космополитизация его в XVIII-XIX веках, западноевропейский чиновничий дух, насаждаемый в госаппарате, омертвили многие естественные связи православной церкви и государства, превращая священников в своего рода государственных служащих, сводя на нет духовно-нравственный авторитет православия.
Еще больший вред русской церкви нанесло внутреннее разложение значительной части ее священников. Речь идет о внедрении в сознание западноевропейских религиозных представлений и потребительского мироощущения. В мыслях, в выборе тем, слов, богословских обсуждений все сильнее чувствуется западный дух. В проповедях и богословских трудах все чаще используются сочинения католических и протестантских клириков и все реже — русских мыслителей и подвижников.
Во второй половине XVII века, а особенно при Петре из западных земель хлынуло в российские столицы большое количество священников и монахов, просто отравленных католическими и протестантскими представлениями. Вера для них — обрядовая формальность, церковь — роскошь, священники — духовные дворяне, стоящие над толпой. Духовно-нравственные представления православия, добротолюбия, соборность им непонятны и чужды, подвижническое служение добру — пустая фраза.
Пришельцы с западных земель несли не духовную культуру, а ее суррогат, состоящий из примитивно-школьного освоения католических и протестантских духовных мотивов. Оторванность от народной культуры, школярство, духовная беспочвенность, умноженные на редкое самомнение малоросских учителей-чужаков, вели к перерождению русского православия и деградации православных священников.
«Все эти наставники были для учеников в собственном смысле слова люди чужие, наезжие из какой-то чужой земли... с своеобразными привычками, понятиями и самой наукой, со своей малопонятной, странной для великорусского уха речью; притом же они не только не хотели приноровиться к просвещаемому ими юношеству... но даже явно презирали великороссов как дикарей, над всем смеялись и все порицали, что было непохоже на их малороссийское, а все свое выставляли и навязывали, как единственно хорошее».
Эту мутную волну псевдопросвещения русской культуре удалось преодолеть только во второй половине XVIII, отчасти даже начале XIX века.
Прекрасная оценка этого «просветительства» была дана М. В. Ломоносовым, который из своего учения в подобной школе не смог вынести полезных знаний, кроме мертвой латинской схоластики и отчасти некоторого знания слов латинского языка. Ученики бежали из этих школ, ибо они были чужды и почти бесполезны.
Была поломана традиционная система подготовки священников.
Как на Руси до Петра I приготовляли батюшек и ученых людей?
Они должны были с детства служить в церкви или в монастыре, практически изучить грамоту, чтение, пение и церковный устав. В их распоряжении нередко былимноготомные своды житий святых, служившие нравственным примером и пособием по изучению истории, сочинения отцов церкви, а также многочисленные сборники философско-религиозного и нравоучительно-исторического содержания — Златоуст, Златоструй, Измарагд. Мы уже не говорим о многочисленных произведениях древнерусской литературы, которые, конечно, были не в каждом монастыре, но, во всяком случае, в большинстве. Все эти сочинения, на которых учились русские батюшки и ученые люди, при всей разнице их жанров, несли нравственно-нравоучительный заряд — добротолюбие. Человек, духовно вскормленный на этих сочинениях, не терял духовное преемство со своими предками, продолжая и развивая традиции русской цивилизации.
А что предлагали своим ученикам учителя из западнорусских земель, воспитанные в католическом или протестантском духе? Прежде всего знание мертвой латыни, латинскую грамматику, риторику, пиитику, заучивание латинских вокабул и флексий, бессмысленную зубрежку. Кстати говоря, сами учителя в этой латыни чаще всего были не вполне тверды и заставляли своих учеников заучивать просто варварскую тарабарщину. В национальном смысле это обучение носило антирусский характер, ибо все коренное и самобытное объявлялось этими учителями темнотой и невежеством. Обучение вопросам веры велось формально по латинским учебникам, бессмысленными силлогизмами, прерывалась отечественная традиция религиозного сознания как добротолюбия. Богословие приобретает латинский, западный характер, богословские диспуты ведутся на латыни, в неуклюжих, примитивных, схоластических формах. Главным становился не поиск истины, а выбор формы изложения, стандартных выражений. Язык богословия, если его сравнивать с языком богословских произведений Древней Руси, стал беден и примитивен. В общем, как справедливо отмечает Г. Флоровский, «это «школьное» богословие было в собственном смысле беспочвенным. Оно взошло и взросло на чужой земле... Точно надстройка над пустым местом... и вместо корней сваи... Богословие на сваях, — вот итог XVIII века».
Но это богословие не ушло без следа, его образцы в той или иной форме проявлялись в духовных учреждениях России и в XIX веке. Беспочвенное богословие рождало беспочвенное духовенство, а от беспочвенного духовенства один шаг к атеизму и революционным представлениям. Разве удивительно, что большая часть российских революционеров и разрушителей национальной России вышла из духовного сословия? Нет, это было логическим итогом западного псевдопросвещения.
Удивительно ли, что в рассуждениях русских священников появляются мысли и суждения, противоречащие православной традиции. Древняя традиция русской цивилизации, русского православия, заключавшаяся в мысли, что вера без дел мертва, что только подвижническое служение, через практическое добротолюбие можно получить спасение, начинает вытесняться протестантским представлением о сплочении только верой. В этом отношении весьма характерна мысль Феофана Прокоповича, одного из ближайших сотрудников Петра I, что «совершается спасение верою и дела человека не имеют никогда совер-шительной силы».
Протестантские и католические влияния сильно поколебали духовную целостность русского православия. Конечно, этого бы не произошло, если бы на престоле царствовали истинно православные государи, но с Петра I только Елизавету, Николая I, Александра III и Николая II можно назвать истинно православными государями, верховными руководителями русской церкви. Все остальные были нетверды в православии, некоторые в своей гордыни даже пытались его «улучшить». С национальной точки зрения для особы, возглавляющей русскую церковь, это было непростительно и вело к разрушению духовного ядра православия. Екатерина И, например, не видела разницы между православием и лютеранством. При Анне Иоанновне и Бироне гонение на православие приобрело безобразные формы. Чем сильнее склонялись к Западу русские императоры, тем больше Святейший Синод напоминал какую-то канцелярию. Хотя сам принцип главенства царя в духовной жизни был верен, дело было только в самом царе. Отделить церковь от царя и государства значило то же, что и произвести большевистскую реформу.
В XVIII веке в духовном сословии целенаправленно формируется слой людей, своего рода «Орден», из которого в основном формируются епископы русской православной церкви — «Орден ученого монашества», западническое включение в русскую церковь. Как пишет Г. Флоровский: «Это «ученое монашество» возникает впервые на Юге в XVII веке в связи с заведением новых латинских школ. И вместе с этими школами переходит и на Север. От живых монастырских преданий это новое монашество вполне отрывается. Между монашеством «ученым» и монастырским не было взаимного понимания, и рознь между ними достигала иногда трагической остроты... И главный парадокс в судьбе «ученого монашества» связан с тем, что организуется оно под властью и верховенством обер-прокурора... Это было не только обмирщение, но бюрократизация монашества. «Орден» создается светской властью, как средство властвовать и в церкви. В сущности, то было только номинальное монашество, кроме видимого «образа» или одежды здесь мало оставалось монашеского. Это ученое «черное» духовенство всегда меньше было носителем аскетического начала. Обеты молчаливо преступались по невыполнимости. Монашество для «ученых» перестает быть путем послушания и подвига, становится для них путем власти, путем ко власти и чести...»
Флоровский Г. — С. 340.
XVIII-XIX века нанесли русскому национальному сознанию, русскому духовному религиозному сознанию огромный и, можно сказать, невосполнимый урон. Это сознание, отмечает Г. Флоровский, «так часто съеживалось, сжималось, укрывалось в молчании, в отмалчивании и замалчивании вопроса для самого себя... Утрачивался единый и общий язык, терялась та симпатическая связь, без которой взаимное понимание невозможно. И этому еще более содействовали те насмешки и издевательства, в которых так любовно изощрялись русские культуртрегеры и просветители XVIII века... В истории русского богословия и русского национального сознания вообще все эти противоречия и ушибы XVIII века отозвались и сказались с большей силой и болезненностью...»