Диалог пятый. О ТАИНСТВАХ

Неизвестный. Вот уж я никогда не думал, что мне придется говорить с тобой о Таинствах!

Духовник. Почему?

Неизвестный. Я был уверен, что наши разговоры прекратятся гораздо раньше.

Духовник. А я, наоборот, нисколько не сомневался, что мы доведем их до конца.

Неизвестный. Теперь я спрошу тебя — почему?

Духовник. Потому что я верил, что ты действительно хочешь узнать Истину. А тот, кто хочет узнать ее, тот не может остановить­ся на полдороге.

Неизвестный. Возможно. Но с чего же начнем мы свой разговор?

Духовник. Выскажи мне свои сомнения.

Неизвестный. Мои сомнения касаются и учения о Таинствах вообще, и каждого Таин­ства в отдельности. С чего же начать?

Духовник. Разумеется, начнем с общего, а потом перейдем и к частному.

Неизвестный. Прекрасно. Церковные Таинства до сих пор представлялись мне грубым извращением христианского уче­ния. Я считал их выдумкой невежественных людей, которые не могли возвыситься до настоящего понимания христианства и по­тому понимали каждое слово Евангелия гру­бо, буквально. Мне всегда думалось, что Христос пришел бы в ужас, если бы увидел, как Его беседа с Никодимом превратилась в «Таинство Крещения», последняя прощаль­ная беседа с учениками — в «Таинство Евха­ристии», слова о том, что не надо распутни­чать, — в «Таинство Брака» и т.д. Я не могу принять этого учения за истину прежде все­го потому, что оно кажется мне неразумным и, во-вторых, потому, что оно явно «истори­ческого происхождения».

Духовник. Почему неразумным? Ты хо­чешь сказать непонятным?

Неизвестный. Нет, именно неразумным. Разве для человеческого ума не очевидна вся бессмысленность каких-то внешних и подчас весьма странных манипуляций, якобы необ­ходимых, чтобы Божественная сила могла помочь человеку при решении внутренних непосильных задач? Как будто нельзя эту благодатную помощь оказать безо всяких внешних церемоний! Неужели для «рожде­ния свыше» надо непременно трижды оку­нуться в воду, для того, чтобы «соединиться с Христом», непременно съесть кусок просфо­ры с вином, для того, чтобы блуд превратить в «законный брак», трижды в нелепых коро­нах с разноцветными стеклами обойти вокруг аналоя?.. Мне было трудно принять догматы потому, что они непостижимы для разума. А Таинства для человеческого разума просто «ни к чему». Какая-то явная ненужность. Я понимаю, что для истинной веры, нрав­ственной жизни, понимаемой как богосовершенство, и полноты богообщения личных сил человека недостаточно. Понимаю, что здесь задачи, превышающие человеческие силы и потому требующие помощи сверхъестест­венной. Но почему в такую грубо внешнюю, чисто материальную форму облекается эта помощь? Я этого не понимаю.

Затем, «историческое происхождение Та­инства». Как я могу поверить в их Божест­венное установление, когда вся их внешняя форма создалась постепенно и носит на себе явные черты всевозможных влияний? Ведь если бы так важно было Богу, чтобы Божест­венная сила передавалась людям в форме внешних священнодействий, то, очевидно, было бы дано и определенное указание, как эти священнодействия совершать. Вы считае­те, что если не исполнить той или иной мани­пуляции, не совершится и Таинство. При та­ком важном значении внешней формы совершенно непонятно, почему она не указа­на в откровении. И еще более непонятно, ка­ким образом в разные века она могла быть разной. Ведь если бы в первом веке кто-ни­будь вздумал венчать так, как вы венчаете, Церковь не признала бы это «настоящим Та­инством», и, напротив, если бы теперь кого-нибудь «повенчать» так, как венчали в пер­вые века, — вы сказали бы, что это не Таинство. Ясно, что внешняя форма Таинства менялась так же, как весь культ, в котором легко найти самые разнообразные влияния, до языческих мистерий включительно. Как же можно верить в Таинства как в какое-то незыблемое Божественное установление?

Духовник. Ты кончил?

Неизвестный. Да. О Таинствах вообще кончил. Но о каждом в отдельности могу ска­зать очень много.

Духовник. Это после. Рассмотрим снача­ла сказанное тобою о Таинствах вообще. Ты находишь Таинства «неразумными», пото­му что Божественная сила может оказывать помощь человеку непосредственно и не нуж­дается во внешних священнодействиях. Но что разумеешь ты под словом «непосред­ственно»?

Неизвестный. Человек мог бы в молитве просить этой помощи, и Бог мог бы ее дать. При чем тут купание в воде, просфора с ви­ном, медные короны? Неужели без этого нельзя? Неужели Богу действительно все эти ваши побрякушки и церемонии нужны?

Духовник. Ответь мне на вопрос: зачем нужно было человеческую душу облекать в тело и вообще создавать материальный мир? Разве Бог не мог бы создать только душу и сделать ее непосредственно участвующей в Божественной жизни?

Неизвестный. Ты задал вопрос, на кото­рый невозможен ответ. Ведь сам же ты гово­рил раньше, что возможно постигнуть цель уже созданной Богом жизни, но зачем она создана и зачем эта цель перед ней поставле­на, совершенно невозможно знать человеку, потому что это тайна внутренней жизни само­го Господа Бога, нам не открытая.

Духовник. Прекрасно. Ты понял меня со­вершенно верно. Но почему ты забываешь об этом, когда говоришь о Таинствах?

Неизвестный. Не понимаю, что общего между тем и другим?

Духовник. Общего очень много. Ты спра­шиваешь, зачем нужны вещественные, види­мые, осязаемые формы для передачи челове­ку благодатной Божественной силы. Я отвечу тебе прямо: не знаю. Но так же не знаю, как не знаю, зачем Бог восхотел бытия вещест­венного мира и создал не один только мир ду­ховный, но и мир телесный, вещественный, видимый и осязаемый.

Неизвестный. Я все-таки не понимаю, что ты хочешь сказать?

Духовник. Непостижимая и не открытая людям тайна, почему восхотел Господь соз­дать видимый мир и облек человеческую ду­шу в телесную форму, нисколько не лишает нас твердой уверенности, что цель жизни этого уже созданного мира и человека нам известна — она лежит в достижении един­ства с Богом. Если ты рассмотришь сущ­ность того единства в Боге, которое состав­ляет цель жизни человека и его спасение, то увидишь, что оно есть единство не только ду­ши, а всего человека. Всеобщее воскресение не есть воскресение только души. Тело и дух в человеке — не какие-то два противополож­ные начала. Они составляют нечто целое, единую человеческую личность. Так вот, ес­ли ты назовешь бессмыслицей и ненуж­ностью соединение души человека с его те­лесностью — только тогда ты вправе назвать ненужностью и телесность Таинств, то есть некую внешнюю форму для передачи Боже­ственной благодати.

Неизвестный. Я немного начинаю пони­мать тебя. Ты хочешь сказать, что внешняя сторона Таинства необходима потому, что че­ловек состоит из души и тела?

Духовник. Да. Но надо понять это не как формальное внешнее требование, а со сторо­ны внутренней, и тогда Таинства перестанут тебе казаться пустыми церемониями.

Неизвестный. Как же именно надо по­нять это?

Духовник. Человек не только дух, но и ве­щество. Какова внутренняя связь и внутрен­нее соотношение души и тела человека с тем, что составляет его телесность, — нам неизве­стно. Но мы знаем, что благодать Божия должна проникнуть всего человека: Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христо­вы? (1 Кор. 6,15). И еще: Тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого име­ете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и душах ваших, которые суть Божии (1 Кор. 6, 19-20). Таинства и дают всему человеку Божественную благодать. Ду­хом Святым через Таинства наполняется не только душа человека, как нечто отдельное, или тело его, как нечто отдельное, а весь че­ловек в целом. Здесь так же необходимо и так же таинственно значение вещества, как и в личности человека. И здесь мы не знаем,какова связь и каково взаимоотношение внешнего вещественного начала в Таинстве с его душой — духовной сущностью, но знаем, что эта связь есть и что она нерасторжима. Мы не знаем, почему для одного Таинства нужно вещество воды, для другого — масло, для третьего — вино и хлеб, мы не знаем, по­чему нужно произнесение определенных слов и совершение определенных действий, но мы верою непреложно постигаем, что это не есть нечто ненужное и внешнее, а как бы телес­ность Таинства, которая необходима, чтобы преподаваемая благодать наполняла Духом Святым всего человека: и его душу, и его те­ло, и ту непостижимую связь между ними, которая заключена в единой человеческой личности. В Таинствах мы видим величай­шее проявление Божественной любви, кото­рая снисходит к нам, несмотря на все наше растление — и духовное, и телесное, — и при­нимает нас в свое лоно в полноте нашего чело­веческого бытия. Эта любовь, снисхождение и милосердие дают нам благодатную силу в ве­щественных, осязаемых, внешних формах, которые объемлют всего человека, а не толь­ко его дух. Таинства — это благодать Божия, которая, подобно душе человека, облечена в таинственную телесность. В эту телесность облек Господь свою силу, снисходя к падше­му и искупленному человеку, дабы весь он стал, по слову Иустина-мученика, «Сыном Всевышнего».

Неизвестный. Значит, без этой внешней формы непосредственное действие благода­ти и перерождения души человека невоз­можны?

Духовник. Да. Но здесь необходимо сде­лать одну оговорку. Она имеет отношение ко всем Таинствам вообще. Таинство — это необ­ходимое внешнее священнодействие для пере­дачи Божественной благодати — такой общий и непреложный закон. Но всегда надо пом­нить, что там, где благодать — там по воле Бо­жией возможны исключения. В отдельных случаях, когда это угодно Богу, благодать мо­жет быть преподана без установленных внеш­них священнодействий. Принципиально эта возможность относится ко всем Таинствам. Я приведу тебе несколько примеров.

Как общее правило можно утверждать, что крещение водой и Духом обязательно для присоединения верующих к Церкви, нов отдельных случаях мученики делались чле­нами Церкви и без этого внешнего священно­действия. В древности Дары Духа Святого преподавались верующим через возложение рук. Но не было возложения рук на 120 му­жей, на которых сошел Дух Святый в Иеруса­лиме. Сотник Корнилий прежде крещения и прежде возложения рук был исполнен Духом Святым.

Подобные исключения, возможность ко­торых надо принципиально допустить в каж­дом Таинстве, должны рассматриваться как особые, по воле Божией совершающиеся действия Его благодатной силы и нисколько не колеблют общего учения о Таинствах и непреложность закона о необходимости для передачи благодати Божией определенных внешних священнодействий.

Неизвестный. Положим, так. Но почему же тогда эта «телесность» Таинств не дана Бо­гом как нечто определенное и неизменное? Откуда люди сами узнали, что именно такие-то действия надо совершать так-то и слова на­до произносить именно эти, а не другие? Ведь, в конце концов, все это — человеческие измерения!

Духовник. Ты был бы совершенно прав, если бы форма Таинств создалась вне Церкви отдельными людьми. Но ты опять, по-види­мому, забыл, что говорили мы с тобой о Церк­ви. В Церкви глава Христос, и она вместили­ще Духа Святаго. Поэтому действие в ней силы Божией продолжается. Ты спрашива­ешь, откуда люди взяли, как надо совершать Таинства, какие надо совершать действия и произносить слова? Это сказала Церковь. В слове Божием даны основные начала всех Богооткровенных истин. Но дальнейшее их развитие, являясь по источнику своему столь же Божественным, раскрывает эти ис­тины в их полноте. Как выросшее, цветущее и дающее плод растение все содержится в зерне, но зерно и выросшее растение — не одно и то же, так и догматы Церкви, все уче­ние о благодати, весь внутренний порядок церковной жизни содержатся в Слове Божи­ем, но Символ Веры, учение о Таинствах и святые каноны — не то же самое, что зерно их в Слове Божием, хотя все они содержатся в этом зерне. Все, что имеет Церковь, созда­но силой Духа Святаго уже в процессе зем­ной ее жизни.

Неизвестный. Не понимаю, зачем для откровения нужен процесс? Почему нельзя было сразу все это раскрыть людям, как сра­зу открыт им нравственный евангельский за­кон? Разве не более убедительно было бы, ес­ли вся истина была бы сразу открыта людям?

Духовник. Ты опять забываешь, что Цер­ковь — не пустая форма, совершенно безраз­личная сама по себе, в которой, как в сосуде, содержится сила Духа Святого. Церковь — живое Тело Христово, возглавляемое Им и на­поенное Духом Святым, значит, и люди, как члены этого Тела, являются действующими в ней. Отсюда некоторое определенное соот­ношение между сверхъестественным началом и естественным земным процессом. Участие человека в деле развития Церкви и земное естественное ее бытие сделало неизбежным постепенность ее развития в зависимости от нравственного и духовного состояния людей, степени их веры, подготовленности сознания и целого ряда внешних условий. Отсюда по­нятна и разная форма Таинств в разные ве­ка. Церковь живет — и потому изменяется. Но это не есть изменение тех или иных челове­ческих измышлений — это живое изменение зерна, положенного в землю и постепенно вы­росшего в совершенное растение. Вы Божия нива, Божие строение, — говорит апостол Па­вел (1 Кор. 3, 9). И пока ты не проникнешься до конца настоящим пониманием учения о Церкви как сверхъестественном Теле Христо­вом, живущем в естественной земной среде, тебе все будет казаться «странным», «нера­зумным», «человеческим», потому что ты бу­дешь видеть во всем только человеческое.

Неизвестный. Да, ты рассуждаешь совер­шенно последовательно. И приняв основное положение, приходится принять и твои выво­ды, хотя это подчас и очень трудно уму. Одна­ко мои «частные вопросы» не могут быть ре­шены твоими общими рассуждениями, и мне все же придется перейти к отдельным Таин­ствам.

Духовник. Я слушаю тебя.

Неизвестный. Начнем с Крещения. По ва­шему учению, Таинство Крещения — это та­кое священнодействие, где при троекратном погружении в воду, с произнесением опреде­ленных слов — человек рождается свыше, де­лается другим человеком, присоединяется к Церкви, становится ее членом. Не так ли?

Духовник. Да, так.

Неизвестный. Допустим, ты прав, что эта перерождающая всего человека благодать не­обходимо требует внешней формы: погруже­ния в воду, произнесения определенных слов, то есть того, что ты называешь «телесностью Таинства». Но спрашивается: неужели требу­ется только эта внешняя форма, только эта телесность?

Духовник. Разумеется, нет.

Неизвестный. Но у нас получается имен­но так! Как будто бы ничего, кроме этой внешней формы, не нужно!

Духовник. Почему ты так думаешь?

Неизвестный. Очень просто. Ведь «рож­дение свыше» и присоединение к Церкви че­рез определенные внешние действия предпо­лагают одно непременное условие — веру. Вспомни, как в Деяниях говорится о креще­нии евнуха. Филипп в пути проповедовал ему об Иисусе и, видимо, убедил его. Подъ­ехали к воде. Евнух, указывая на воду, ска­зал: Вот вода; что препятствует мне крес­титься? Филипп ответил ему: Если веруешь от всего сердца, можно. Он сказал в ответ: верую, что Иисус Христос есть Сын Божий.

И приказал остановить колесницу, и сошли оба в воду, Филипп и евнух; и крестил его (Деян. 8, 36-38).

Таким образом, возможность Таинства зависит от веры. Без веры не было бы и Та­инства. А разве у вас так? Разве вы не будете считать Таинство совершившимся, если кре­щаемый равнодушен или даже враждебен вере? И разве, по церковному учению, твоя формула не совершит свое действие и без его веры, и разве он будет подлежать вторично­му крещению? Но всего яснее отрицание ве­ры как необходимого внутреннего условия для совершения Таинства можно видеть в крещении младенцев. Вы погружаете их в во­ду и уверяете, что они уже «члены Церкви», то есть тоже «рождены свыше». Но какая же вера может быть у грудного младенца? Разве крещение ваше при таких условиях не прев­ращается в какое-то магическое заклинание, где слова и действия имеют самодовлеющее значение? И разве не ясно, что Церковь под­менила здесь внутренний смысл Таинства внешним обрядом. А потому, если и мож­но признать за истину отвлеченное учение о  «телесности благодати», то совершенно нельзя принять того, что из этого получи­лось на деле.

Духовник. Ты совершенно прав, когда го­воришь, что вера — необходимое условие для совершения Таинства. Но рассмотрим подробнее этот вопрос, и ты увидишь, что напрасны все твои смущения. В Таинстве Крещения человек получает новое рожде­ние, делающее его членом Церкви. Физичес­кое рождение человека носит в себе начало первородного греха, не преодолев который, нельзя стать членом Церкви, частицей Тела Христова. Сам человек не может сделать это потому, что сам не может уничтожить в сво­ей природе начало первородного греха. Это можно сделать только через новое рождение силою Божественной благодати и верою в искупившего мир Господа нашего Иисуса Христа. Эта перерождающая сила содержит­ся в Церкви, и в Церкви содержится необхо­димый для этого момент веры. Человек, при­нимающий Крещение, получает то, что дает ему Церковь и что от него не зависит: душа его ставится в новое условие бытия, он вновь рождается, становится членом Церкви — и через это делается для него возможным получение тех Таинств, в которых может быть преподана благодать Божия только членам Церкви.

Неизвестный. Неужели личная вера тут не нужна?

Духовник. Нет. Нужна. И Церковь не ста­нет совершать Крещение над заведомо неве­рующим человеком. Она так же, как и Фи­липп спросил евнуха, спросит его, верует ли он во Христа. Но личная вера нужна и для то­го, чтобы благодать стала действительным началом в душе человека.

Неизвестный. А если он примет Таинство по каким-либо внешним соображениям, на самом деле не веруя, ведь Таинство все же со­вершится?

Духовник. Да, совершится. В том смысле, что Церковь даст то, что содержится в Таин­стве. Но это будет подобно тому, как если бы человек, получивший жизнь, сейчас же пре­сек ее самоубийством: по своему неверию в принятое Таинство, человек будет мертвым членом Церкви.

Неизвестный. Значит, если он после уве­рует по-настоящему, его надо крестить вновь?Духовник. Нет. Благодатная сила, вновь рождающая человека, по учению Церкви, мо­жет быть дана только раз, как один только раз физически может родиться человек. Эта сила была ему дана в совершившемся Таин­стве Крещения. Он, хотя и мертвый, но член Церкви. И если он уверует, принесет покая­ние в своем обмане, то благодать, которую он получил от Церкви, станет действенной в нем, и он как бы оживет вновь.

Неизвестный. Допустим, так. А как же крещение младенцев? Ведь это уже просто какое-то насильственное присоединение к Церкви. Если Крещение принимает неверую­щий, он все же как-то участвует в этом, хотя бы и лицемерно. А младенцы? Ведь это все равно, что крестить человека, находящегося в бессознательном состоянии, и потом утве­рждать, что он стал «членом Церкви».

Духовник. Младенцы не имеют личных грехов, и это условие считается достаточ­ным для действенного принятия Таинства. Что же касается личной веры, то Церковь здесь являет себя как нечто единое и целое: личная вера, которой не может быть у младенцев и которая необходима для действительности

Таинства, — исповедуется перед Господом его восприемниками.

Неизвестный. Опять отвлеченное богос­ловие. Разве в действительности это так? Раз­ве восприемники думают о том, что они долж­ны исповедовать свою веру перед Богом? Разве для них это не пустой обряд, и разве участие их определяется религиозными мо­тивами, а не житейскими отношениями?

Духовник. Возможно. И за это они дадут ответ Богу. Благодать — не безразличная си­ла, и прикасающийся к ней недостойно не мо­жет воспрепятствовать ее действию своим не­достоинством, но сам тяжко согрешает. Таинство всегда свято само по себе. И совер­шается всегда, когда его совершает Церковь. А то, о чем говоришь ты, — это грехи людей, а вовсе не замена Церковью благодатного Та­инства внешним обрядом.

Неизвестный. Я готов принять твои сло­ва. Возможно, что здесь действительно нет погрешности в учении Церкви. Но иногда действительность так сплетается с учением, что не знаешь, где кончается одно и начина­ется другое. Может быть, мне труднее всего принять Таинство Брака.Духовник. Я понимаю тебя. Здесь церков­ное учение действительно чрезвычайно за­темнено. Но постараемся в нем разобраться.

Неизвестный. То, что мне известно о цер­ковном отношении к браку, до такой степени противоречиво, а действительность до такой степени определенна, что я никак не могу уяснить себе: каково же, в конце концов, цер­ковное учение о браке.

Духовник. Скажи мне подробнее все, что тебя смущает.

Неизвестный. Таинство Брака — это та­кое священнодействие, в котором дается сверхъестественная сила для создания хрис­тианской семьи. Физическое соединение, ко­торое вне брака, по вашему учению, считает­ся смертным грехом — блудом, становится супружескими отношениями. Рождение де­тей — не тяжким грехом беззакония, а ис­полнением заповеди Божией. Вся жизнь семьи превращается как бы в домашнюю Церковь, и апостол считает возможным ска­зать: Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь (Еф. 5, 25). Эта любовь — уже не блуд, а некая «тайна», где силой  Божественной   благодати   человек «прилепляется» к жене своей и двое дела­ются одной плотью. Так?

Духовник. Да. Таково именно церковное учение.

Неизвестный. Я бы сказал, это одна сто­рона церковного учения. Она нашла себе вы­ражение и в молитвах при совершении Таин­ства Брака. Там говорится:

«Благослови брак сей и подаждь рабом Твоим сим живот мирен, благоденствие, це­ломудрие, друг к другу любовь, в союзе ми­ра...»

«Благослови я, даждь им плод чрева, доб-рочадие, единомыслие душ и телес...»

«Исполни домы их пшеницы, вина и елея и всякие благостыни...»

Казалось бы, вопрос ясен. Церковь призна­ет святость брака полностью. Молится о едино­мыслии не только душ, но и телес. Видит в со­единении тайну. Заповедует любить жену, как Христос Церковь. Молится о рождении детей и о внешнем благополучии. И для всего этого дается Церковью благодатная Божественная сила. Так?

Духовник. Совершенно верно.

Неизвестный. Но дальше начинается неч­то совершенно другое. Прежде всего, эти мо­литвы читаются только в церкви, только при совершении Таинства. Но они так в церкви и остаются как чин «венчания». За стены хра­ма Церковь молитвой брак не сопровождает. И не потому, что верующие не хотят молить­ся, а потому, очевидно, что Церковь принци­пиально против этого. Иначе ничем нельзя объяснить, что она не дала ни одной молитвы о том, о чем молилась при совершении Таин­ства, ни для дома, ни для семьи, ни для му­жа, жены и их супружеской жизни. Это не простая случайность. Это потому так, что некоторая двойственность заключается в самом отношении Церкви к браку: с одной стороны — Таинство, а с другой — что-то «нечистое».

Духовник. Я не совсем понимаю тебя.

Неизвестный. Я приведу тебе пример. Од­нажды я говорил с одним священником о бра­ке и, между прочим, сказал: как странно, что Церковь велит молиться и просить Божьего благословения перед каждым незначитель­ным шагом в жизни человека. Но нет ни од­ной молитвы перед великим моментом брач­ной жизни — супружеским соединением. Он замахал руками, засмеялся и сказал: «Вы этак, пожалуй, скажете, что молиться надо и перед совершением низких отправлений». Так относится к «единомыслию телес» не один какой-либо священник, а вся Церковь. С одной стороны, Таинство, «благодать», ча­дородие, любовь, заповедь Божия: прилепись к жене и будь единой плотью с ней (Мф. 19, 5), великая тайна по отношению ко Христу и Церкви — с другой стороны — «скверна», что-то нечистое, запрещенное исполнять в определенные дни, какое-то «низшее отп­равление» вместо «тайны». Женщина ис­полнила то, для чего ей преподана благодать и о чем она молилась в Церкви, молитва ее услышана Богом, она родила ребенка, и за это ей в течение 40 дней запрещается ходить в церковь, и она считается недостойной при­чащения, как «осквернившаяся»! Церковь в сороковой день молится: «Омый ея скверну телесную и скверну душевную во исполне­ние четыредесяти дней творяй ю достойну и причащения честнаго Тела и Крови Твоея». Значит, до этого дня она была недостойна! Почему? Потому, что исполнила заповедь Божию? В полном соответствии с этой действитель­ностью в церковном отношении к браку созда­лась и наша действительность. Вы можете лю­бить друг друга самой возвышенной любовью, вы можете чувствовать, что ваша любовь дела­ет вас двоих единым существом, у вас может быть полное единомыслие душ и телес, но по каким-либо внешним причинам вы не можете вступить в брак. Вы живете «невенчанные» — и этого достаточно, чтобы ваша истинная се­мейная жизнь в любви и единомыслии для Церкви была блудом. Но вот будущий священ­ник, которому к определенному сроку надо «жениться», чтобы иметь право принять сан, едет смотреть себе «невесту». Осматривает од­ну, другую, третью, как какой-то живой или мертвый инвентарь. Находит, наконец, «под­ходящую» для себя. Через некоторое время со­вершается Таинство Брака. Он приводит к себе совершенно чужую женщину, которую видит второй или третий раз, которую совершенно не знает и не любит, но они «обвенчаны», и в ре­зультате ложе нескверно, все в порядке, то есть совершен «брак», где супружеское соеди­нение не блуд, а «законное исполнение... низ­ших отправлений»!

По учению и общему отношению всех веру­ющих людей, брак — это какая-то «слабость», допускаемая как компромисс,  «лучше, чем блуд». И тот же апостол, который в одном мес­те назвал брак тайной во Христе, — в другом месте сказал совсем другие слова: Лучше всту­пить в брак, чем разжигаться (1 Кор. 7, 9), то есть превратил брак просто в какой-то паллиа­тив блуда. Вполне понятно, что при таком ус­ловии брак как Таинство и не вошел в жизнь. В самом деле, посмотри, с какой легкостью от­казываются от него верующие люди. Почему это? Потому что они чувствуют его ненуж­ность. Разве может верующий человек не крес­тить своего ребенка? Нет! Но жить вне брака — это для него вполне возможно. Потому, что таинства брака в жизни нет. И как только юридическая и бытовая сторона брака потеря­ла свой смысл — стало очевидно, что в нем нет никакого религиозного содержания. Оно прос­то не нужно. Не нужно потому, что и по уче­нию Церкви ничего на самом деле в супружес­кой жизни не менялось, не перерождалось, не освящалось в браке, а как было, так и остава­лось скверной. И я стою в полном недоумении, что же такое, в конце концов, Таинство Брака?

Духовник. Ты не прав во всем, что касает­ся церковного учения. И прав во всем, что ка­сается нашей действительности. В учении Церкви о браке нет никакой двойственности, а в действительной жизни страшное искаже­ние этого учения, создающее подобие какой-то двойственности и в церковном учении. Святость брака признается Церковью безус­ловно и безоговорочно. Отношение к браку как к скверне осуждено Церковью и названо ересью. Но есть два пути — путь девства и путь брачной жизни. Церковь признает первый более совершенным потому, что он открывает возможность большей близости к Богу. Но такое признание двух путей и пред­почтение девства супружеству — совсем не есть «двойственность». И меньшее совершен­ство в отношении большего совсем не есть «скверна». Ведь то же самое видим мы и в вопросе о жизни вообще. Там тоже есть два пути — монашеский и мирской. И хотя воз­можно спасение и в монашестве, и в миру, но первый путь выше. Поэтому ты совершенно неправильно понимаешь слова апостола Пав­ла: Лучше вступить в брак, нежели разжи­гаться. Здесь вовсе не «паллиатив» против явного блуда. Апостол говорит следующее: есть два пути — девство и брак. Лучше из­брать путь девства. Но не все могут идти этим путем. Тогда, встав на путь внешнего девства, можно погибнуть во внутреннем пороке раз­жигания похоти. При таком положении луч­ше избрать менее совершенный путь, но тоже святой — путь брака.

Наконец, двойственность усматриваешь ты и в молитвах Церкви в сороковой день. Эти молитвы касаются того первородного гре­ха, который запечатлен в нашем рождении. Это вовсе не молитва от скверны брачных от­ношений, которые благословлены Богом, а молитва от осквернения действующего в нас первородного греха, который мы все же несем и который запечатлен в нашем рождении и в нашей плоти.

Но ты вполне прав, что учение Церкви из­вращено в жизни. Это извращение касается непонимания внутренних условий для дейст­венности Таинства Брака, которые требуются от верующих и вступающих в брак. Каждое Таинство может быть совершено властью Церк­ви, но действенность преподанной в Таинст­ве благодати зависит от внутреннего состояния души человека. Крещение дает человеку бла­годать нового рождения. Но при неверии это рождение не создает новой жизни, потому что оно будет мертвым. И брак дает благодать, пере­рождающую воду естественно-природного вле­чения в вино таинственного соединения двух в единую плоть. Но если не будет в браке любви, если жена будет «чужой женщиной», а не лю­бимой той любовью, которая подобна, по сло­вам апостола, любви Христа и Церкви, — бла­годать окажется бездейственной, а брак, хотя и законный в церковном смысле, и потому не блудным, но мертвым, и семья — мирским делом, а не домашней Церковью. Ведь если крещеный, то есть получивший благодать рождения свыше, может быть хуже, чем нек­рещеный, то и живущие в браке могут быть хуже, чем вне брака, но это вовсе не значит, что не надо креститься и не надо венчаться. А значит совсем другое: надо креститься и вен­чаться, имея те внутренние условия — веру в крещение, любовь в браке, чтобы не бесплод­ной была в нас получаемая благодать и в кре­щении, и в браке.

Да, ты прав, когда говоришь о легкости, с которой готовы отказаться верующие от этого Таинства, и верно указываешь причину — она заключается в том, что большинством ве­рующих брак не усвоился как Таинство, и они мало чувствовали в нем благодатные ос­нования для семьи, и потому, когда брак по­терял свой юридический и бытовой смысл, он для них стал казаться ненужным. Но винова­ты в этом люди, а не учение Церкви. Итак, твои смущения в вопросе о браке есть резуль­тат отчасти неправильного понимания уче­ния Церкви, отчасти смешения этого учения с действительностью. Церковь ясно, безо вся­кой двойственности, считает брак святым Та­инством, и брачный путь благословляет не как компромисс, а как путь, угодный Богу, хотя и признает девство более совершенным. Искаженное понимание брака коренится в полном забвении тех внутренних условий, которые необходимы для того, чтобы была действенной благодать брака.

Неизвестный. Я вообще удовлетворен твоими объяснениями, они разрешают кажу­щееся противоречие в церковном учении и дают внутреннее понимание уклонений от этого учения в действительной жизни. Теперь я хотел бы несколько слов сказать оТаинствах Миропомазания и Елеосвящения, которые кажутся мне просто ненужными.

Духовник. Я уверен, что и здесь учение Церкви вполне удовлетворит тебя.

Неизвестный. Возможно.

Духовник. Почему же эти Таинства ка­жутся тебе ненужными?

Неизвестный. Вот почему. Таинство Ми­ропомазания мне представляется ненужным потому, что оно повторяет то, что дано уже в Крещении. Ведь человек переродился. Ему дана благодать для новой чистой духовной жизни. К чему же еще специальное Таин­ство, какие-то специальные сверхъестест­венные силы! Для чего? Раз уж дана челове­ку перерождающая его благодать, остальное, то есть действенность в его жизни этой бла­годати, зависит от него самого. По-моему, вообще благодать одна — один Бог, одна в Нем сила. И все эти отдельные частные ее виды в разных Таинствах кажутся мне из­мышлениями человеческого ума, привык­шего к «деланиям».

Таинство Елеосвящения представляет­ся мне особенно странным. Ведь Церковь мо­лится о больных, очевидно веруя, что Бог слышит и исполняет эти молитвы. Зачем же Таинство? Почему без особого священнодей­ствия и помазывания маслом нельзя просить Бога об исцелении? Зачем тут нужна какая-то особая благодать?

Духовник. Прежде всего заметь себе, что и по церковному учению благодать одна в смысле того Источника, Который ее дает: Дары различны, но Дух один и тот же (1 Кор. 12,4). Каждому же из нас дана благодать по мере дара Христова (Еф. 4,7).

Так же различны дары благодати и в Таин­ствах, хотя Дух один и тот же.

Теперь рассмотрим Таинство Миропомаза­ния. Да, рождение свыше, внутренне новое бытие через таинственное присоединение к Церкви, то есть к Телу Христову — соверши­лось в Крещении. Дана благодать для того, чтобы встать на путь спасения. Это один дар. Но ведь этим внутренним рождением человек не изъят из вещественного мира. Он, родив­шись свыше, продолжает жить в среде естест­венного природного бытия, и стихии мира стремятся загасить эту вновь затеплившую­ся духовную жизнь. Наш ум, наши чувства, наша воля все время подвержены опасности сделаться достоянием не этого вновь рожденно­го человека, а того ветхого человека, который, пока на земле, заключен в нашей плоти. Нуж­на «печать дара Духа Святаго», которая дала бы силы этому вновь рожденному благодатью Божией человеку по-новому мыслить, по-ново­му чувствовать, по-новому действовать, по-но­вому видеть, слышать, ощущать весь мир. Вот эта печать Духа Святого как бы восполняет Та­инство Крещения, в котором вновь рожден че­ловек, и преподается Церковью в Таинстве Ми­ропомазания, обычно не отделяемым от Крещения. Отказаться от этого Таинства — зна­чит отказаться от той полноты даров Духа Свя­того, которые по милости Своей дает Господь.

Неизвестный. Разве этой полноты нет в Крещении?

Духовник. Нет, подобно тому, как рожде­ние и начало физической жизни еще не есть полное развитие организма.

Неизвестный. Другими словами, от Кре­щения — духовное рождение, от Миропома­зания — духовный рост?

Духовник. Совершенно верно.

Неизвестный. Теперь я понимаю это. Но Елеосвящение? То, что сказал ты о Миропомазании, не отвечает на вопрос о Елеосвя­щении.

Духовник. Конечно. Вопрос об этом Таин­стве связан с вопросом об отношении Церкви к нашим физическим немощам. Медицина различает разные физические причины чело­веческих заболеваний. А Церковь различает разные духовные причины. Болезни бывают как наказание, как вразумление, как испы­тание терпения и веры, — но все они имеют в своем основании наши грехи, начиная с греха первородного, и в этом смысле болезнь — на­чало физической смерти. В связи с разными духовными причинами болезни могут быть и самые различные обращения к Богу со сторо­ны болящих. Церковь, молясь за Богослуже­нием об исцелении в немощах лежащих, полагает, что акт веры и любви, который сви­детельствуется Церковью в этой молитве, восполняет то, то хочет Господь от души бо­лящего человека. И Господь дает ему выздо­ровление. Но иногда такая молитва отдель­ных людей и всей Церкви бывает недостаточна. Болезнь продолжается. Господь как бы при­зывает человека к чему-то большему. По­сещает его этой болезнью. Хочет от него или покаяния, или исправления, или веры, или терпения. Человек сознает это, но чувствует себя духовно слабым, ему нужна особая бла­годатная помощь. И тогда он испрашивает у Церкви Таинство святого елея. Это Таинст­во в одно и то же время и покаяние, и молит­ва об исцелении, и обет по выздоровлении посвятить свою жизнь Богу, и испрашивание благодати Божией, которая дала бы силы исполнить все это. Прочти молитвы, которые произносит священник во время совершения этого Таинства: «Исцели раба твоего от обдержаща его телесныя и духовныя немощи и оживотвори его благодатию Христа Твоего... Яко да возстав рукою Твоею крепкою порабо­тает Тебе со всяким благодарением... Рабу Твоему в немощи духовной и телесной суще­му исцеление даруй, подая ему оставление грехов и прощение согрешений вольных же и невольных...».

Неужели ты не видишь здесь разницы с простой молитвой о болящих? Здесь не только молитва, здесь покаяние, обещание и просьба о благодатной помощи, если исцеле­ние будет дано. Как же можно говорить, что Таинство это не нужно! Так можно говорить, только никогда не болев или никогда не пе­реживая болезнь, как переживают ее люди веры.

Неизвестный. Но однако не всегда исце­ляются после этого Таинства.

Духовник. Не всегда. Но что это показыва­ет? Конечно, не ненужность Таинства. Это по­казывает, что Господь положил взять душу данного человека и пресечь его земную жизнь. Почему Господь так положил, мы не знаем. Такова Его святая воля. Но знаем и веруем, что всеведущий и милосердный Господь всег­да пресекает земную жизнь человека в мо­мент, наилучший для его спасения, а потому просьба болящего о продлении жизни бывает иногда просьбой младенца, который не знает сам, что для него лучше, и потому просьба та­кая не исполняется Богом.

Неизвестный. Может быть... Может быть, это и так...

Духовник. Какие же еще у тебя сомнения?

Неизвестный. Прежде чем говорить о са­мом главном — еще несколько слов о Таин­стве Покаяния. О Таинстве Рукоположения я говорить не буду. Я признаю, что раз есть иерархия, то должно быть и особое священнодействие, при котором передаются иерархи­ческие права, а значит и силы для их осуще­ствления. Но вот Таинство Исповеди. Оно-то зачем? Разве человек не может раскаяться и получить прощение прямо от Бога? Зачем тут: «прощаю и разрешаю»? Неужели без этого Бог не может простить грешника? И потом, какая благодать передается челове­ку в Таинстве Исповеди? Ему прощают гре­хи, которые почему-то не мог простить не­посредственно сам Бог? Вот и все. Почему же Таинство?

Духовник. Ты ставишь вопрос так: мо­жет ли человек покаяться перед Богом сам? Может. Может ли Бог простить грешника? Может. Но может ли это раскаяние и это про­щение заменить Таинство? Не может. Поче­му? Во-первых, потому, что Церковь прощает грехи не только в меру принесенного покая­ния, а в значительной степени в долг. Исаак Сирин говорит, что человек, сподобивший­ся видеть свои грехи, блаженнее сподобив­шегося видеть Ангела. Так трудно вполне, по-настоящему увидеть свой грех. Церковь властью, которая дана ее иерархии, как бы восполняя немощность покаяния, снимает

тяжесть греха полностью. Прощает Господь Иисус Христос «благодатию и щедротами Своего человеколюбия», а священник свиде­тельствует об этом и поданной ему властью от лица Церкви Христовой не только прощает, но и разрешает, то есть освобождает от этого греха человеческую душу. Во-вторых, недос­таточно, чтобы грех был прощен и душа осво­бождена от него. Человек должен еще вос­соединиться с Церковью. То разъединение, которое произошло в момент греха, должно быть уничтожено, и полное единство с Цер­ковью, необходимое для Таинства Причаще­ния, восстановлено действием особой благо­дати прощения. Вот это право разрешить или связать грех и даровано иерархии. То очище­ние от греха, которое необходимо для вос­становления единства с Церковью, может дать только сама Церковь.

Неизвестный. Опять ты принуждаешь меня признаться, что мои сомнения явились результатом не вполне точного знания цер­ковного учения.

Духовник. Я очень рад, что ты сознаешь это. Но ты пока ничего не сказал о Таинстве Евхаристии. А признаться, я ждал, что тыс этого начнешь. Здесь сомнения всего более естественны.

Неизвестный. И ты не ошибся. Самые серьезные сомнения мои действительно каса­ются этого Таинства. И в этом смысле, может быть, я и должен был бы начать с них. Но я сделал наоборот. Я отложил их на конец. Мне казалось, что если все другие сомнения мои получат свое разрешение, тогда как бы ослаб­нут они и в отношении этого Таинства. Отчас­ти так оно и случилось. Но все же многое ос­талось. Ты будешь говорить со мной об этом теперь же или отложим до следующего раза?

Духовник. Нет, говори сейчас.

Неизвестный. Таинство Евхаристии — это нечто совершенно иное, чем все остальные Таинства. Там речь о передаче сверхъестест­венной силы в форме совершенно естествен­ных внешних священнодействий. Не то в Та­инстве Причащения. Здесь я должен верить не только в невидимое и сверхъестественное соединение со Христом через невидимую благодатную силу, но должен верить в это, что кажущаяся естественная внешняя фор­ма — как хлеб и вино, — на самом деле нечто совсем иное, уже не хлеб и вино, а каким-то чудом пресуществившееся истинное Тело и истинная Кровь Христа. Я должен поверить в нечто ужасное и совершенно невероятное и при этом съесть кусок этого Тела и глотнуть Крови для «действительного соединения со Христом»! Здесь во мне протестует реши­тельно все. Во-первых, ум. Каким образом хлеб и вино, нисколько не меняясь по своему внешнему виду, могут оказаться на самом де­ле уже не хлебом и вином, а Телом и Кровью? Во-вторых, протестует чувство. Чем-то чудо­вищным представляется мне это проглатыва­ние Тела и Крови, если действительно такое пресуществление совершается. Наконец, про­тестует здравый смысл, который опять-таки спрашивает: а зачем все это нужно? Неужели «единение со Христом» требует такой вещест­венной и странной внешней формы, этого проглатывания кусочка Христа? Неужели эта дикая и почти безобразная нелепость, явно попавшая в христианство по невежеству и под влиянием языческих культов, тоже «святая истина», в защиту которой можно сказать что-либо разумное?

Духовник. Да. Святая Истина. Больше того. Без Таинства Евхаристии — нет христианства, нет Церкви, нет спасения. Ты говоришь — чудо. Да, чудо. Но чудо, которое постоянно совершается в Церкви и даровано ей навсег­да. И если бы мы имели все остальное, что да­ет нам Церковь, но не имели бы Таинства Причащения — мы были бы подобны богачу, которому дано войти в роскошный дворец и пользоваться всеми сокровищами в нем, но у которого отнята жизнь. Ты спрашиваешь, что можно сказать разумное в оправдание на­шей веры? Не невежественные люди и не языческие жрецы, а Сам Господь сказал Сво­им ученикам: Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческо­го и пить Крови Его, то не будете иметь в се­бе жизни. Ибо Плоть Моя истинно есть пи­ща, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем (Ин. 6, 53, 55-56). И на Тайной вечери, когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая уче­никам, сказал: Приимите, ядите: сие есть Те­ло Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов (Мф. 26,26-28).

Неизвестный. Я знаю эти слова, но их не­возможно понимать буквально. Иначе полу­чается абсурд.

Духовник. В Таинстве Евхаристии все непостижимо для разума. Все кажется ему абсурдом. Страшный соблазн для ума и ис­пытание для веры. Но тем более нельзя все извращать, приноравливаясь к пониманию «здравого смысла». Вот ты говоришь, что частица причастия — это «кусочек Хрис­та». Ты говоришь так потому, что к непос­тижимому для разума Таинству Евхаристии применяешь исчисление раздробленных частиц вещественного хлеба по законам «здравого смысла». На самом же деле в каж­дом Агнце в различных храмах совершен­ной литургии и в каждой частице этих разд­робленных Агнцев, по учению Церкви, содержится весь Христос, а не какая-либо Его часть. Мы уже знаем с тобой, как ум при­вержен к делению и как он упирается при­нять истину единства. Но эта истина, сущ­ность которой лежит в особом значении числа в невещественном мире, все же оста­ется непреложной истиной и тогда, когда мы говорим о единстве Церкви, состоящейиз многих членов, и о единстве Христа в Та­инстве Евхаристии.

Неизвестный. Но ты не отвечаешь на главное.

Духовник. Знаю. Главное твое смущение лежит в другом. К этому я и перехожу. Как могут хлеб и вино, не меняя своего внешнего вида, стать Телом и Кровию Христа? Да, не­постижимо. Да, чудо. Но не заграждай путь для твоей веры кощунственными представле­ниями в угоду все тому же «здравому смыс­лу». Говоря о Божественном Теле и Божест­венной Крови Христа, не держи перед собой образ тела и крови, который ты знаешь в фи­зическом мире. Что знаем мы о сущности ве­щества, кроме своих о нем представлений? Что познаем мы о внешнем мире, кроме собственных от него восприятий? А не зная сущности вещества, как мы можем с дер­зостью отвергать учение Церкви о пресущест­влении этой непостижимой сущности вещест­ва хлеба и вещества вина в Божественное и непостижимое для нас Тело и Кровь Хрис­тову? Почему тебя смущает, что это таин­ственное изменение не влечет для тебя изме­нения и внешних твоих восприятий, и ты по-прежнему продолжаешь видеть хлеб и ви­но, — когда ты не знаешь сущности того и другого и не знаешь, что именно произошло в этом отношении в момент пресуществления? Ведь внешний вид одного и того же вещества с одной и той же сущностью может быть раз­ным даже в физическом мире — так вода по существу остается водой и когда она течет, и когда она имеет вид льда, и когда превраща­ется в пар. Значит, внешняя форма не безус­ловно связана с сущностью вещества. Почему же твой разум не может допустить обратное: сохранение внешне одинаковой формы при изменении сущности, как это происходит в Таинстве Евхаристии? Но, по-видимому, са­мое решающее для тебя — «ненужность» Та­инства. Оно для тебя — не только «дикая и безобразная нелепость», но, главное, — неле­пость излишняя, никакой ценой не оправды­ваемая, и потому ты спрашиваешь: «Неуже­ли единство со Христом требует такой ве­щественной и страшной внешней формы?»

Для нас же, верующих людей, как раз на­оборот. Все теоретические сомнения исчеза­ют не столько от доводов разума, сколько от полноты чувствования. И мы не столько признаем, сколько чувствуем то значение, которое имеет это Таинство для нашей внут­ренней жизни. Слова Христа: Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне и Я в нем (Ин. 6, 56), — для каждого веру­ющего человека подтверждаются его личным опытом. Почему же это так? Что такое Таин­ство Евхаристии по своему внутреннему зна­чению? Тело и Кровь Христа Спасителя, которые мы вкушаем в Таинстве, есть Тело за нас ломимое и Кровь за нас изливаемая, то есть Голгофская искупительная жертва. В Божественной Евхаристии дана нам Голго­фа в Таинстве. В основе Голгофы, как видели мы с тобой при рассмотрении догмата Искуп­ления, лежит Божественная любовь. И вели­чайшая милость Божия к нам заключается в том, что в этом страшном Таинстве дана нам возможность не в чаяниях наших, а в непос­тижимой реальности, в условиях нашего вещест­венного бытия, — сделаться причастника­ми этой Голгофской жертвы и Божественной любви. Для нас, верующих, в Таинстве Ев­харистии мы соединяемся существенно со Христом, то есть соединяемся всем сущест­вом нашим, а не только умом или душой.

Евхаристия — это основа того реального единства, которое чаем во всеобщем воскресе­нии, ибо в пресуществлении даров и в нашем причащении — залог нашего спасения и воскресения не только духовного, но и телес­ного. Таинство Евхаристии — истинный ис­точник жизни, потому что в момент причаще­ния по несказанной любви Божией к нам, недостойным, Христос пребывает в нас, а мы в Нем. Это огонь, попаляющий все наши согре­шения и дающий нам благодатную возмож­ность жить во Христе. Вот что такое Таинство Евхаристии, и вот о чем говоришь ты как о «ненужной, дикой и безобразной нелепости».

Неизвестный. То, что сейчас говоришь ты, я так бы не назвал.

Духовник. Да. Я уверен в этом. Но что же ты можешь сказать еще?

Неизвестный. О Таинствах я сказал все.

Духовник. Тогда выслушай меня. Не раз я говорил тебе, что истинность церковного учения подтверждается не столько логичес­кими доказательствами, сколько внутрен­ним опытом. И если ты постараешься вознес­тись духом до созерцания той Истины, которая теперь открыта перед тобой в учениио Таинствах, я уверен, что ты почувствуешь тот благоговейный трепет, который укрепит твою веру более чем все логические доказа­тельства, взятые вместе. Логика действенна только тогда, когда есть общие положения, признаваемые обеими сторонами. Тогда одна из сторон может условно сказать: если ты признаешь эти положения, то логически обязан признать и проистекающие из них выводы. Поэтому с людьми неверующими, но признающими свободу воли, различие добра и зла и какой бы то ни было «смысл жизни» как основные посылки, можно вести логический спор и доказывать им, что эти основные посылки логически приводят к ис­тинам веры. Но для людей неверующих и не признающих этих основных посылок невоз­можны вообще никакие доказательства, ни логические, ни опытные. Они прячутся от Истины в убежище абсолютного скептициз­ма и стоят на почве ужасающего безразли­чия. Вся жизнь человека и все явления все­ленной сводятся ими к физико-химическим «процессам», они смело принимают все абсурд­ные выводы, которые следуют из этого поло­жения и не желают считаться с данными внутреннего опыта. И мертвая душа их нахо­дит удовлетворение в мертвом мировоззре­нии, лишающем всякого смысла человечес­кую и мировую жизнь. Если человек скажет: «На свете ничего не существует», — как ему можно сказать, что он говорит нелепость? Ты покажешь ему солнце, предложишь ему осязать окружающие предметы. А он ска­жет тебе: «Солнца никакого нет и никаких окружающих предметов не существует». Какой логикой и каким опытом можно опровергнуть эти нелепые слова? Для лю­дей абсолютного неверия и для людей абсо­лютной веры доказательства одинаково не нужны. Для первых они бесполезны, а для вторых — излишни. Но ведь несчастных аб­солютных безбожников — единицы, а абсо­лютная вера — благодатный удел святости. Громадное большинство неверующих людей в большей или меньшей степени сомневают­ся в своем неверии, и многие верующие нуждаются в укреплении своей веры. По­этому все, что можно сказать от логики и от опыта, имеет свое значение и для искрен­них безбожников, и для самых искренних исповедников веры. Мы уже видели с тобой, что все религиоз­ные истины, кроме логики, имеют за собой и внутренний опыт верующих душ. Учение о Таинствах особенно богато этим. Ведь Таин­ства — это та благодатная жизнь, которая нас уже здесь соединяет с Жизнью Божествен­ной. Таинства — это светлое небо на грешной земле, это наступившее обетование. Это то, что нашу веру облекает в плоть и кровь, что, как огонь, согревает холод душ наших, что размягчает окаменелое нечувствие наших сердец. Это тот невечерний свет, который оза­ряет застилающий нас мрак... И посмотри, какая в них мудрость, какая в них правда, какая радость! Воистину нисшел к нам Дух Утешитель, о Котором сказал Господь своим ученикам. Таинства Церкви объемлют все су­щество наше, дают новое рождение, дают си­лы жить новой жизнью. Исцеляют немощи. Омывают грехи. Благословляют семейную жизнь. Существенно соединяют со Христом через причащение Тела и Крови. Когда ты пе­реживешь все это, какими жалкими пока­жутся тебе слова о «физико-химических про­цессах». И ты, не колеблясь, скажешь: вот где истина, вот где правда, вот где жизнь!

Неизвестный. Скажу, то есть может быть, скажу. Но для этого ум мой должен признать себя окончательно побежденным этой истиной. А ум мой все еще продолжает сопротивляться.

Духовник. А именно?

Неизвестный. Ты говоришь о Таинствах как о таких внешних священнодействиях, через которые передаются человеку благо­датные силы. А у меня является вопрос: ес­ли благодать Божия дает нравственные силы человеку, какой смысл в Божественном за­коне, исполнение которого требует от чело­века Бог?

Духовник. Другими словами, каково вза­имоотношение закона и благодати?

Неизвестный. Да.

Духовник. Этот вопрос действительно весьма важен для уяснения истины. Если хо­чешь, мы рассмотрим его в следующий раз.

Неизвестный. Разумеется, хочу. Но не подумай, что это будет последний мой вопрос.

Духовник. Я и не думаю. Я только уверен, что сколько бы ты ни ставил вопросов, истина от этого не поколеблется и будет раскрывать­ся все с большей и большей полнотой.Неизвестный. Может быть... Может быть... Но, во всяком случае, я не сказал бы теперь — нет.