Диалог второй. О БОГЕ

Неизвестный. Да, ты прав, какой вопрос ни возьми, непременно придешь к вопросу о Боге. Поэтому позволь выложить перед тобой все, что делает меня неверующим. Может быть, многое здесь не будет иметь прямого от­ношения к делу и заставит нас отклониться в сторону. Но иначе я говорить не умею.

Духовник. Говори, не думая о форме, я постараюсь понять тебя.

Неизвестный. Во-первых, я заранее Дол­жен тебе сказать, что все схоластические до­казательства бытия Божия — кажется, их семь штук — мне известны. Не трудись, по­жалуйста, вновь перебирать их. Я думаю, что никого они еще не сделали верующими и ме­нее всего тех, кто их сочинял.

Духовник. Не беспокойся. В вопросе о Бо­ге я меньше буду пользоваться логическим методом, чем в вопросе о бессмертии.

Неизвестный. Значит, ты хочешь не до­казывать, а показывать истину?

Духовник. Да.

Неизвестный. Постараюсь добросовестно рассмотреть ее. До сих пор я ничего не видел в учении о Боге, кроме фантастической сказ­ки, в которую к тому же давно никто не ве­рит. Когда я встречал образованных людей, живущих, между прочим, совершенно так же, как и все неверующие люди, и говорящих о своей вере, — я невольно думал: неужели они не притворяются? Неужели серьезно можно верить во все эти басни?

Духовник. Признание безусловной иск­ренности друг друга — необходимое условие нашего разговора.

Неизвестный. Да, да, конечно. Я привел эту мысль только для иллюстрации, насколь­ко трудно мне допустить возможность веры. Итак, с чего же начать? Начну с второстепен­ного. Вот ты православный священник и убежден, что знаешь истину. По твоей истине Бог троичен в лицах и един по существу. Ты веруешь в этого Бога и всякую другую веру считаешь заблуждением. Если бы я от тебя пошел бы к мулле, он стал бы говорить мне о своем едином Аллахе и тоже утверждал бы, что знает истину и твоего троичного Бога счи­тал бы ложью, совершенно не соответствую­щей учению Магомета. Потом я пошел бы к буддисту. Он мне стал бы рассказывать леген­ды о Будде. И утверждал бы, что он только один знает истину. Я пришел бы к язычнику. Он назвал бы мне несколько десятков своих богов и тоже утверждал бы, что он только один знает истину. Это множество всевозможных религий, часто исключающих друг друга и всегда утверждающих, что истина только у них, прежде всего заставляет усомниться, что в какой бы то ни было из них есть истина. Ло­гика в вопросах веры бессильна, а субъектив­ная уверенность, очевидно, недостаточна. Ведь все представители этих различных ре­лигий имеют одинаковую субъективную уве­ренность и, тем не менее, только свою истину считают настоящей. Другими словами, толь­ко за своими субъективными состояниями они признают объективное значение.

Духовник. Твое мнение подобно тому, как если бы кто усомнился в истинности науч­ного знания только потому, что по каждому научному вопросу десятки ученых высказы­вают различные взгляды. Ясно, что прав кто-то один. И для тебя научной истиной будет то, что соответствует твоему пониманию этой истины. Возьми хотя бы вопрос о происхож­дении видов. Разве достигнуто здесь полное единомыслие? До сих пор многие совершенно опровергают теорию Дарвина. Многие возв­ращаются к Ламарку. Есть и неоламаркисты и неодарвинисты. До сих пор еще в науке идут споры по этому основному вопросу био­логии. Однако ты не говоришь: «Биология не знает истины, потому что разные ученые раз­ное считают истиной».

Неизвестный. Да, но в науке есть вопро­сы, решенные одинаково всеми.

Духовник. Есть они и в религии. Все рели­гии признают бытие Божие. Все признают Бога первопричиной всего сущего. Все приз­нают реальную связь божественной силы с человеком. Все признают, что Бог требует исполнения нравственного закона, все приз­нают кроме видимого невидимый мир, все признают загробную жизнь. Поэтому одна религия исключает другую не безусловно. В каждой религии есть доля истины. Но пол­нота ее заключается действительно в одной, в христианской, поскольку она раскрыта и сох­раняется в Православной Церкви.

Неизвестный. Вот видишь, опять новое подразделение: поскольку она раскрыта и сохраняется в Православной Церкви. А като­лики? Протестанты? Англиканцы? Кальви­нисты? А множество всевозможных сект? Менониты, баптисты, квакеры, молокане, духоборы, хлысты и другие — ведь все они только себя считают настоящими христиана­ми, и Православие кажется им грубым иска­жением Евангелия. Как же быть? Кому же из вас верить?

Духовник. Сколько бы ни было разногла­сий, истина от этого не перестает быть исти­ной. Ты это понимаешь в отношении науки. Пойми и в отношении религии. Частичную правду многие по разным причинам признают за полную истину, но полная истина существу­ет, и когда ты ее увидишь, то сразу узнаешь.

Неизвестный. Почему не узнают все?

Духовник. В громадном большинстве слу­чаев по неведению, потому что им не известно учение Православной Церкви. А если извест­но и все же не видят истины, то причина ко­ренится в нравственной области. Религия не наука. Нравственное состояние человека — необходимое условие для познания религиоз­ных истин.

Неизвестный. Значит, по-твоему, полно­ту истины не видят в Православии благодаря своему греху?

Духовник. Да. Гордость, эгоизм, страсти делают человека настолько невосприимчи­вым к чувствованию истины, что, и видя, ее не узнают. Таковыми бывают, главным образом, родоначальники заблуждений и первые их приверженцы. А дальше заблуждение продол­жает действовать из поколения в поколение, потому что в этом заблуждении воспитывают­ся и вырастают и настоящей истины даже не стараются узнать.

Неизвестный. Это, во всяком случае, ост­роумно. Если твоя истина меня не убедит, ты всегда можешь сказать: сам виноват — по­меньше бы грешил.

Духовник. Да, совершенно верно, и могу так сказать, и скажу. Потому что совершенно убежден в том, что знать по-настоящему уче­ние Православной Церкви и не чувствовать его истинность можно только при каком-то нравственном помрачении.

Неизвестный. Пусть так. Ведь, в конце концов, мне важно не то, как ты будешь оце­нивать мое нравственное состояние, а то, как ты оправдаешь свою веру. Выслушай меня дальше. Все сомнения мои о невидимой душе еще в большей степени касаются невидимого Бога. И понятно. Ведь, когда речь шла о ду­ше, перед нами было все же какое-то несом­ненное бытие — «человеческая личность», и вопрос был лишь о ее составе. Здесь же мы говорим о чем-то совершенно фантастичес­ком. О каком-то несуществующем «лице», ко­торое создало наше собственное воображение, и делаем вид, что речь идет о чем-то действи­тельно существующем. И что всего замеча­тельнее, что этот выдуманный нами Бог, как нарочно, снабжен нами самыми нелепыми свойствами. Это, вероятно, для того, чтобы не так легко было обнаружить Его фантастич­ность. Ведь если бы в Боге все было понят­но — сразу было бы ясно, что Его нет. Что же такое, по вашему учению, Бог? По-видимому, это какая-то личность. Во всяком случае, ве­рующие награждают своего Бога всякими свойствами человеческой личности. Он имеет разум, волю, чувства, гневается, любит и т.п. Но эта личность в то же время обладает и та­кими свойствами, которые прямо противопо­ложны понятию личности. Бог не только все­могущ и всеведущ. Он не имеет никаких границ, всегда был и везде присутствует. Как, спрашивается, совместить представле­ние о личности с понятиями «Вездесущий» и «Безграничный»? Под словом личность мы всегда мыслим нечто, имеющее предел, «отде­ляющий» то, что не составляет личность, от того, что ее составляет. Как личность может быть везде? Тогда, значит, все и есть эта лич­ность, и вне этой личности, очевидно, ничегонет. Правда, видя явную нелепость всех этих определений, верующие люди спешат приба­вить, что Он еще и непостижим. Но такая поп­равка не спасает положения. Нельзя же в са­мом деле наговорить кучу нелепостей и потом оправдывать их непостижимостью Того, о Ком они наговорены. Если Бог непостижим, то не лучше ли сказать прямо: Бог есть, но я не знаю, почему в Него верую, так как постиг­нуть Его невозможно. Может быть, мы на этом пока остановимся? Или говорить дальше?

Духовник. Да, я думаю, на этом лучше ос­тановиться. Прежде всего везде будем иметь в виду относительность всех человеческих по­нятий в применении к вопросам веры. Вот ты говоришь: «личность». А можешь ли ты, от­делив понятие «личности» от понятия «те­ла», с достаточным основанием говорить о ее «границах»? Ты здесь опять навязываешь «пространственность», столь необходимую для твоих восприятий материального мира и совершенно чуждую бытию духовному. Те свойства, о которых ты сказал, — ум, воля, чувство — они сами не занимают никакого пространства, и потому, когда ты говоришь о непримиримых противоречиях божественных свойств с определением Его как личности, ты мнимые противоречия усматриваешь здесь потому, что видишь перед собой «личность» материальную и прикладываешь к ней поня­тие не материального порядка. Но, если бы ты допустил личность без материальной осно­вы, оставив за ней лишь разум, волю и чувство, — ты сразу перешел бы в совершен­но иную, «непространственную плоскость» и перестал бы смущаться этими кажущимися противоречиями. Ты должен был бы приз­нать, что Бог и душа одинаково беспрост­ранственны и что разница личности Бога и личности человека не в том, что человек зани­мает «мало» места, а Бог присутствует «вез­де», то есть занимает «много места», а в том, что неведомое бытие одного относительно, а другого — абсолютно. Перечисляя эти абсо­лютные свойства в земных понятиях, мы в то же время мыслим, что они касаются того, че­му эти земные понятия будут соответствовать там, в совершенно иных условиях бытия. Но что-то соответствует и там нашему простран­ству. Это «что-то» у Бога является в абсолют­ной полноте, а у человеческой души лишь от­носительно и потому ограниченно. Поэтому мы и утверждаем, имея в виду абсолютность этого свойства, соответствующего пространственности, что Бог вездесущ.

Неизвестный. Меня до известной степени удовлетворяют твои объяснения. Но я не по­нимаю, почему вы говорите о непостижимос­ти Божества.

Духовник. О непостижимости говорим по­тому, что знать о некоторых свойствах Божи­их, которые Сам же Господь открыл о Себе людям, — это еще не значит постигнуть огра­ниченным человеческим сознанием все без­граничное содержание Существа Божия.

Неизвестный. Как же можно признавать непостижимое? Ведь мы все признаем суще­ствующим лишь настолько, насколько мож­но постигнуть разумом?

Духовник. Ни в коем случае. Есть нечто вполне реальное, что признает существую­щим неверующий разум и в то же время не может признать непостижимым.

Неизвестный. А именно?

Духовник. Бесконечность пространства и вечность времени.

Неизвестный. Для меня это не совсем по­нятно.

Духовник. Ведь ты, признавая только ма­териальный мир, признаешь реальность пространства и времени так, как даны они твоему сознанию. Ты мыслишь их «метафи­зически», они для тебя — реальная «протя­женность», которая служит для измерения вещей и чередования явлений. Поэтому для тебя имеет совершенно реальный смысл и по­нятие «бесконечности» в смысле пространст­ва, не имеющего конца, и «вечности» в смысле времени, не имеющего предела. Для тебя это не «дурная бесконечность», а объективно и ре­ально существующая.

Неизвестный. Да.

Духовник. Но разве твой разум «постига­ет» понятия «бесконечности» пространства и «беспредельности» времени? Для тебя не­леп, потому что непостижим, вездесущий Бог. Но насколько нелепо, хотя столь же не­постижимо, «бесконечное» пространство! Разве ты можешь по свойству ума своего мыслить нечто, не имеющее конца и преде­ла? Коль скоро пространство для тебя — «ре­альность», попробуй вести мысленно линию «без конца», попробуй вообразить себе Все­ленную,  не имеющую предела. Вообрази себе, что ты миллиарды верст отсчитываешь куда-то вдаль от Земли, на которой стоишь, и сколько бы верст ни отсчитывал, нисколь­ко не приближаешься к концу. Ты бы мог отсчитывать эти версты в течение тысячеле­тий и все равно был бы в том же положении, потому что конца не существует вовсе... Попробуй представить себе все это — и ты с полной ясностью поймешь всю невозмож­ность для человеческого разума постигнуть понятие бесконечности. Ты мыслишь все имеющим предел. Таково свойство твоего ог­раниченного разума. И если ты поставишь такую же задачу в отношении времени, твой разум окажется в таком же беспомощном по­ложении. Попробуй вообразить себе биллио­ны уже прошедших веков и биллионы веков грядущих и при этом почувствуй со всей ре­альностью, что какие угодно чудовищные числа в прошлом и будущем нисколько не могут приблизить тебя к какому-либо преде­лу потому, что нет у времени ни начала ни конца. И тебе станет совершенно очевидна полнейшая неспособность твоего разума пос­тигнуть понятие вечности. И вот, несмотря на эту невозможность постигнуть бесконечность времени, ты утверждаешь несомненную ре­альность и того и другого.

Неизвестный. Это неизбежно. Как же я могу допустить предел? Ясно, что хотя мой ум и не в состоянии представить беспредельное, но было бы абсурдом допустить и предел: ведь какое бы громадное число мы ни взяли — всег­да можно увеличить его еще.

Духовник. Совершенно верно. Положение твоего разума безвыходное: с одной стороны, невозможно представить бесконечность, с другой стороны, невозможно положить и пре­дел. Из этого безвыходного положения ты находишь выход в том, что признаешь несом­ненно существующим непознаваемое поня­тие бесконечности. Не так ли?

Неизвестный. Да, это верно.

Духовник. Но таково же положение чело­веческого ума и в вопросе о Боге. Постигнуть Его нельзя. Отрицать нелепо. Остается одно: признать бытие Его и непостижимым и не­сомненным.

Неизвестный. Аналогия едва ли может быть доказательством.

Духовник. Я и не доказываю. Я только воз­ражаю против положения «мы все признаем существующим лишь настолько, насколько можем постигнуть разумом». Я хочу, чтобы ты, утверждая неверие, не расширял своих прав по сравнению с утверждающими веру. И то, что ты требуешь от разума людей веры, требуй и от разума людей, отрицающих веру. Если, по-твоему, верующий разум должен признавать реально существующим только «познаваемое», тогда пусть и неверующий ра­зум признает реально существующим только познаваемое. А если ты признаешь за неверу­ющим разумом право признавать непостижи­мую для разума «бесконечность», на каком же основании ты лишаешь верующий разум пра­ва признавать непостижимого Бога?

Неизвестный. Но, отрицая бесконеч­ность, мы приходим к абсурду.

Духовник. По-моему, отрицая Бога, мы приходим к тому же.

Неизвестный. Да, пожалуй, твоя анало­гия верна. Но ты покажешь мне, к какому аб­сурду приводит отрицание Бога?

Духовник. Непременно. В своем месте.

Неизвестный. Прекрасно. А теперь я мо­гу продолжать дальше?

Духовник. Продолжай.

Неизвестный. Моей вере мешает явно сказочный характер ваших откровений. Эти сказки, я согласен, по-своему прекрасны. Но все же это сказки. И нельзя же верить в них серьезно только потому, что они прекрасны. Представь себе взрослого человека, который помнит то, что ему рассказывали в детстве. Как хорошо, если бы существовали шапки-невидимки, ковры-самолеты, скатерти-са­мобранки. В детстве казалось, что все это «на самом деле». Но вот взрослого человека убеж­дают, чтобы он продолжал верить во все эти сказочные чудеса только потому, что «уж очень хорошо». Конечно, хорошо. Но что же поделаешь, если действительность не сказка. Хороши ваши рассказы о Боге, о спасении, о вечной жизни, о душе, но ведь это — шапка-невидимка. Не могу же я себя обманывать и по-прежнему утверждать, что я во все это ве­рю. Я не могу заставить себя верить, что есть Бог с большой седой бородой, что у Него есть Сын Иисус Христос, Спаситель мира, и Дух Святый, в виде голубя, и что этот всемогущий старик в шесть дней создал мир. В последний день взял кусок земли, дунул и получился че­ловек. Потом из ребра этого человека сделал ему жену. Потом поместил их в раю, где Адам и Ева съели какой-то запретный плод, и пос­ле этого начались всякие несчастия и т.д. и т.п. Пока я остановлюсь на этом. Я хочу спро­сить, как ты понимаешь эти басни? Неужели принимаешь за чистую монету? Или это ка­кая-то «аллегория», но к чему было Богу при­бегать для откровения к такой странной фор­ме? Неужели нельзя было сказать попросту, безо всяких ковров-самолетов?

Духовник. Нет, библейские рассказы не аллегория, и потому нельзя их пересказы­вать по-своему, но это и не простое описание событий, как в истории или естественных на­уках, и потому нельзя понимать их в грубо материальном смысле. Библия — это Божест­венное откровение, данное человеку в услови­ях его земной жизни, в рамках его понятий, языка и нравственного развития. Когда ты читаешь о сотворении мира, ты не должен подходить к прочитанному тобой как естест­веннонаучному описанию. Господь открыл своему пророку в некотором видении тайну творения мира. Моисей видел перед собой как бы один за другим этапы творения Вселенной. И сколько бы ни длились, по утверждению науки, эти отдельные этапы — Божественное откровение будет по-прежнему утверждать, что это были дни. И будет право, и никакого существенного разногласия с наукой в этом не будет. Божественное откровение будет ут­верждать это не потому, что так важно ариф­метическое исчисление — от него ничего не меняется: и в течение громадных периодов и в течение «дней» действовала все та же сила Божия — а потому, что в откровении это бы­ло явлено в днях. Ты смущаешься формой, но не поражаешься смыслом. А казалось бы, го­раздо поразительнее для неверующего разума согласие откровений по существу с самыми последними научными данными, о которых Моисей сам, разумеется, не мог иметь ника­кого понятия. С научными данными совпада­ет последовательность в днях творения. И со­вершенно непонятное в Библии создание света раньше светил небесных оказалось не явной несообразностью, как думали многие, а последним словом науки, по которой рань­ше образования светил существовал во все­ленной «световой эфир». Нельзя мыслить как аллегорию и создание человека. Создание человека действительно было так, как об этом говорит откровение. Но то, что там гово­рится, нельзя так же принимать грубо мате­риалистически, как приготовление фигуры из земли и потом превращение ее в живого че­ловека. И здесь надо входить в библейский рассказ духом, дабы постигнуть в пророчес­ких видениях Божественную тайну открове­ний. Человек — это, действительно, персть, то же, что и весь вещественный мир, живу­щий по законам причинности. Это то в нем, что было создано, когда уже была создана земля. Но Господь взял эту персть, эту мате­риальную основу и вдунул в нее дыхание жизни, то есть дал ей свой Божественный дух и, прежде всего, свое Божественное начало свободы. И явился человек — образ и подобие Божие.

Неизвестный. Когда ты говоришь таким образом, все приобретает подобие вероятнос­ти, потому что ты создаешь какую-то абстра­ктную картину, нечто вне времени и простран­ства. Но как только опустишься с облаков этой абстракции в конкретную обстановку и спросишь: но как же все-таки Бог «дунул» в эту «персть» и что из себя представляла эта материальная основа, когда она еще не была «человеком», так сейчас же и окажется, что все в этих рассказах никакие не откровения, а просто занимательные сказки.

Духовник. Ты называешь абстракцией то состояние, когда мы несколько поднимаемся над чувственными восприятиями, заслоняю­щими от нас сущность вещей, и начинаем ви­деть нечто за пределами видимых явлений. Возьми естественное возникновение жизни. Что ты знаешь о ней? Ты знаешь биологичес­кие процессы, сопровождающие и обусловли­вающие это зарождение. Но что такое жизнь и что совершается в момент зарождения ново­го существа, не с точки зрения внешнего опи­сания биологического процесса, а по само­му существу, — как было, так и остается тай­ной. Соприкосновение материального и по­тустороннего всегда «вне времени и простра­нства» , и потому, сколько бы ты ни наблюдал и ни изучал внешнее при создании жизни, — та грань, где неживое переходит в живое, бу­дет ускользать от тебя, как неуловимая для тебя «абстракция». Поэтому нелепо говорить «конкретно» в твоем смысле и о создании че­ловека Богом и спрашивать, как «дул» Бог в «персть». Это возможно было показать только в откровении, где видимым становится то, что было невидимо, и осязаемым то, что бы­ло неосязаемо. «Конкретно» персть, из кото­рой создан человек, могла быть видима все­ми, а Дух Божий, коснувшийся ее, никому не мог быть виден. Он озарил эту персть че­ловеческим сознанием. И это сознание дало человеку возможность видеть Бога. В откро­вении показан этот невидимый в «конкрет­ных условиях» момент. Да, здесь великая тайна. Но ведь великая тайна и весь окружа­ющий нас мир, и в нем все время видимое соединяется с невидимым и осязаемое — с не­осязаемым. И если бы это могло быть нам показано, мы непременно увидели бы это в таких же формах, в которых нам даны биб­лейские откровения. «Сказочность», о кото­рой говоришь ты, единственно возможная для откровений форма, вполне соответству­ющая тому таинственному содержанию, ко­торое в нее облекается и делает доступным нашему ограниченному сознанию непости­жимое и нечувственное.

Неизвестный. Но, в конце концов, если до­пустить, что за этими сказками, действитель­но, стоит какое-то таинственное содержание, то ты все еще попросту в него веришь, ты его не доказываешь.

Духовник. Логически не доказываю. Но правду их чувствую не только непосредствен­ным чувством, но утверждаю и разумом, по­тому что эти рассказы объясняют мне необъ­яснимое и весь хаос приводят в стройное и совершенное мировоззрение.

Неизвестный. Ну, о «совершенном мирово­ззрении» ты говорить повремени. Выслушай сначала мои главные возражения. Ведь до сих пор я говорил скорее о внешних препятствиях для веры. Теперь перейду к внутренним.

Духовник. Прекрасно.

Неизвестный. Сколько раз я ставил перед собой вопрос о Боге так: допустим, что этот не­постижимый Бог существует. Допустим, я умудрился совершить насилие над здравым смыслом и заставил себя признать невидимого, непостижимого личного Бога. Могу ли я успо­коиться на этом признании? Ведь разум потре­бует от меня ответов на целый ряд вопросов, которые будут вытекать из этого признания. Первый и самый убийственный вопрос будет о зле. Допустим, я уверовал, что существует всемогущий, вездесущий, всеведущий Бог, который все создал и без Него ничто не начало быть, что начало быть (Ин. 1, 3). Откуда же зло? Что оно такое? Кто его создал? Тоже Бог? Очевидно, нет. А если Бог не создавал, значит, не все создано Богом? А зачем всемогущий Бог терпит зло, если не Им оно создано? Зачем должна разыгрываться эта трагикомедия «борьбы со злом», когда всемогущий Бог мог бы единым движением его уничтожить и оста­вить в мире одно добро? Какой ответ может дать вера на эти вопросы? Опять все свести к непостижимости? Обычное убежище, когда за­даются верующим людям неразрешимые воп­росы. Но в данном случае неразрешимость воп­роса о зле должна привести нас не к признанию «непостижимости» религиозных истин, а к не­избежному отрицанию Бога, потому что суще­ствование зла делает веру в Бога нелепой.

Второй, не менее убийственный вопрос — о страдании. По вашему определению, Бог — это любовь. Абсолютная, совершенная, непости­жимая и т.п. И вот эта любовь допускает стра­дать безмерными страданиями и не только человека, но и все живущее на земле, до самой последней инфузории. Даже огрубелое серд­це жалеет страдающего. А ведь это Бог, сама любовь, видит и слышит, как стонет земля, и не хочет прекратить ее страдания. Ведь Бог всемогущий, значит, Он может дать счастье всему живому? Какой же смысл в том, что Бог молча «взирает», как мир корчится от боли? И в этом тоже есть высший, «непостижимый» смысл? Прекрасно. Но, во-первых, зачем же Бог создал человека таким, что он согрешил? А во-вторых, плод с запрещенного дерева съел человек, при чем же здесь инфузория? Ведь она-то никакой заповеди не нарушила, однако и ей больно, если ее положат в какую-нибудь кислоту! Вы любите говорить, что видите в природе Бога. Что это? Слепота или самооб­ман? Ведь с точки зрения «высшей правды», природа — сплошной ужас. Где там Бог? Там все ест друг друга. Жук ест червя, птичка ест жука, коршун ест птичку. Лягушка глотает личинку комара, змея глотает лягушку, еж ест змею, лиса ест ежа. И все это — Бог в природе? Или, может быть, вы видите Бога в таких фо­кусах, как прокалывание гусеницы наездни­ком? Да человеку не додуматься бы до такой чудовищной жестокости. Проколоть гусеницу, положить в нее яйцо, из которого выведет­ся личинка, съест внутренности гусеницы и,когда та все-таки окуклится, — выведется вместо нее! Все это Бог? Ты скажешь: «это ре­зультат греха». Прекрасно! Но ведь Бог «всеве­дущ». Значит, Он знал, что получится такой результат — зачем же тогда было создавать мир? Опять скажешь: «тайна, непостижимо, невыразимо». Но постой, это не все! Вы, приз­нающие Бога, со всеми Его «абсолютными» свойствами, утверждаете далее, что Бог-Лю­бовь этого жалкого, несчастного, исстрадавше­гося человека, когда тот наконец найдет покой в смерти, пошлет еще за его грехи в ад, где нес­частный преступник будет страдать вечно — там будет плач и скрежет зубов (Мф. 8, 12). Мало было плача и скрежета зубов здесь, на земле? Оказывается, вселюбящий Господь приготовил и на том свете на веки вечные еще большие муки. Какая бессмыслица! Какой ужас! И все-таки я должен верить! Никогда! Ес­ли с известной натяжкой я еще могу допустить бытие и непостижимого, и невидимого Бога, то, когда поставлю перед собой вопрос о зле и страдании, я чувствую, что вера в Бога — прос­то нелепый вздор.

Духовник. Все, что ты сейчас сказал, действительно, убийственные вопросы, но не для верующих в Бога, как ты думаешь, а на­оборот, для тех, кто в Него не верует, И я очень рад, что ты так ясно и твердо поставил эти вопросы — ведь из них нет другого выхо­да, кроме веры.

Неизвестный. Это великолепно. Ты хо­чешь все оружие обратить против меня? По­смотрим, как ты это сделаешь.

Духовник. Я постараюсь раскрыть тебе, как на твои вопросы отвечает вера, и тотчас ты увидишь, как беспомощно перед этими вопросами неверие.

Неизвестный. Надеюсь только, что ты обойдешься без ссылок на Отцов Церкви и прочие авторитеты.

Духовник. Ты, вероятно, заметил, что в разговорах с тобой я избегаю таких ссылок, хотя все время имею в виду и Слово Божие, и творения Отцов Церкви. Но по этому поводу, может быть, я приведу слова святых Отцов не потому, что считаю их для тебя авторитетом, а потому, что они с таким совершенством вы­ражают почти невыразимое человеческими словами.

Неизвестный. Впрочем, раз ты предос­тавляешь мне полную свободу говорить так, как я нахожу нужным, не следует и мне стес­нять тебя в этом отношении. Я слушаю.

Духовник. Почему всемогущий Бог допус­кает существование зла? Почему Он единым актом Своей Воли не уничтожит зла? И не сделает всех добрыми? Вот первый вопрос, который ты поставил передо мною. Сама пос­тановка вопроса представляется мне недора­зумением. Представь себе такой, например, вопрос: может ли всемогущий Бог совершить грех? Очевидно, нет. Но если Он не может со­вершить греха — значит, Он не всемогущ? Можно ли серьезно ставить такие вопросы? А ведь твой вопрос только с первого взгляда кажется иным. «Может ли всемогущий Бог сделать людей добрыми?» Но ведь это значит уничтожить основное свойство добра и добро превратить в моральное ничто.

Неизвестный. Совершенно не понимаю, что ты хочешь сказать?

Духовник. Если бы добро было простым и неизбежным следствием силы Божией, оно было бы, как и всякое явление материаль­ного мира, причинно-обусловлено и потому потеряло бы свое моральное содержание. Я уже показал тебе, когда мы рассуждали о бессмертии, что явление причинно-обуслов­ленное не может иметь моральной оценки. То, что лишено свободы, не может быть ни добрым, ни злым, а является неизбежным. Понятия добра и зла предполагают в человеке «свободу выбора». Но там, где речь идет о сво­боде, нельзя говорить о причинной зависи­мости. Итак, в логически формальном отно­шении твой вопрос содержит недоразумение, которое станет совершенно очевидным, если вопрос изложить так: почему всемогущий Бог Сам Своей силой не сделает людей добры­ми, то есть не лишит их свободы, без которой никакое добро вообще не существует и суще­ствовать не может?

Неизвестный. Конечно, в такой формули­ровке вопрос не имеет смысла.

Духовник. Но эта формулировка вытекает из сущности понятия добра. Итак, ответ на вопрос: почему Бог Сам не сделает людей доб­рыми и не способными творить зло — ясен. По­тому, что Он даровал им свободу. Вот на этом понятии свободы мы и остановимся теперь подробнее. Когда мы говорили с тобой о бес­смертии, я рассматривал свободу воли, пос­кольку надо было показать бессмысленность этого понятия для неверующего разума. Те­перь мы постараемся рассмотреть это поня­тие со стороны его положительного содержа­ния, столь важного не только для решения вопроса о зле, но и многих других вопросов. Понятие свободы принадлежит к числу тех понятий, которые, как вечность и бесконеч­ность, с одной стороны, и непостижимы для нашего разума, а с другой — утверждаются им как нечто несомненно существующее. Че­ловек мыслит по законам причинности. Для ограниченного человеческого разума всякое явление должно иметь свою причину. Дей­ствия и явления «беспричинные» он мыслить не может. Но свобода есть беспричинность, нечто первичное, ничем предыдущим не обус­ловленное, какое-то таинственное, совершен­но для нас непостижимое начало. Свобода для нашего разума так же не имеет предела в смысле причинности, как бесконечность не имеет предела в пространстве или во време­ни. И если бы вздумали постигнуть свободу как причинность, мы пришли бы к такому же безвыходному положению, как пытаясь постигнуть бесконечность во времени и прост­ранстве. Если мы прервем цепь причинного ряда и скажем, что вот это явление зависит от такой-то причины, и дальше поставим пре­дел, то наш разум сейчас же спросит: а како­ва была причина, определившая эту послед­нюю из указанных причин? Если же мы скажем: нет, это была последняя причина, а сама она ничем не обусловлена, то тем самым мы утверждаем несомненно существующим непостижимое понятие свободы воли как беспричинности.

Неизвестный. Но почему нельзя приз­нать причинный ряд бесконечным?

Духовник. Можно, но это будет отрицани­ем свободы воли. А ведь мы с тобой говорили о свободе как о несомненном факте и лишь хо­тим постигнуть значение этого понятия. При­чинный ряд можно вести до бесконечности лишь для объяснения механических причин, об обусловленных явлениях, а не для объяс­нения свободы. Если ты будешь говорить о бесконечном ряде причин и следствий, то ты попросту вовсе откажешься решать вопрос о свободе. Это в особенности ясно, когда речь идет не о человеке как первопричине того или иного действия, а о Боге как первопричине всего сущего.

Неизвестный. Разъясни это подробнее.

Духовник. Для верующего разума Бог есть первопричина всего сущего, начало вся­кого бытия, Сам не имеющий начала и по­тому вечно пребывающий. Постигнуть это не­возможно настолько же, насколько невоз­можно постигнуть вечное бытие чего бы то ни было. Отрицать Бога как первопричину и сказать, что мир существует вечно, — это зна­чит сказать вдвойне непостижимое. Во-пер­вых, это непостижимо так же, как и все веч­ное, а потому и вечное бытие Божие, а во-вторых, это непостижимо в смысле отсутствия первопричины в мире, где все действует по закону причинности и где никогда нельзя дойти до первой причины всего причинного ряда явлений. Вера в Бога решает этот вопрос иначе. Она отодвигает состояние вечносущей Первопричины в область доматериальную, в ту область, где не существует явлений прехо­дящих, причинно-обусловленных. Это то, что было всегда, до создания мира. А мир матери­альный мыслит доступно для понимания че­ловеческого разума, как имеющий начало и созданный во времени. И потому, что матери­альный мир живет по закону причинности, а не свободы — он имеет и свою первопричи­ну — Силу Божию, его создавшую.

Неизвестный. Разве то, что ты говоришь, раскрывает положительное содержание по­нятия свободы? Пока ты все время доказыва­ешь мне, почему можно и даже должно приз­навать это непостижимое понятие, а не раскрываешь его содержания.

Духовник. Да. Мне совершенно необходи­мо предварительно указать на это, потому что иначе твой разум откажется воспринимать последующее и уже доступное пониманию.

Неизвестный. Пожалуй, ты прав.

Духовник. Перейдем теперь к самому со­держанию понятия свободы. Мы созданы по образу и подобию Божию и «свобода воли» есть подобие в нас Божественного начала. Мы указываем на различные свойства Божества, но это не значит, что мы мыслим Бога как нечто «сложное», состоящее из различных элементов, подобно тому как материализм мыслит материю. Бог абсолютно прост, не­разложим и неделим. Таким образом, свой­ства Его есть не что иное, как совершенное человеческое «описание» этой единой и неде­лимой сущности. Такова душа человеческая, созданная по Его подобию. Мы говорим: мысль, воля, чувство, но эти определения не имеют соответствия в сложности элементов души. Душа как подобие Божие несложна, это единица неделимая и простая. Свобода во­ли в этой единице есть не один из составляю­щих элементов, а одно из ее свойств.

Неизвестный. Это, выходит, какой-то не­делимый духовный атом.

Духовник. Пожалуй, да. Но лучше не бу­дем употреблять этого термина. Итак, начало свободы воли и есть свойство души, которое состоит в непостижимой возможности вне причинно-обусловленной зависимости совер­шать те или иные действия. Это свойство, дарованное душе Богом, делает человека бо­гоподобным, отличает его от всех живых су­ществ и в нравственном смысле открывает для него путь к богосовершенству, оно дает надлежащий смысл понятию добра и зла. Аб­солютное добро — это то, что творит воля Бо­жия. Для человека делать добро — это значит свободной своей волей избирать и делать то, что будет совпадать с волей Божественной. Такое свободное произволение соединит чело­века с Божественным началом, даст ему как сопричастнику Божества вечную жизнь и сде­лает не отвлеченной, а совершенно реальной задачу богосовершенства. Вот теперь, нако­нец, мы подошли к твоему вопросу — что та­кое зло и кто его создал? Зло не есть самосто­ятельная сущность, поэтому нельзя сказать, что его создал Бог. В человеке его создало то же начало, которое создает и всякое челове­ческое действие — свободная воля. Что же это такое? Это есть такое свободное произво­ление, которое противодействует Божествен­ной воле. Такое противодействие, отсутствие единства воли человеческой с волей Божест­венной как бы отрывает человека от Божест­венного начала и влечет за собой страшные последствия, которые создают многообразное зло. Я все же приведу тебе здесь целый ряд суждений о зле святых Отцов и учителей Церкви:

«Зло не есть какая-либо сущность, имею­щая действительное бытие, подобно другим существам, созданным Богом, а есть только уклонение существ от естественного своего состояния, в которое поставил их Творец, в состояние противоположное. Поэтому не Бог виновник зла, но оно происходит от самихсуществ, уклоняющихся от своего естествен­ного состояния и предназначения» (Диони­сий Ареопагит).

«Мы созданы для смерти, но умираем са­ми через себя, нас погубила собственная во­ля» (Тациан).

«Адам сам себе уготовил смерть через уда­ление от Бога. Так не Бог сотворил смерть, но мы сами навлекли ее на себя лукавым соизво­лением» (Василий Великий).

Теперь, имея определенный ответ на воп­рос, что такое зло и откуда оно взялось, попро­буем ответить и на другой твой вопрос — о страдании. В чем заключалось грехопадение человека? В нарушении заповеди Божией. Эта заповедь была тем выражением Божественной воли, с которой могла оказаться в согласии свободная воля человека, и тогда вся жизнь была бы связана с Божественным началом. Или она могла оказаться в противодействии этой воле, и тогда бы разрывалась связь с Бо­жественным началом, и начиналась жизнь вне Бога. Человек пал, то есть избрал второй путь.

Неизвестный. Постой, какая же это сво­бода, если человек должен был соблюдать за­поведи Бога?

Духовник, Да, должен, если хотел добра, если хотел иметь жизнь без зла, но он был со­вершенно свободен в своем выборе и при же­лании зла, то есть при желании противодей­ствовать Божественной воле — мог выбрать этот путь, и он его выбрал.

Ты не любишь ссылок на святых Отцов, но послушай, как прекрасно говорит об этом св. Ириней Лионский: «Верующие веруют по их собственному выбору, точно так же и не сог­лашающиеся с Его учением не соглашаются по их собственному выбору... Тем, которые пребывают в своей любви к Богу, Он дарует общение с Ним. Но общение с Богом есть жизнь и свет и наслаждение всеми благами, какие есть у Него. На тех же, которые по их собственному выбору удаляются от Бога, Он налагает то разъединение с Собою, которое они выбрали по собственному соглашению. Но разъединение с Богом есть смерть и лише­ние всех благ, которые есть у Него. Поэтому те, которые через отступничество теряют эти вышеупомянутые вещи, будут лишены вся­кого блага, — испытывают всякого рода на­казания. Однако Бог не наказывает их непос­редственно Сам, но это наказание падает на них потому, что они лишены всего того, что есть благо» (Против ересей. Кн. 4, гл. 39, 4).

Жизнь вне Бога, «по своей воле», сразу да­вала силу над человеком тем стихиям, кото­рые пребывали в полной гармонии лишь при связи человека с Богом. Когда связь эта была оборвана грехопадением и самоутверждени­ем человеческой воли, все пришло в состояние расстройства, борьбы, разделения, явилось страдание как противоположность блажен­ству и смерть — как противоположность жиз­ни. Вопрос о страдании самым тесным образом связан с вопросом о зле, потому что страдание есть прямое его следствие. Поэтому и ответ на этот вопрос будет тот же. Кто создал страда­ние? Оно создано не Богом, а свободной волей человека, отпавшего от Бога. Потому уничто­жить страдание — значит уничтожить зло и восстановить абсолютное добро. Но «сделать» людей добрыми силой Божией невозможно, как уже показано раньше.

Неизвестный. Не понимаю. Ведь грех со­вершил один человек, а страдает и умирает все живое?

Духовник. В христианском мировоз­зрении, как в совершенном здании, нельзя

выдернуть один кирпич, не повредив цело­го. Это мироздание нельзя брать по частям. Твой вопрос опять основан на недоразумении. Ты берешь созданное Богом не как единое це­лое, а как собрание каких-то самостоятель­ных частей, где судьба одной части не имеет отношения к другой. Бог поручил все живое человеку не только в том смысле, что дал ему власть над этим живым царством, но как совершеннейшему, как носителю в природе образа Божия, как главе, все живое соединя­ющей с Божеством, и тем вручил ему ответ­ственность за судьбу всей жизни. Поэтому и падение человека было падением всей жиз­ни — отпадением ее в лице человека от Бога. Поэтому, как увидишь дальше, и восстанов­ление этого единства через «Нового Адама» было в то же время спасением не только чело­вечества, но и всей жизни.

Неизвестный. Ты все же не ответил мне на главный вопрос: зачем всеведущий Бог, зная, к чему приведет дарованная Им свобо­да, создал мир? И какой смысл создавать че­ловека, заранее зная, что он отпадет от Бога и превратит всю жизнь в сплошное страдание не только здесь, но еще и за гробом?

Духовник. Этот вопрос я пока не затраги­вал, потому что он касается не столько бытия Божия, сколько судьбы человека. Мы говори­ли до сих пор о том, что такое зло и страдание и кто их создал. Теперь же ты ставишь совер­шенно другой вопрос, об отношении Бога к греху и страданию. Этот вопрос приводит нас к великой тайне Искупления. Только вера в Искупление дает полный ответ на вопрос о судьбе падшего человека и об отношении к нему Бога. Но об этом будем лучше говорить в другой раз, чтобы нам подробно рассмот­реть столь важный вопрос.

Неизвестный. Прекрасно. Но разве о Бо­ге ты сказал все? Ведь ты хотел показать ис­тину?

Духовник. Я отвечал на твои вопросы и в этих ответах показывал ее. Пока это не вся истина, но лишь главнейшее ее основание. Отрешись на несколько мгновений от всех свойств и вопросов своих и посмотри на эту истину как она есть, не искажая ее своими сомнениями.

Неизвестный. Ты хочешь показать поло­жительное содержание веры в Бога?

Духовник. Да.

Неизвестный. Говори. Я постараюсь слу­шать тебя, как ты этого хочешь.

Духовник. Мы веруем, что Бог по сущест­ву есть Любовь, что в Нем содержится совер­шенный всеведущий Разум и совершенная всемогущая Воля. Всегда был Бог, и жизнь Божия, от века бывшая, до создания мира во времени, не ведома нам. Разум Божий, по­мысливший о Вселенной, Любовь Божия, возлюбившая ее, и Воля Божия, решившая быть ей, создали мир. Мир — это творческое создание Божественного Разума, Любви, Во­ли. Каждое дыхание жизни имеет источник в Божественном начале. И каждая частица вещества имеет в основе своей разум, любовь и волю — как в Боге пребывающая. Все — и видимое, и невидимое — существует Боже­ственной силой. И все имеет жизнь и нетлен­ную основу, ибо все пребывает в Божествен­ном Разуме, в Божественной Любви и Его святой Воле.

Все живет по неизменным законам, кото­рые дал Господь видимому миру, но все имеет, кроме этих механических законов, высший разумный смысл, ибо все соединено с Божест­вом и стремится к своему первоисточнику.

Мир — это не разрозненный, бессмысленный, мертвый хаос, имеющий только видимость порядка и закономерности, а разумное, жи­вым Духом Божиим одухотворяемое, единой жизнью живущее, для вечного нетленного бы­тия приуготовленное создание Божие. Высшее в нем — человек, образ и подобие Божие, носи­тель сознания, которое есть отблеск Божест­венного Разума, Любви, которая есть искра Любви Божественной, и свободы воли, кото­рая есть таинственное начало, подобное непо­стижимой Воле Божией. Через него в союзе любви человека с Богом, как с Отцом и Созда­телем — утверждается и свободный союз всей Вселенной. Эту истину о Боге мы познаём и в своем духе, когда погружаемся в духовное са­мопознание, и во всей Вселенной, когда подни­маемся до молитвенного созерцания.

Неизвестный. Сказка, сказка. Изуми­тельная, великолепная сказка, неведомо кем и неведомо для чего созданная.

Духовник. Ты истину называешь сказкой, но как ты тогда назовешь ложь? Выслушай теперь то, о чем я хотел сказать тебе в начале нашего разговора: к какому абсурду приво­дит отрицание Бога. Нет Бога... С каким торжеством произносятся многими эти страш­ные слова! Но понимают ли те, кто их гово­рит, что они значат? Не понимают. Если бы понимали, то иначе произносили бы их. Да, их можно сказать. Но какой ужас в душе дол­жен стоять за ними! Ведь только потеряв рас­судок, можно с торжеством и ликованием го­ворить о своей гибели. Чему радоваться? Чем гордиться? Какое тут может быть торжество? А слова «нет Бога» — это не только твоя ги­бель, это гибель решительно всего, чем жив человек. И все-таки ты смеешься над верой? Все-таки смотришь победителем? И ты ска­жешь, что это не сумасшедший дом, а нор­мальное состояние людей? Пусть на один миг окажется, что ты прав. Пусть твое неверие стало несомненной, неопровержимой исти­ной. Пусть так. Смотри же, какая «истина» откроется перед тобой. Вселенная — это без­граничная масса вещества, находящегося в движении. Движется Земля вокруг Солнца. Луна движется вокруг Земли. Каждая плане­та имеет свой путь движения, и каждый спут­ник описывает вокруг нее определенную математически точную фигуру. Но и само Солнце со всеми своими планетами, в своюочередь, движется куда-то по направлению звезды Беги. И каждая звезда — это такая же солнечная система, находящаяся в движе­нии. Движется весь небесный свод. Движется неисчислимое множество звезд Млечного Пу­ти. И движется каждый атом вещества, из которого состоит мир, а в каждом атоме дви­жутся, по строго определенным математичес­ким законам, составляющие его электроны. В неизменном движении пребывает этот ни­кем не созданный мир. Без смысла и без цели. Как у чудовищной машины, вертятся его ко­леса и уносят его в вечность. Что же такое в этом мире — «Я»? «Я» — кусочек такого же вещества. И «Я» — такая же комбинация ато­мов. И моя жизнь — бесцельная, ни для чего не нужная игра этих движущихся неделимо малых частиц, которые в своем движении скомбинировались так, что явилась моя ни для чего не нужная личность, чтобы потом опять рассыпаться, точно кубики разных форм и цветов, для чьей-то забавы. Наступит момент, когда сгорит и остынет Земля. То есть атомы вещества так скомбинируются в ней, что прекратится всякая жизнь. Но вещество не уничтожится никогда. Атомы и электроны будут продолжать свое бесцель­ное существование (движение). Вечно будут двигаться колеса громадной машины, унич­тожаться и вновь возникать миры. Нет выс­шего разума. Нет высшего смысла. Нет выс­шей целесообразности в жизни Вселенной. Бездушное холодное вещество всегда было и вечно будет. И это все... Вот твоя истина. Вот чем ты гордишься. Вот от чего торжествуешь. И ты скажешь, это не безумие?

Неизвестный. Если почувствовать все так, как ты говоришь, немногие бы согласи­лись бы жить. Уж поскорее пулю в лоб.

Духовник. Да, оно так и было бы. Но дья­вол хитер. Чтобы люди не могли прийти в се­бя, он уверил их, что они-то, потерявшие ра­зум, и есть здравомыслящие люди. Научил их говорить что-то о величии науки, о чуде­сах техники, о каких-то необыкновенных достижениях, о том, что они что-то такое по­бедят и все покорят — и всем этим вздором так уверил несчастных больных, что им сов­сем не хочется лечиться. И разве перед смертью иной почувствует, как над ним пос­меялся дьявол. Но тогда уже поздно жизнь начинать сначала...

Неизвестный. Да, ты изобразил мою исти­ну не очень-то привлекательной. Но, в конце концов, что же, кроме отвлеченных построе­ний, дает и твоя вера? Ведь на деле-то и верую­щий, и неверующий имеют одно и то же.

Духовник. Вера в Бога дает не «отвлечен­ное построение». Она перерождает жизнь.

Неизвестный. Ах, значит, и здесь опыт.

Духовник. Непременно.

Неизвестный. Хотел бы я знать, что это за опыт, превращающий сказку в действитель­ность?

Духовник. Если без внутреннего опыта не может быть веры в бессмертие, тем более это касается веры в Бога.

Неизвестный. Я очень прошу тебя ска­зать об этом подробнее.

Духовник. Да, сказать нужно. Но ничтож­ны мои слова. Бессилен человеческий язык. Как передать то, чем живет наша душа, и что озаряет светом своим всю нашу жизнь? Слу­чалось ли тебе когда-нибудь всходить на вы­сокую гору? Помнишь ли ты то чувство, кото­рое испытываешь, когда поднимешься на вершину и перед тобой откроется даль? Это слабое подобие того, что знают верующие люди. Только перед ними открывается не даль земли, а даль безграничного совершен­ства. Чувствовать Бога — это значит чувство­вать единство вселенной, нетленность жиз­ни, высший ее смысл. У нас есть особое, неведомое вам чувство, что нас соблюдает Господь, и это дает нам уверенность. Мы ни­когда не бываем одиноки. Мы всегда с Ним. Все согрето для нас любовью Божией. И чув­ство радости — самое основное, самое неиз­менное наше чувство. Ум наш, как и у всяко­го человека, не в силах представить себе бесконечность, не может постигнуть того, что такое свобода, не знает цели мироздания. Но в чувствовании Бога есть нечто подобное тому, как если бы ты на один миг узнал все это и не мог удержать в памяти, но сердце в своей памяти сохранило бы тебе это навсегда. Вера в Бога перерождает нас потому, что открывает нам источник совершенно новых, для нас неведомых душевных состояний. Видим ли мы Бога? Нет, больше, чем видим. Осязаем ли Его? Нет, больше, чем осязаем. Слышим ли Его? Нет, больше, чем слышим. Бог — это самое достоверное, самое несом­ненное, самое совершенное мое знание. Все может оказаться ошибкой, сном, мечтой. А Бог — есть. Так не нам ли торжествовать? Не нам ли гордиться? Не нам ли праздновать победу? Не мы ли знаем истину?

Неизвестный. Признаюсь, мое положе­ние трудное: рассуждения твои все же не мо­гут убедить меня вполне.

Духовник. Я тебе показываю истину. Смотри и решай, где правда и где ложь.

Неизвестный. Да, так. Но я, пожалуй, сразу теперь выбрать не смогу.

Духовник. Значит, ни да ни нет?

Неизвестный. Пожалуй... Уж очень хоро­ша твоя сказка, заманчиво признать ее действительностью.

Духовник. Что же тебе мешает?

Неизвестный. Все еще многое. И больше всего, пожалуй, непостижимость. Ты меня, отчасти, уже приучил допускать непостижи­мое, а все же остаются вопросы о зле и стра­дании.

Духовник. Но к этим вопросам мы еще вер­немся, когда будем говорить об Искуплении.

Неизвестный. Думаю, что эта новая сказ­ка об Искуплении не уменьшит, а увеличит препятствия для моей веры.

Духовник. Ни в коем случае. Чем полнее будет раскрываться истина, тем она будет де­латься несомненней.

Неизвестный. Но можно сказать и наобо­рот — чем больше будет лжи, тем труднее в нее поверить.

Духовник. Совершенно верно. Потому ис­тинная вера есть одно из самых несомненных свидетельств об истине.

Неизвестный. Неужели ты думаешь, что твоя вера может убедить меня даже в такой истине, как Искупление?

Духовник. Да, думаю.

Неизвестный. Странно. Впрочем, не знаю. После этих разговоров мне начинает казаться, что я, может быть, не все принял в расчет, утверждаясь в своем неверии.

Духовник. Это очень хорошо. Не гони это­го чувства от себя. Я уверен, что дальше оно будет в тебе еще сильнее.

Неизвестный. Посмотрим. Я готов ска­зать: дай Бог.