34. РОСТ СОПРОТИВЛЕНИЯ НА СЕВЕРЕ: 1671—1682

С Верхней Волги и Пошехонья пропаганда гарей легко пе­рекинулась в Новгородский край и в Поморье, всегда тесно связанное с Новгородом. В Новгородском крае почва для церковного мятежа была очень хорошо подготовлена. Уже в четырнадцатом веке здесь начала быстро распространяться ересь стригольников, вслед за которой в конце пятнадцатого началось движение жидовствующих. По всей вероятности традиция этих ересей сохранялась под спудом в дебрях этого края, в котором всегда легко могли укрыться преследуемые в Новгороде и Пскове еретики. Кроме того на настроения новгородских умов всегда могла действовать близость гра­ницы, через которую из Ливонии и Швеции просачивались протестантские идеи и пропаганда. Как отмечалось, шведы в первой половине семнадцатого века вели усиленную про­паганду лютеранства среди населения отошедших к ним по­сле Ливонской войны и Смутного времени русских террито­рий и даже организовали специальную типографию для пе­чатания русских протестантских книг. Когда же русское правительство стало преследовать местных приверженцев старого обряда, то уже в конце 1670-х годов часть их начала эмигрировать в Швецию и шведскую Ливонию.

Наиболее видным из ранних проповедников раскола Нов­городского края был священноинок Варлаам, бывший перед этим протопопом главного псковского соборного храма святыя Тройцы. По всей вероятности, он начал свою миссионер­скую деятельность уже в первые же годы после церковного раскола. Уйдя из Пскова, этот влиятельный представитель клира постригся в Печерском монастыре и поселился в Крестецкой пустыни, где он и был схвачен властями за свою проповедь старой веры. Он бежал, через несколько лет был снова схвачен, отпущен, снова попал в тюрьму и наконец был казнен в 1685 году. Он обходил села и города, нередко бывал в Новгороде, и позже был признан первым и главным устроителем новгородской старообрядческой общины. Вместе с ним вели проповедь крестецкий священник Илья и мно­гочисленные «простецы», в особенности некий Иван Демен­тьев.

Из других старообрядческих миссионеров в новгородском краю в конце 1670-х и начале 1680-х годов выделялись своей энергией какой-то Тихон Федоров, живший на берегах Вол­хова, Иван Меркурьев и дьячок Иван Герасимов, пропове­довавшие в окрестностях Пскова.

Организатором первой дошедшей до сведения властей га­ри в Новгородском краю был некий поп Петр села Фёдово Ново -Торжского уезда. Ночью с 9 на 10 марта 1682 года его последователи из деревень Блюдиха и Будово, и из погоста Прутна в числе полусотни человек покончили со своей жиз­нью добровольным аутодафе. Встревоженные власти посла­ли в село Фёдово пристава, чтобы остановить дальнейшее распространение самосжиганий, но местные крестьяне спря­тали священника и чуть не убили самого пристава. Дальней­шие посылки властей для уговора ни к чему не привели, но когда в деревню были посланы стрельцы, то население встретило их крайне враждебно, избило до «полумертвия» дьячка Егорку, прислужника Федьку Санина и пристава Прошку Сидорова, так что сопровождавшие их стрельцы, — всего пять человек, — и десятские с перепуга разбежались. К сожалению, дальнейшее развитие событий в Фёдове оста­лось, ввиду отсутствия последующих документов, неизвест­ным, но и сохранившиеся данные показывают, как реши­тельно были настроены крестьяне, решившие защищать сво­его проповедника гарей. Во время другой новгородской гари сгорело шестнадцать человек, но главные районы рас­пространения самосжиганий лежали не непосредственно около Новгорода, но далее на восток в Поморье, в землях старой новгородской колонизации. Общее число жертв гарей и правительственного террора в Новгородской области в кон­це семнадцатого века все же было довольно велико, так как в старообрядческом Синодике дается список с более чем 70 именами, в который, видимо, не входят упомянутые гари. Указание Синодика о гибели иноков Пахомия, Варлаама и их учеников, — без указания их числа, — свидетельствует еще о каком-то не упомянутом в литературе самосжигании. Недаром в начале 1680-х годов митрополит Корнилий доно­сил в Москву, что «в Новгородских пределах обретаются многие церковные раскольники». В числе этих миссионеров особенно отличался некий Тимошка, перекрещивавший сво­их последователей в районе Хутынского монастыря.

Поморье, расположенное вблизи Пустозерска и Соловков, стало в 1670-х годах главным оплотом старообрядческого движения. К сожалению в переписке Аввакума сохранилось только одно письмо, посланное им его поморским единовер­цам, но зато другие памятники позволяют воссоздать широ­кую картину развития старообрядчества в этом краю. Глав­ными центрами движения в этом краю были Троицкая Сунарецкая обитель, устроенная иноком Кириллом, в которой одно время проживал и пустозерский старец Епифаний, и Курженская обитель, основанная автором «Отразительного писания о новоизобретенном пути самоубийственных смер­тей», старцем Евфросином. Так как в обеих обителях были церкви и в них нередко проживал игумен Досифей, то по­этому они сыграли важную роль в развитии раскола на Се­вере.

Кирилл, в миру Карп Васильев, родился в Андрееве на Волоке, около устья реки Суны, еще в 1608 году, и почти всю свою жизнь провел как странствующий инок, которых было так много на Руси семнадцатого века. Когда он однаж­ды вернулся в свой родной край, то родные уговорили его осесть на Виданьском острове на реке Суне. Там в 1640 году Кирилл построил свою келью, вокруг которой разросся це­лый скит. От церковных властей он получил разрешение по­ставить храм во имя Пресвятой Тройцы и поэтому его не­большая обитель и стала называться Троицко-Сунарецкой или попросту — «у Тройцы». В обители Кирилла постриг­лись все его родные и, приобретая новых иноков, Сунарецкий монастырек постепенно расширялся, а после Никоновских новшеств стал склоняться к старому обряду. Много для этого сделал будущий духовник и соузник Аввакума Епи­фаний, проживавший здесь с 1657 по 1664 год, и Олонецкий посадник Иларион Пуллоев, «муж благ и писания ведущий», рассказывавший Кириллу и его сопустынникам о событиях, происходивших в церкви. Около 1682 года Новгородский ми­трополит приказал схватить Кирилла и жившего в его пусты­ни иеромонаха, но они успели скрыться, и последующие годы своей долгой жизни, до самой смерти, последовавшей около 1690 года, Кирилл жил дальше на севере, на реке Выг, где стали собираться старообрядцы монахи. Хотя по бума­гам Сунарецкая обитель с 1682—1683 гг. считалась новообрядческой, но фактически она продолжала жить по старому обряду и нередко давала приют беглецам-ревнителям старо­го благочестия.                                                                      

Судьба Курженской пустыни, построенной у Повенца ино­ком Евфросином была печальнее. После смерти в 1663 году «кроткого владыки» Макария Новгородского обитель просу­ществовала всего несколько лет, так как, по словам Ивана Филиппова, ее разорил митрополит Питирим, ставший уже в 1672 году патриархом, а ее церковь была даже сожжена. Но несмотря на короткий период своего существования обе обители сыграли значительную роль в развитии северного старообрядчества и особенно его умеренного, позже называ­емого «поповским» крыла. Досифей, Евфросин, Мина и мно­гие другие руководители этого направления встречались в этих обителях и отсюда, из церквей этих обителей, шли свя­тые Дары, духовно поддерживавшие ревнителей древлецерковной традиции.

Противоположным полюсом старообрядческого движения на Севере, возле озера Онеги, и на путях от Онеги к Солов­кам были бывшие монахи Соловецкого монастыря, покинув­шие обитель перед началом осады.

Самым выдающимся среди них был соловецкий экклезиарх дьякон Игнатий, умелый и начитанный проповедник и автор ряда работ в защиту старой веры, не дошедших до нашего времени, который положил основание знаменитой Выговской общине. Следую пророчеству соловецкого юродивого Гурия, дьякон Игнатий оставил знаменитый монастырь еще до его осады и в конце шестидесятых годов вместе с дру­гими соловчанами Германом и Иосифом довольно долго про­живал в Спасском монастыре в Каргополе. После начала го­нений на ревнителей старого благочестия Игнатий бродил по скитам и деревням Поморья, избегая встреч с царскими и церковными властями. Иван Филиппов, историк Выговской пустыни, знавший о нем, видимо, со слов выговских старожи­лов, отзывался о нем восторженно, но более трезвый Евфросин, боровшийся с самосожжениями, которые проповедовал Игнатий, писал о нем гораздо более сдержано и даже отри­цательно. Отмечая, что Игнатий «книгам-де был читатель охочь и досуж», он добавляет, что дьякон «мудрованьице иное имель, и Бог знает какое. Титул на кресте не принимал и велику книгу на то собраль». Несмотря на то что игумен Досифей был духовником старого дониконовского посвяще­ния, Игнатий не любил причащаться даже и у него, а од­нажды даже раскаивался, что вообще причащался: «прос­тите де согрешил, Досифеевой службы таинству причастихся иногда». В последние годы своей деятельности он постоян­но бродил в обществе своего друга и последователя Емельяна из Повенца, который так же, как и Игнатий, проповедо­вал самосжигание. В 1670—1680 годах Игнатий был наибо­лее выдающимся представителем крайнего пессимистически-радикального крыла старообрядчества, и своим отказом от причастия и духовной помощи священников он стал одним из самых видных представителей раннего беспоповства, еще задолго до оформления этого направления раскола.

Тоже видным соловчанином, работавшим в Поморье, был другой черный дьякон, инок Пимен, новгородец по проис­хождению. Он стал монахом в Соловках еще во время быт­ности Никона митрополитом Новгородским. До осады мона­стыря, по всей вероятности, когда туда в 1655 году привезли новые книги, он ушел с Соловков в леса Поморья и вместе со своим учеником Григорием и соловецким писарем Ива­ном Захаровым долго проживал около Сумского острога. Во время осады Соловков все трое были схвачены по приказу командующего царскими войсками, но как уверяет Ив. Фи­липпов, когда этот командир увидел «вериги железные в те­ло праведного заросшие, тело же все от великого поста и от железные тяжести все истаявше», то приказал отпустить его с Григорием. Захаров же за распространение противоцерковных писаний был казнен тут же на месте. По выговским преданиям Пимен предсказал будущему главе Выга, что он создаст этот важный старообрядческий центр. Во время од­ного путешествия в лодке Пимен сказал Даниле Викулину: «ты, Даниле, садись на корму, зане ты будешь кормник и правитель добрый христианскому последнему народу в Вы­говской пустыне». Так же, как и Игнатий, он принадлежал к числу проповедников самосжигания и погиб 9 августа 1687 года во время одной из первых больших гарей, в которую он увлек более тысячи человек.

Третьим видным миссионером «старой веры» из числа со-ловчан был соборный старец Геннадий, в миру Качалов, из старой новгородской дворянской семьи. Геннадий был вы­зван в Москву во время соборов 1666—1667 годов. Бежав из Москвы, Геннадий до 1683 года жил в своей пустыне на реке Тихвинке, где он и был пойман и послан в Новгород.  Там он долго не задерживался и, ускользнув из рук приста­вов двора св. Софии, снова пошел в Поморье, неся «правду о старой вере». К началу девяностых годов этот редкий сре­ди старообрядческих вождей дворянин-монах был уже на Выге, где и окончил свою жизнь. Где-то вблизи Онежского озера жил еще один из немногих уцелевших соловецких старцев, Иосиф Сухий; дальше на восток, в селе Терехове, миссионерствовал какой-то Яков Иванов, который сжегся зимой 1676—1677 года «с немалыми людьми, с женами и детьми, и с пасынками и с соседи, в хоромах своих». На Рогоозере, на маленьком островке между Пудожским и Водлозерским погостами, устроил свою пустыньку чернец Тимо­фей, который состоял в переписке с Аввакумом, а в 1693 го­ду вместе с Иосифом Сухим, Емельяном Ивановым, Семеном Журавлицким и дьячком Василием прославился своим похо­дом на Пудожский погост. В конце 1670-х и начале 1680-х годов он проживал вместе со старцами Авксентием, Савватием и Ефимием, и за проповедь самосжигания Аввакум на­зывал эту четверку «четвероконечной колесницей огненного горения». Вокруг них около Онеги озера, в Шунге, в Толвии, в Повенце «паче сей в Выговской и Водлозерской пу­стыни» гнездились другие многочисленные скиты и почин­ки скрывавшихся от властей старообрядцев, среди которых следует еще раз отметить переходившего с места на место мафусаила старообрядчества того времени старца Корни­лия. Старообрядческий историк начала восемнадцатого века Иван Филиппов еще упоминает жившего у Повенца инока Германа, Емельяна Иванова у Столпозера, еще одного ино­ка Епифания у Тихвина, инока Антония, строителя мостов и плотин у Олонца и ревностного миссионера Илариона Пуллаева. Почти что в каждой волости и в каждом погосте Поморья дело старой веры было в надежных руках ревност­ных и беззаветно преданных ей старцев и бельцов.

Поморье, да и вообще весь русский Север были особо под­ходящей почвой для распространения «старой веры», так как там до начала следующего восемнадцатого века каждый приход являлся независимой и сильной церковной и адми­нистративной единицей и выполнял почти все функции мест­ного самоуправления. До учреждения в 1681 году епархий в Холмогорах и в Устюге эти приходы были почти что вне контроля и наблюдения центральной духовной и светской власти, сами приглашали своих священников, сами строили церкви и сами управляли церковным и общественным иму­ществом.

Земли и здания приходских церквей были собственностью прихода-общины, а не епархиального или патриаршего уп­равления. Слияние церковно-приходской и государственно-административной деятельностей прихода, который являлся также и политической единицей, делало его руководителем не только религиозной, но и административно-юридической жизни населения. Приход-община являлся на Севере основ­ным руководителем местной жизни, ответственным за все имущественные права, коллективные работы и обязатель­ства жителей этой территориальной единицы. На Севере час­то создавались крупные и мощные земские объединения приходов-общин, нередко выраставшие в уездные федера­ции, финансовое, обще-экономическое и моральное влияние которых было часто сильнее, чем влияние местного архи­ерея. Старосты приходов и их земских уездных объедине­ний до конца семнадцатого века управляли церковной жиз­нью Севера без всякого вмешательства в их внутренние дела столь далекого от них московского патриаршего или новго­родского митрополичего управления. Они представляли перед московским правительством церковные, политические, куль­турные и экономические интересы общин или группы об­щин. Отсутствие на Севере института крепостного права и дворянства позволяло этим общинам и их союзам сохранять старые традиции земской демократии и делало их социаль­но более однообразными, в результате чего они могли избе­гать значительных внутренних конфликтов. Поэтому Север отнесся враждебно к никоновским «реформам», видя в них желание центра навязать этим прочным свободолюбивым об­щинам свой новый порядок и новый стиль церковной жизни, а жестокие и авторитарные замашки самого Никона еще бо­лее усилили их опасения и сделали из северных общин один из самых стойких районов сопротивления новому обряду. Решения собора 1666—1667 года и все растущие централизация и вмешательство правительства в свою очередь еще более встревожили и обозлили эти общины-приходы. Они не хотели слушаться предписаний  вводить новый обряд, а свя­щенники, которых общины сами избирали, тоже не могли ничего сделать без согласия своих прихожан.

Когда после нового собора 1681—1682 года епископы ново-созданных епархий, особенно Холмогорский владыка Афа­насий, сделали попытку подчинить своему контролю прихо­ды-общины и их союзы, то они встретили с их стороны са­мое решительное сопротивление.