ВОЗРАЖЕНИЯ НА СТАТЬЮ г. ГРАНОВСКОГО

А.С. Хомяков. РАБОТЫ ПО ФИЛОСОФИИ

помещенную в «Отечественных Записках»

В статье, служащей введением к «Сборнику историче­ских и статистических сведений», изданному покойным Валуевым, я назвал бургундов в числе народов, брошенных на запад великою бурею гуннского нашествия. Безымен­ный критик в «Отечественных Записках» объявил с доб­родушною насмешкою, что я ошибся, потому-де, что бургунды уже жили издавна (значит, до гуннской эпохи) на берегах Рейна. Такое странное возражение заставило меня заподозрить критика в совершенном незнании дела, о котором он писал. Теперь в «Отечественных Записках» явилось письмо, подписанное г-ном Грановским с дока­зательствами в пользу моего критика и, я прибавил бы, против меня, да нельзя, потому что он действительно против моего короткого рассказа об истории бургундов не сказал ни полслова.*

Первый главный вопрос: было ли движение бургундов из Германии в область, получившую от них свое имя, следствием гуннского нашествия? Ответ будет ясен из всего хода происшествий тогдашнего времени.

Я сказал утвердительно, что бургунды (так же как аланы, вандалы, готфы и проч.) были отодвинуты на запад натиском гуннов. Сказал ли г-н Грановский противное? Нет: он, кажется, этого и не думает. Миллер, с которым он справляется, говорит ясно об их последнем переселе­нии: «Die neuen durch die Hunnen veranlassten Volkerbewegungen fuhrten die Burgunder ihrer spatern Heimat zu». Ни один добросовестный ученый в Германии не сомневается в этой истине, и действительно, утверждать независимость бургундского населения от гуннского на­тиска было бы так же разумно, как считать поход Бавар­ского корпуса в Россию в 1812 году независимым от похода Наполеона. Зато г-н Грановский и не говорит этого. Он просто ведет мелкую войну без всякой цели.

Он заметил, например, что у меня нашествие гуннов на Галлию помещено в VI веке, а оно было в V-м. В этом он прав. Он еще заметил, что бургунды жили на нижнем Дунае не в V-м веке, как у меня напечатано, а в III-м, ибо  в IV  они уже жили  на верховьях Майна,  куда

Валентиниан посылал к ним послов, что и я сказал в примечании своем. Кажется, уже из моих слов можно было догадаться, что в означении столетий вкралась опе­чатка, потому что трудно вообразить, чтобы я сказал: «Бургунды бежали в V веке с низовьев Дуная к верховьям Майна, где и жили при Валентиниане в IV-м». Также несколько трудно поверить, чтобы я действительно полагал нашествие гуннов на Галлию в VI веке. Вероятно, в книгах, которые дали мне имена царей и подробности об истории сравнительно незначительного племени бургундов, были и кое-какие хронологические показания. С своей стороны я могу сказать, что если бы мне встретились такие две ошибки в статье г-на Грановского, я догадался бы, что это опечатки (( В Московском же Сборнике, в статье г-на Ригельмана, сказано, что славяне известны истории в течение 150 веков (вместо 15-ти)**. Прошу г-д критиков обратить внимание на такую страшную ошибку)).

. А кто знает? Если бы я взялся защитить неправое дело, и я бы впал, может быть, в искушение. Человек слаб. Впрочем, будь это ошибки или опечатки, так как они нисколько не изменяют отношений бургундов к гуннам, можно их оставить в стороне и перейти к другим нападениям г-на Грановского. По случаю войны гепидов с бургундами на Дунае, он говорит, что единственное свидетельство об ней находится в Иорнанде; он мог бы прибавить, что это свидетельство подтверждается словами древнейшего свидетеля и современника Мамертина: «Gothi Burgundias penitus exscindunt» ((Внутренние бургундские готты уничтожены (лат.) ), где общее имя готфов за­меняет частное имя гепидов. Да что ж из этого? Менее ли верен был бы мой рассказ, если б Иорнанд был единственным свидетелем? Еще замечает г-н Грановский, что я напрасно привожу «Нибелунги»*, потому что в них обозначено уже житье бургундов на Рейне. Правда, но из этого следует ли, чтобы в них не было упомянуто об ударе, который был нанесен гуннами и отбросил бургундов с берегов среднего Райна на юго-запад? А в этом все дело. К тому ж я прибавляю, что кроме «Нибелунгов» были местные предания о гибели бургундов в Ворсме и отдель­ные саги (каковы Вольсунга сага или Вилькина сага и другие), принадлежащие к циклу «Нибелунгов», но не входящие в состав поэмы? Эти саги собраны и отчасти разобраны учеными немцами, и, следовательно, я имел право упомянуть об них отдельно от самой песни «Нибе­лунгов» ((Замечательно, что из них некоторые были известны исстари в Новгороде: об Дитрихе Вернском упоминается в Новгородской летописи. Не знаю, было ли это до сих пор замечено.)). Наконец, г-н Грановский упоминает еще о со­мнении   нашего  Шафарика,   насчет  пути,   по   которому бургунды пришли на верховья Майна с берегов Балтики, и о том, что есть даже ученые немцы, которые сомнева­ются в тождестве северных и южных бургундов, что совсем к делу не идет, и только.

Постараемся рассмотреть вкратце историю бургундов*, и тогда дело будет пояснее.

В 1-м веке по Р. X. является имя бургундов на севе­ро-востоке Германии, рядом с именами племен готфских и отчасти свевских. Оно, очевидно, принадлежало семье или дружине довольно значительной, ибо оставило следы до нашего времени (остров Борнгольм). В II веке уже помину об нем нет на севере, но зато оно является на берегах Черного моря и при низовьях Дуная ((Многие писатели дают им настоящее имя их. Зосима называет их уругундами"; очевидно то же, что бургунды. Это, кроме вероятности внешней, подтверждается тем внутренним доказательством, что о бургундах упоминается как о моряках, след., издавна приморских жителях.)).

Само по себе такое перемещение имени указывало бы с большею вероятностию на перемещение самой дружины или, по крайней мере, значительной части этой дружины; но ве­роятность обращается в доказательство неоспоримое тем обстоятельством, что имя бургундов подвигается на юго-запад не одно, а вместе с именами почти всех племен прибалтийских, или северо-восточной Германии, т. е. ван­далов, готфов и свевов. Для разумной критики историче­ский факт переселения не подлежит сомнению. Бургунды в эту эпоху повинуются общему закону движения свево-готфских семей на восток и юго-восток. Во второй поло­вине Ш-го века (около 270 г.), вследствие одного из тех междоусобий, которыми волновалась вся эта масса заво­евательный дружин, бургунды, наголову разбитые гепида-ми, исчезают с низовьев Дуная и являются (около 275 года) на верховьях Майна, в соседстве алеманнов. Внеш­ними доказательствами тождества примайнских бургундов с приэвксинскими (теми же прибалтийскими) служат: 1) тождество имени, 2) синхронизм исчезания этого пле­мени в одной местности и появления его в другой и 3) неоспоримое свидетельство Мамертина, сказавшего: готфы уничтожают бургундов, за бургундов вступаются алеманны (rursumpro victis armantur Alamanni). К внешним доказательствам, которые сами по себе неоспоримы, при­соединяется внутренне: сходство нравов и обычаев между готфами и исторически известными бургундами. Это сход­ство, непримиримое с предположением некоторых немец­ких ученых о туземности бургундов в примайнской обла­сти, признано всеми истинно добросовестными критика­ми и может быть еще доказано двумя обстоятельствами, слишком мало замеченными: 1-е, то, что истинный цикл «Нибелунгов» принадлежит вполне свево-готфеким семь­ям и нисколько не принимает в себя иноплеменных (напр., алеманнов или франков, или саксов), а в нем главное место занимают бургунды; 2-е обстоятельство то, что бургунды (по свидетельству Григория Турского* и других) отчасти приняли арианство, принесенное готфами с востока. Это явление, непонятное в Западной Европе, объясняется только племенным сродством по одному из законов здравой критики, прекрасно изложенному нашим покойным Венелиным. Итак, тождество придунайских и примайнских бургундов есть опять факт несомненный. Был ли сверх того новый прилив остатков бургундской дружины с берегов Одера и Варты, на это нет достаточного указания; приняли ли бургунды в себя примесь туземную, т. е. романизированных германцев примайнских — это бо­лее чем вероятно не только по сказаниям современников, по и по промышленному и ремесленному характеру, от­личавшему бургундов в первое время их жительства в Галлии. Впрочем, это дело постороннее ((Мне кажется, что эпоха истории бургундов и отношения их к алеманнам объясняются следующим образом. Алеманны, завоевав часть Ретии и области, прилегавшие к Римскому валу, приняли в себя сильную примесь римлян и романизированных германцев и рейтийцев (оттого множество латинских имен у этого дикого народа). Когда же алеманны дали убежище бургундам, бегущим от гепидов, полуримская стихия отделилась от свирепых алеманнов и присоединилась к более кротким готфам-бургундам. При таком предположении понятны усиления бур­гундов, раздоры их с алеманнами, неготфекая и даже негерманская примесь в племени готфеком; напр., имя жрецов Синистен, которого корень непохож на Тевтонский и едва ли не в сродстве со словом Senis или Senex, Гендимос, король, которое также едва ли германское слово, и многое другое. Впрочем, это только догадка, которую считаю вероятною)).

Более ста лет жили бургунды на верховьях Майна, занимались хлебопашеством, ссорясь иногда с соседями, но не порываясь пробиться ни через римскую границу на юг, ни через сплошное население франков и алеманнов на запад. Так происходит все IV-e столетие. Между тем море гуннского царства разливается все шире и шире на востоке Европы, гоня перед собою или поглощая герман­цев. Беглые германцы, лишенные жилищ и рабов (которые им были едва ли не нужнее самих жилищ), сперва просят униженно убежища в Империи, потом идут на нее войною. Две ужасные бури готовятся на Рим: одна — беглые вест-готфы, под предводительством Алариха; другая —смесь разных беглецов, вандалов, свевов, аланов (не германских) и множество других под начальством Радагайса. Все это, очевидно, в прямой зависимости от гуннов, Около того же времени  переходят бургунды  на Рейн. Был ли этот переход независимым от перемен в Восточной Европе? Должно заметить, что немедленно после гуннской эпохи, верховья Майна и области на север и на юг от них представляются уже жилищем тюрингов, подручников гуннских в Тюрингии, славян-союзников и, несомненно, братьев гуннов на Реднице (см. Миллера, «Немецкие пле­мена», том I, стр. 401 и 402), а на юге покорных гуннам свевов и вскоре потом байеров, в которых еще недавно Нейман признал приднепровских баирков, также гуннских подручников. В этом переселении ясно видна причина бегства бургундов на запад к Рейну. Но положим, что один из моих критиков не знал этого, а другой не заметил; какой же был повод к переселению бургундов на запад от верховьев Майна к среднему Рейну? Буря беглецов, со­бравшихся в Германии под предводительством Радагайса, готова была обрушиться на Италию. Стиликон призвал на помощь гуннов; они явились с князьком своим Ульдином. Радагайс погиб, и его сподвижники, уже раз вы­гнанные гуннами из родины и ими же отогнанные от Италии, побежали искать жилищ на западе за Рейном. Они-то (свевы, вандалы, аланы и друг.) увлекли с собою бургундов; они-то пробили не без великих усилий франко-алеманнскую преграду, непреодолимую для бургундов, и привели невольных переселенцев (около 412 г.) на бе­рега Рейна и устья Майна. Итак, бургунды удалились вместе с народами, бегущими от гуннов, а место их занимали подручники и союзники гуннов. Было ли это переселение бургундов на запад независимо от гуннов? Кажется, тут сомнение невозможно. Посмотрим далее. Бургунды поселились на среднем Рейне, по обоим берегам его и около устьев Майна (см. Миллера, т. I, стр. 340). Оттуда в 435 году пытались они прорваться в северо-во­сточную Галлию, но были разбиты наголову Аэцием и его наемными гуннами; потом часть их попросила жилищ у римлян и была принята в виде данников в Приальпийскую Сабодию (теперешнюю Савою: у г-на Грановского, по опечатке, Сабандия), но масса народов оставалась на Рейне в Майне и дождалась Аттилы. Гроза германского мира налетела на них в 450 или ,451 году и сокрушила их силу. С тех пор нет уже их ни на устьях Майна, ни на среднем Рейне: они уже живут в долине Роны как подручники Рима, и даже до берегов Луары (около Нивернума). Бежали ли бургунды на юго-запад от гуннов? Просили ли они убежища у римлян, к которым они поступили в подручники? Или все это движение на запад от верховьев Майна до Роны и Луары, было действием собственного желания? Дело с лишком ясно не только для меня  и для читателей, но даже и для моих критиков.

Первый мой критик дал промах; в этом промахе можно было предположить или незнание, или недобросовестную придирку. Я предположил незнание по тону его статьи: он не похож на тот тон, которым ученые говорят о других людях, добросовестно трудящихся для науки.

Перейдем к другому вопросу. В своей статье я назвал франков развратным племенем. Критик «Отеч. Записок» объявил это шуткой над публикой. В том же примечании, в котором я указал на его незнание истории бургундов, я прибавил, что ему, видно, неизвестны свидетельства о франках писателей IVo и Vo веков. И за это нападает на меня г-н Грановский. «Об этом разврате едва ли что-нибудь можно найти в писателях того времени»,— говорит он. Я с своей стороны ему скажу, что едва ли он найдет хоть одного писателя, на которого не мог бы я сослаться. Франков, когда не говорят собственно об их мужестве и не называют «praeter ceteros truces» или «omnium in bello ferocissimi»,  что  можно  считать  за  похвалу,   постоянно называют:    «genus    mendax    et    dolosum»,    или    «gens perfidissima», или «gens perjura» (в Панегирике Анонима Константину), «fallax Francia» (Клавдиан, Пан. Гонорию) или «gens infidelis», «homines mendaces» (Сальвиан) ((«Все без исключения свирепы»... «все в войне яростны»... «люди лживые и лукавые»... «люди вероломные»... «люди, не знающие законов»... «Франки-обманщики»... «неверный народ», «лживый народ» (лат.)). Об них говорит тот же Сальвиан: «Как попрекнешь ты франка в клятвопреступлении,  когда ему оно  кажется  не видом преступления, а только оборотом речи?» Об них Вописк: «Франки его (т. е. Боноза) призвали, франки же и предали; ибо у них обычай давать обещание, потом нарушать обе­щание, а потом смеяться над ним». Об них же другие современники,  которых у меня теперь под рукою нет: «Франк любит давать клятву, потому что находит наслаж­дение в ее нарушении», или, хваля их гостеприимство, так же как Сальвиан: «Франки гостеприимны, хотя ника­кой другой человеческой добродетели не имеют». Не явные ли это свидетельства о глубочайшем нравственном раз­врате народа? Я бы мог привести еще десятки других цитатов, но убежден, что г-н Грановский знает их не хуже моего, и не хочу, чтобы читатели мои усомнились в этом убеждении. Нельзя сказать, чтоб тут выразилась особенная вражда  римских  писателей;  ибо Империя  страдала от многих народов более, чем от франков (напр., от готфов, вандалов или гуннов), а часто встречаются похвалы чес­тности и правдолюбию страшнейшим бичам Империи — гуннам, аварам и славянам. Нельзя также сказать, чтобы выражения о франках были пустые фразы риторов. Ужасы эпохи Меровейской, известные всем и о которых Миллер (т. 2, стр. 9) говорит, что едва ли им найдутся подобные в истории человеческой, доказывают слишком явно спра­ведливость приведенной мною характеристики. Мне ка­жется, лучше и полезнее было бы отыскать причину ис­торического факта (что я и постарался сделать в статье, поднявшей спор, хоть г-ну Грановскому и неугодно было обратить на это внимание), чем опровергать неоспоримую истину и даже украшать это бесполезное опровержение красивыми фразами, общими местами дурно понятого гуманизма, которые не помешают историку признать раз­вращенным народ развращенный, точно так же как гео­графу называть людоедами народ, который ест человече­ское мясо.

Итак, кажется, я могу сказать без самоуверенности и без гордости, что поле факта исторического осталось за мною или, по словам г-на Грановского, за новою наукою; но между нами я могу также сказать со всевозможным смирением, что эта новая наука очень похожа на старую, только несколько забытую своими защитниками.

Впрочем, так как я всегда готов отдать справедливость г-ну Грановскому, я считаю себя вправе прибавить, что его статья (за исключением содержания, а отчасти и направления) все-таки служит украшением «Отечествен­ных Записок». Он замечает очень справедливо две опечат­ки в хронологии и очень искусно нападает на них как на ошибки, в чем я готов ему уступить; он шутит очень остроумно над равнодушием публики к спорному вопросу, над новою наукою, которая, разумеется, неравнодушна ни к какому вопросу; над тем, что эта наука, по известному слову, «обретается не в авантаже»*, хоть, разумеется, не на сей раз, и проч. и проч. Вся статья может быть прочтена с удовольствием.