I. СУЩНОСТЬ РЕЛИГИИ

Религия есть данный в опыте факт, имеющий широчайшее, по мнению многих, даже универсальное распространение. Подавляю­щее большинство населения земного шара придерживается той или иной религии, считая ее положения истинными, т.е. адекватными реальной действительности. Такое признание называется испове­данием религии и потому можно сказать, что большинство людей исповедуют ту или иную религию.

Определение понятия религии может быть дано в рамках социальной психологии. Исследователи, считающие себя чуждыми религии, изучают ее только в таком аспекте.

Еще более узкий характер имеет эмпирически-культовый ас­пект религии, изучение которого возможно чисто эмпирическим путем и потому общедоступно³.

Наиболее полное и всестороннее определение религии может быть дано только на основе религиозного опыта. Религиозный опыт является для верующего, как правило, тотальным, охватыва­ет разум (рационально-познавательную функцию души), чувство (эмоциональную функцию) и волю (активно-деятельную функ­цию). Важнейшей и исходной составной частью религиозного опыта является восприятие и усвоение Откровения.

 

1. Нецерковные определения религии (критический обзор)

Рассмотрим некоторые из многочисленных определений рели­гий, данных известными мыслителями.

Так, немецкий богослов Ф. Шлейермахер (1768-1834) утвер­ждал, что в основе религии — сознание зависимости от высших Сил⁴. Великий философ XVIII века И. Кант (1724-1804) указывал на чувство нравственного долга как на основу религии⁵. Философ Ф. Паульсон (1896-1908) писал, что в основе религии внутреннее настроение, характеризуемое «смирением и упованием»⁶. Почти наш современник Б. Рассел (1872-1967) считал, что в основе религии «страх перед неведомым»⁷.

Общая черта всех этих определений — исключительный ак­цент на психологическую сторону религиозного переживания и отсутствие упоминаний о его объекте, о его внешнем источнике, т.е. ничего не говорится о божестве (одном или многих). Между тем, как известно, именно «нечто божественное», как бы его в разных религиях себе ни представляли, является объектом религиозной жизнедеятельности и в то же время, по единодушному убеждению приверженцев любой религии, ее источником. Следует тем не менее отметить, что в каждом из приведенных определений содержится доля истины, что почти всегда свойственно односторонним, под определенным углом зрения суждениям.

К последнему из приведенных высказываний тесно примыка­ет атеистическое определение религии как иллюзорно-фантасти­ческого отражения объективно-существующего бытия (конечно, материального, другого последовательные материалисты не зна­ют) в человеческом сознании. Такое определение религии, в отличие от других, включает объективно, т.е. независимо от сознания существующий материальный мир, поэтому остановимся на нем подробнее.

Это определение противоречит нашему опыту: любой человек хорошо отличает реальные идеи от нереальных, действитель­ность — от игры воображения, подлинное переживание — от сновидения, историческое повествование — от сказки. Если такое смешение в отдельных случаях и было возможно в доисторичес­кую эпоху на наиболее низких уровнях развития человечества, в исторический период развития, тем более в наше время, оно невозможно и практически не наблюдается, а религия существует, и современные религиозные люди по интенсивности, искренности и яркости своих переживаний не уступают своим как будто менее культурно развитым предкам.

Существуют общеизвестные примеры такого фантастического отражения: сказки, легенды, поверья и т.п. Дети верят им, и в их сознании реальность преломляется в фантастических образах. Однако с возрастом вера в сказки исчезает. Легенды и поверья тоже теряют свою вероятность с повышением культурного уров­ня; и религия, если бы она была только фантастическим порож­дением сознания, давно бы исчезла — взрослые, а тем более культурные люди, бесспорно отвергли бы ее. Невозможно и бессмысленно утверждать, что то, чем живет подавляющее боль­шинство человечества в течение всех тысячелетий нашего истори­ческого бытия, является лишь «иллюзорным отражением». Такой взгляд выражает пренебрежение к человечеству, к его познава­тельным способностям, разуму, духовным силам.

Кроме того, идея Бога как Существа всесовершенного, т.е. Абсолюта, никак не могла бы быть отражением материального мира, в восприятии которого нет ничего опытно-абсолютного (примеры: относительность познания, в частности измерения ве­личин; наличие антагонистических явлений в природе, относи­тельность движения, времени в свете теории относительности).

Рассматриваемое определение оставляет также открытым воп­рос: что побуждает человека заниматься самообманом и не только превращать данные опыта в систему, чаще всего весьма сложную, якобы иллюзорных, не соответствующих этим данным представ­лений, но и, руководствуясь этими представлениями, подчинять им свою жизнь, идти на определенные, весьма значительные самоограничения, иногда на самопожертвование, вплоть до муче­ничества?

Следует, однако, отметить, что если убрать из рассматривае­мой формулы характеристику отражения реальной действитель­ности как «иллюзорно-фантастического», то эта формула окажет­ся близкой к реалистическому определению религии, свойствен­ному христианской философии: религия действительно отражает существующую реальность, причем Высшую Реальность — Бога, хотя, к слову сказать, отнюдь не сводится лишь к отражению, — процессу, по существу своему сугубо пассивному (см. гл. «Проис­хождение религии»).

Есть еще одно определение, очень хлесткое по форме, но слабое по содержанию:  «Религия —  опиум для народа»⁸. Этим образным определением хотят сказать, что религия преподносится народу кем-то, кому это выгодно, как средство его одурманивания (Betаubungsmittel), т.е. погружения в состояние, сопровождаемое приятными, но иллюзорными, не имеющими реальных оснований и притом вредными переживаниями. Определение ложно, а приме­ненный в нем образ неудачен по ряду причин: опиум — природный продукт, и его упоминание в определении само по себе опровергает цели упоминания: если религию сравни­вать с природным продуктом, значит, она не изобретена как нечто искусственное, чуждое человеческой природе, а свободно произра­стает в душе человека и в обществе как нечто им присущее;

убогость утверждения того, что религия есть нечто внешнее, при­вносимое в сознание и в жизнь кем-то, с какими-то своекорыстными целями, особенно подчеркивает предлог «для». Однако эта идейка, некогда столь популярная («жрецы изобрели религию и обманыва­ют народ в целях самообогащения»), давно опровергнута: если жрецы — изобретатели религии, то откуда они появились и  как стали жрецами? (см. гл. «Происхождение религии»); действие опиума кратковременно, скоротечно; действие рели­гии целожизненно, передается от одного поколения к другому. Хотя выражение, форма и даже содержание религиозной жизни меняют­ся, однако она присуща человечеству, как утверждают антропологи и этнографы, с самого начала в его существования и, как мы убеж­даемся ежедневно, — по настоящее время; опиум вызывает состояние опьянения, нарушая нормальную деятельность центральной нервной системы. Это состояние не стимулирует сознательную, целеустремленную деятельность чело­века, хотя бы даже в целях удовлетворения его утилитарных, эгоистических потребностей. Между тем религия (прежде всего христианская), не нарушая нормальных физиологических функ­ций, поощряет самую возвышенную духовную деятельность, про­тиводействуя удовлетворению низменных наклонностей и побуж­дая к развитию высших способностей и устремлений идейно-нравственного характера, как-то: самоограничение, т.е. обуздание собственных страстей, животных и эгоистических инстинктов, сочувствие и сострадание окружающим, взаимопомощь, включая в пограничных ситуациях самопожертвование, наконец — лю­бовь как «совокупность совершенства» (Кол 3:14).

Благотворное влияние христианства на общественную и лич­ную жизнь можно продемонстрировать на фактах, взятых из современной жизни. Так, в США разводом кончается каждый четвертый из заключаемых браков, но среди христиан, систематически посещающих храмы, на 57 браков приходится только один развод, а среди семейств, где ежедневно совершается семейная молитва с чтением Священного Писания, разводом завершается только один брак из 500!⁹

Как известно, злоупотребление алкоголем, никотином, при­менение наркотиков — это социальное зло, перед которым совре­менное общество (любой структуры), со всеми его средствами воспитания и принуждения оказывается совершенно бессильным Между тем эта проблема решается в тех церковных общинах, где пользование возбуждающими и одурманивающими средствами в принципе запрещено (например, у баптистов, адвентистов, «Бра­тьев Христа» (США) и др.).

Общеизвестны грандиозные масштабы  христианской благотворительности и просветительной деятельности на всех континен­тах; при всех ее недостатках следует с восхищением признать, что тысячи и даже миллионы людей, особенно детей, были спасены от голодной смерти и истощения, получили образование (в основном начальное и среднее) и тем самым доступ к знаниям и культуре. Однако наиболее, пожалуй, субъективно-ощутимым и универ­сальным плодом христианской веры является радость общения с Богом, известная всякому христианину и в какой-то мере, несомнен­но, присущая также иудаисту и мусульманину. Радость осознания любви Божьей, вытекающего из нее прощения, примирения и бли­зости с Богом, общения с Ним, тем в большей степени присуща христианину, чем в большей степени он христианин, т.е. чем сильнее в нем развита вера, надежда и любовь (1 Кор 13:13).

Эта радость, при всей своей субъективности, приобретает поис­тине социально-церковные масштабы в дни церковных торжеств, особенно в дни Пасхи, когда радость воскресения, освобождения, победы над злом и смертью овладевает душами с непреодолимой силой, побеждая и вытесняя скорби, страх и прочие порождения ду­ховного мрака¹⁰; нам остается лишь напомнить, что, приходя в себя от дей­ствия опиума и других наркотических средств, наркоман каждый раз осознает, с одной стороны, их вредоносность, с другой  — зависимость от повторного их применения.

Ничего подобного в религиозных переживаниях нет. В той или иной степени, в той или иной форме они присущи подавляю­щему большинству человечества. Если бы даваемое ими удовлет­ворение, радость, на высших ступенях переживания — счастье (блаженство) были бы призрачными, иллюзорными, то давно уже наступило бы отрезвление и разочарование, тем более что жизнь верующего сопряжена с немалым самоограничением, а нередко и с внешними трудностями (Мф 19:23-30; Ин 16:21). Таким обра­зом, само длительное, многовековое, а в индивидуальном пла­не — целожизненное существование религии опровергает ее со­поставление с опиумом.

 

2. Реалистическое определение религии, основанное на религиозном опыте

Мы ознакомились с различными определениями религии, которые давались, так сказать, извне, людьми, придерживавши­мися разных воззрений, но не имевшими подлинного религиозно­го опыта.

Теперь нам следует сформулировать общее определение рели­гии, с учетом изученного материала, но исходя из присущего нам, как верующим людям, религиозного опыта. Мы обоснованно претендуем на возможность общего определения религии, реали­стического, основанного на собственном опыте и на данных, предоставляемых нам религиоведением.

Религия как социальный феномен есть массовое, организован­ное и авторитетное искание и осуществление контакта со сверхчув­ственной, Высшей Реальностью.

В истинных монотеистических религиях, в частности в христи­анстве и в иудаизме (может быть, и в исламе), имеет место реальный контакт с истинной, высшей реальностью — Богом.

В ложных религиях это контакт с мнимыми реальностями (например, с языческими божествами) и носит иллюзорный, воображаемый характер¹¹.

Рассматриваемая в индивидуальном плане Истинная Религия есть взаимоотношение или общение, состоящее в божественном воздействии, воспринимаемом, осознаваемом и переживаемом че­ловеком, сознательно на это воздействие отвечающим.

Людям, которые активно, убежденно исповедуют ту или иную религию, приписывается религиозность, т.е. устойчивое системати­ческое, иногда целожизненное переживание общения со сверхчув­ственной Высшей Реальностью на личном, социальном и всемир­ном уровнях. Людей, которым свойственна религиозность, называ­ют религиозными (или верующими).

Из нашего определения религии в ее индивидуальном прелом­лении следует важный вывод. Очевидно, религиозная принадлеж­ность связана с духовной активностью, без которой восприятие, осознание и переживание божественного воздействия немыслимо. Поэтому формальная принадлежность к какой-либо религии от­нюдь не равнозначна религиозности. Бывает, что зарегистрирован­ный (как это практикуется в некоторых странах Запада) член религиозной общины причисляет себя к той или иной религии или вероисповеданию, однако не питает в душе даже поверхностного интереса к религиозным вопросам и не практикует (а может быть, даже не знает) установлений и требований, которые эта религия к нему предъявляет. Разумеется, такого человека религиозным счи­тать нельзя. Социальная религиозная принадлежность без индиви­дуальной религиозности является фикцией. Про таких людей Христос говорил словами пророка: «Приближаются ко Мне люди сии устами своими, сердце же их далеко отстоит от Меня» (Мф 15:8; Ис 29:13). Именно этот принцип провозглашал апостол Павел, когда говорил, что формальная принадлежность к числу потомков Авраама еще не означает принадлежности к избранному народу (Рим 9:6-8), «ибо не тот Иудей, кто таков по наружности и не то обрезание, которое наружно, на плоти; но тот Иудей, кто внутренно таков и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве» (Рим2:28-29), «Ибо во Христе Иисусе ничего не значит ни обрезание, ни необрезание, а новая тварь» (Гал 6:15).

В Священном Писании слово «религия» и его производные не встречаются. Чаще всего весь комплекс религиозных переживаний, отношение человека к Богу, называется там «верой», и это обозна­чение прочно вошло в обиходный язык христиан, и не только христиан. Так, в Послании к Евреям говорится, что «без веры угодить Богу невозможно» (Евр 11:6), и далее указывается на ее великое значение в жизни и истории, а в другом послании апостол Павел, сопоставляя веру с другими христианскими фун­кциями — надеждой и любовью, указывает на недостаточность веры в чисто рациональном понимании этого слова (1 Кор 13:2,13).Последователей Христа, иначе — христиански-религиозных лю­дей апостолы называли «верующими» (Ин 1:12; Гал 3:7,9) или чаще — «верными» (2 Кор 6:15; Еф 1:1).

Слова «верный», «верующий» широко применяются и в дру­гих религиях, как например в исламе, приверженцы которого называют друг друга «правоверными». И в наше время мы обычно делим всех людей на «верующих» и «неверующих», независимо от их формальной религиозно-конфессиональной принадлежности, ибо, как мы знаем, часто человек, будучи по рождению, крещению и даже воспитанию — христианином, оказывается неверующим и сознательно отвергает свою христианскую принадлежность¹².

 

3. Наиболее общие элементы религиозного сознания и переживания

Помня, что наше определение религии претендует на универ­сальность, и пользуясь данными религиозного опыта, попытаемся выделить наиболее общие черты, присущие всякому религиозному сознанию, независимо от специфики той или иной религии. Рели­гий существует много, но все они связаны общностью, обусловлен­ной прежде всего единством человеческого рода, идентичностью его биологически-психологических данных, сравнительным сход­ством мышления, эмоций, потребностей и интересов людей, а прежде всего и более всего, реальным бытием единого истинного Бога, бытием, независимым от человеческих представлений, убеж­дений, верований, заблуждений.

Таких черт, или элементов религиозного сознания, по меньшей мере пять:

а) Убеждение в существовании сверхъестественных или, по крайней мере, обладающих сверхъестественными свойствами су­ществ или предметов, которые в сознании религиозного человека являются объектами его религиозного отношения¹³.

Такими объектами у язычников, например у многих диких племен, являются силы природы, нередко солнце, земля, у тотемистов — амулеты, а у анимистов — души умерших предков.

В наиболее возвышенных и развитых монотеистических рели­гиях — христианстве, иудаизме, исламе — объект религии — единый и истинный Бог, известный людям в меру Своего самоотк­ровения (см. гл. «Учение об Откровении»).

Человек, искренне убежденный в нереальности чего-либо сверхъестественного, не допускающий даже возможности существо­вания чего-либо за пределами материального мира и его явлений, не имеет религии и не может быть назван религиозным, или веру­ющим. Обычно таких людей называют (в том числе и сами они) ате­истами, безбожниками или (что не совсем точно) — неверующими.

б)  Убежденность в возможности контакта, общения и даже вза­имодействия с объектами религии.

Эта черта очень важна для уяснения сущности религиозного переживания. Деистов, например, нельзя назвать религиозными людьми, ибо, признавая существование Бога как первопричины всего сущего, они отрицают возможность живого общения с Ним, считая, что Он не влияет на жизнь и судьбы созданного Им мира.

Для любой религии характерна убежденность в том, что с объек­том (или объектами) религии возможно общение: со стороны чело­века — в форме молитвы, жертвоприношения, исполнения тех или иных требований божеств, со стороны божества предполагается зна­ние человеческих действий, слов и даже мыслей, желание и возмож­ность воздействовать на человеческие судьбы (положительно или отрицательно), наконец, возможность предъявления людям своих пожеланий и требований; иначе — то или иное воздействие на человеческую волю и поведение.

На возможность контакта с божеством как на неотъемлемое свойство религии указывает само происхождение слова «рели­гия», в основе которого лежит латинское religare — «связывать, соединять» (Лактанций на этом основании определяет религию как союз человека с Богом); или же (как полагал Цицерон) это слово religere — «отлагать, откладывать для особого употребле­ния», в переносном смысле — «относиться к чему-либо с особым вниманием и почтением».

в)  Сознание зависимости от объектов религии, основанное на отмеченной выше убежденности в их существовании как существ (или предметов), обладающих сверхъестественными свойствами, в частности — способностью влиять на человеческие судьбы.

Это сознание зависимости является также косвенным следстви­ем сознания возможности общаться с божеством. В самом деле, это общение всегда неравноправно и неравносильно: человек знает, что он много слабее божества, и может его только просить, умолять, излагать ему свои желания, задабривать его жертвоприношениями, в то время как божество могущественно,  способно влиять  наобстоятельства жизни человека, радовать его или печалить, может, наконец, поддерживать и сохранять саму его жизнь или отнять ее. Во многих религиях (в христианстве, исламе и др.) воздействие воли божества на участь человека распространяется и на его посмертное существование. Отсюда осознание и переживание все­целой зависимости от объекта религии.

Все три приведенные нами элемента религиозного сознания объединены в известном тексте Евр 11:6: «надобно, чтобы приходя­щий к Богу веровал, что Он есть и ищущим Его воздает».

Здесь указывается на основу всякой религии — на убежден­ность в существовании Бога, упоминается возможность «искать» Его и к Нему «приходить» и наконец высказывается уверенность в Его ответной реакции, которая зависит, конечно, от Его благо­склонности: «ищущим Его воздает».

Разные варианты Божественной реакции на поведение людей, в частности на их молитвенное обращение, можно найти на многих страницах Священного Писания: «Я думал: отвержен я от очей Твоих; но Ты услышал голос молитвы моей, когда я воззвал к Тебе... Господь хранит верных, и поступающим надменно возда­ет с избытком» (Пс 30:23-24). Эта же мысль в тексте Притчей: «Если над кощунниками Он (Бог) посмеивается, то смиренным дает благодать» (Притч 3:34), который апостолы Иаков и Петр перефра­зируют так: «Бог гордым противится, смиренным же дает благо­дать» (Иак 4:6; 1 Петр 5:5).

г) Осознание определенных требований со стороны объектов религии и ответственности, связанной с выполнением или невыпол­нением этих требований.

Этот аспект религиозного переживания тесно переплетается с предыдущим. Религиозный человек не только знает, что божество (в общем случае — божества) может влиять на жизнь его самого и ему подобных, не только убежден в своей зависимости от воли божества, но также считает, что божество тем или иным способом сообщает ему (непосредственно или через других людей, напри­мер, жрецов, пророков и др. свою волю. Божество информирует не только о своем существовании, но и о своих желаниях и требова­ниях, предъявляемых к данному человеку или к целому коллекти­ву — роду, племени, общине и т.п.

Осведомленность о требованиях — заповедях божества — переживается, как правило, положительно: их наличие подразу­мевает возможность для человека достигнуть желаетельной ситу­ации путем исполнения ставшей ему известной Божественной воли. Не зная этой воли, человек чувствует себя находящимся во власти божественного произвола, который во всех нехристианс­ких религиях страшен, ибо им чуждо представление о любви Божьей, и приверженцам этих религий приходится иметь дело только с безграничным или, во всяком случае, безмерно превосхо­дящим человеческие возможности могуществом божества. Именно этот доходящий до ужаса страх слышен, когда апостол говорит о христианах, утративших веру и тем самым свое преимущество — быть уверенными в любви Божьей: «Страшно впасть в руки Бога живого» (Евр 10:31).

Когда же воля божества известна, то человек вступает в своего рода, может быть неписаные, но ясно осознаваемые договорные отношения: исполнение требований и заповедей божества влечет за собой его благоволение, неисполнение — наказание. В наиболее ясной форме эту альтернативу можно найти в Пятикнижии (см., например, Втор 30:15-18), где отношения, устанавливаемые между Богом и Израильским народом, находят выражение в четком, письменно зафиксированном договоре.

д) Стремление к установлению добрых отношений с объектами религии, прежде всего их умилостивление исполнением их требо­ваний (заповедей), а в случае нарушений — соответствующей компенсацией, покаянием или жертвоприношением.

Зная волю божества и его требования, обращенные к субъекту религии, последний, как это следует из предыдущего, видит себя поставленным перед дилеммой: принять эти требования к исполне­нию или их отвергнуть, ими пренебречь, их нарушить.

Нередко эти требования противоречат или представляются человеку противоречащими его желаниям и даже потребностям, в результате чего возникает искушение их нарушить, или обойти, или же (как это нередко практикуется в примитивных религиях) попытаться обмануть божество, скрыв от него поступок, наруша­ющий его заповедь (нечто подобное можно усмотреть в поведении Адама и Каина после их грехопадений, см. Быт 3:8-10; 4:9; ср. также Деян 5:3).

Однако уверенность в реальности объекта религии (божества или божеств) и в их могуществе, равно и в личной от них зависимости, настойчиво побуждает религиозного человека стре­миться к приобретению и сохранению благоволения божества исполнением его требований, каковы бы они ни были: жертвопри­ношения, обрядовые ритуалы, словесные обращения (молитвы), определенное поведение по отношению к окружающим и другие.

В случае же вольного или невольного нарушения преподанных ему заповедей (законов, требований) человек оказывается перед необходимостью восстановить нарушенные добрые отношения с божественным законодателем, получить прощение и вернуть его расположение.

Средствами для этого на примитивном уровне служат те же жертвоприношения, совершаемые, чтобы задобрить божество. Особенно ценным и действенным считается жертвоприношение, если оно связано (обычно так и бывает) с ущемлением собствен­ных интересов. Виновный, сознавая неизбежность наказания, старается предотвратить его, предпочитая наказать себя сам, чем подвергнуться наказанию со стороны разгневанного могуществен­ного божества.

На более высокой ступени религиозности место жертвоприно­шения занимает покаяние; при этом жертва как внешний знак может оставаться, но центр тяжести переносится с нее на внутрен­нее состояние, на самоосуждение и изменение личного поведения в соответствии с требованиями божества. Особенно отчетливо эту, имевшую место в истории религий, трансформацию и возвышение религиозного переживания до более высокого уровня можно проследить в истории  иудаистской религии.

Автор Книги Бытия представляет себе жертву как нечто физически приятное Богу (Быт 8:21), в законе Моисеевом жертвоп­риношения за грех, их качество и количество точно регламентиро­ваны в зависимости от тяжести нарушений Закона, и только Давид выражает убежденность в том, что Бог обычной жертвы не желает и «к всесожжению не благоволит», а вот приличная и угодная «жертва Богу — дух сокрушенный» (Пс 50:18,19). В другом месте псалмопевец (Асаф) говорит от имени Божьего: «не приму тельца из дома твоего, ни козлов из дворов твоих, ибо Мои все звери в лесу и скот на тысяче гор ... ем ли Я мясо волов и пью ли кровь козлов? Принеси в жертву Богу хвалу и воздай Всевышне­му обеты твои» (Пс 49:14).

Наконец, спустя несколько столетий после Давида, пророк Исайя повторил его мысль в еще более ярких выражениях (Ис 1:11-20), а пророк Осия достиг понимания, что Бог «милости, а не жертвы хочет, и Боговедения более, нежели всесожжений» (Ос 6:6). Эта истина столь возвышенно-духовна, требует такой духовной устремленности, что и Христос ее напоминал (Мф 9:13; 12:7); ведь и во все последующие времена, включая наше, встречаются люди, воображающие, что можно откупиться от Бога толстой свечой или загладить грех грошовой милостыней!

 

4. Особенности религиозного сознания в христианстве как в истинной религии

Обзор элементов религиозной жизни, которые мы считаем общими для любых ее разновидностей, может натолкнуть на мысль, что все религии более или менее равноценны, а если и отличаются одна от другой, то лишь частностями, имеющими преимущественно объективно-внешний характер, внутренняя же сторона религий, переживание их людьми в основе своей якобы одинаково, называют ли они Бога Саваофом, Отцом, Аллахом или как-то иначе, почитают ли они Христа, Моисея или Мухаммеда, более того — верят ли они в единого Бога или во многих.

Если так, то в чем преимущество христианства? Не является ли оно лишь одной из религиозных разновидностей, практически равноценных? Примерно так и считали некоторые мыслители — Л. Толстой, а еще ранее его Лессинг, Ренан, Штраус и другие.

Такой подход к факту религиозного плюрализма называется синкретизмом и является большим искушением, угрожающим христианству и, следовательно, делу спасения людей, совершенно­му Иисусом Христом, ибо реализация этого дела относительно любого отдельного человека требует веры (Ин 3:36; 16:16).

На чем, однако, зиждется христианская уверенность в несрав­ненном превосходстве нашей религии? Неужели только на том, что мы имели счастье родиться от родителей-христиан, получить в детстве св. Крещение и тем войти в лоно христианской Церкви?

Не вдаваясь в подробный анализ догматики христианства, не касаясь земной жизни и Богочеловеческой Личности его Основате­ля, не обращаясь также к истории Церкви — его хранительницы и распространительницы, мы можем охарактеризовать нашу рели­гию одним словом, исчерпывающим ее догматическую и нравствен­ную сущность в той мере, в какой она по воле Божьей нам открыта: слово это — Любовь. В самом деле, Бога мы, христиане, знаем как абсолютную Любовь (1 Ин 4:16), знаем, что этой любовью совершено наше спасение (Ин 3:16; 1 Ин 4:10; Рим 5:8) и что наше счастье, блаженство, паша истинная, временная и вечная жизнь в ответной любви к Нему (1 Ин 4:19; 1 Кор 13:13; Гал 5:6; Кол 3:14).

Ничего подобного мы не находим ни в какой другой религии. Анализируя религиозное переживание, мы нашли там много эле­ментов эгоизма: заинтересованность в благоволении божества, боязнь его гнева, страх навлечь на себя наказание. Все это имеет место и в христианской религии, однако надо всем этим возвышается, доминирует любовь, которая, по словам апостола, «до того совершенства достигает в нас, что мы имеем дерзновение в день суда ... В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх» (1 Ин 4:17-18).

В любви — величие, радость и красота христианства; в любви — его истинность, потому что «Бог есть любовь» (1 Ин 4:16). Нам же любовь и воспринимать, и переживать радостно потому, что мы созданы по образу и подобию Бога и тем самым онтологи­чески причастны к Его сущности, т.е. к Его любви: «Мы Его и род ... ибо мы Им живем, и движемся, и существуем» (Деян 17:28). Поэтому «пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин 4:16).

 

5. Вера, разновидности ее проявления

Вера (в самом общем и употребительном значении слова) есть явление духовной жизни, один из видов реакции человека на получаемую извне информацию. Эта реакция, по характеру — положительная, заключается прежде всего в суждении о восприни­маемой информации как адекватной реальному состоянию, собы­тиям, иначе — адекватной действительности. Если поступающая информация такой оптимальной реакции непосредственно не вы­зывает, значит, она подвергается сомнению и упомянутое позитив­ное суждение может, по мнению получателя информации, иметь место только после ее проверки. В этом случае вера отсутствует, и ее место занимает сомнение с последующей опытной проверкой, которой информация подтверждается или отвергается. Усвоение информации после опытной проверки называется эмпирическим познанием.

Нетрудно увидеть, что лишь сравнительно незначительная часть получаемой и усваиваемой нами информации подвергается опытной проверке; в большей своей части сведения принимаются «на веру», хотя, вообще говоря, доступны проверке. Таковы, в основном, сведения по физике, химии, географии, астрономии и из других областей естествознания, начиная с самых примитивных сведений и вплоть до весьма сложных обобщений включительно.

Так, редко кто из нас наблюдал за описываемым во многих учебниках географии постепенным появлением судна на горизон­те, когда сначала из-за выпуклости морской поверхности показы­ваются верхушки мачт, потом средняя часть, и наконец нашему взору оказывается доступным все судно целиком, чем, как известно, демонстрируется сферичность земной поверхности. Если же обратиться к более сложным явлениям, то можно в качестве примера вспомнить утверждение теории относительности, что время для любого наблюдателя зависит от скорости его перемеще­ния в. пространстве: при скоростях, близких к скорости света, время протекает иначе, чем при скоростях, характерных для наземных условий.

Если, слыша о первом явлении и доверяя тем, кто имел случай его наблюдать, мы считаем его доказательством (или точнее — признаком) кривизны земной поверхности, то относительность времени никем опытно еще не переживалась, и мы верим в данном случае автору теории относительности — Альберту Эйнштейну и другим физикам, хотя сами в подавляющем большинстве не только не подвергали проверке правильность их расчетов, умозаключений и выводов, но даже не можем себе вообразить устанавливаемый ими факт неодинакового протекания времени для людей, перемещаю­щихся с разными скоростями.

Частое и систематическое восприятие и усвоение одной и той же информации, истинность которой принимается в каждом отдель­ном случае на веру, а в дальнейшем частично подтверждается на опыте или, по крайней мере, ничем не опровергается, приводит к уверенности, под которой мы понимаем глубокую убежденность в истинности тех или иных положений или даже целых систем знаний, в своей совокупности составляющих то, что называется мировоззре­нием. Именно как «уверенность» определяет Священное Писание веру в классическом тексте: «Вера же есть осуществление ожида­емого и уверенность в невидимом» (Евр 11:1).

Что касается «осуществления ожидаемого», то здесь речь идет о другой разновидности веры, более сложной и возвышенной, чем просто усвоение информации без проверки и даже чем уверенность в истинности той или иной информационной системы: речь идет о доверии к отдельным лицам, к категориям лиц, объединенных общей сферой деятельности, или занимаемым ими общественным положе­нием, к целым организациям и институтам, наконец (и это высший объект доверия) — к Богу.

В самом деле, мы питаем доверие к нашим родителям и воспитателям (особенно в детстве), к преподавателям учебных заведений, в которых учимся, к авторам разных учебных пособий и научных трудов, врачам и другим специалистам в разных отраслях знания, техники, жизни. В большинстве случаев мы доверяем не столько отдельным лицам (как это имеет место по отношению к родителям или отдельным наставникам и руководителям), сколько целым категориям лиц в силу их положения, должности или звания. Таково доверие ко всем педагогам данного или вообще любого государственного учебного заведения, таково доверие к экипажу самолета или судна, которому мы доверяем нашу жизнь, к персоналу больницы, в которой лечимся. Здесь имеет место доверие к ряду свойств целых коллективов людей, к их квалификации, добросовестности, дисциплинированности, рабо­тоспособности: за всем этим стоит доверие к государству, которое, применяя систему подготовки, отбора и контроля, обеспечивает условия, необходимые для нашего образования, лечения, передви­жения и т.п.¹⁴

Именно поэтому нас так возмущают случаи, когда те или иные должностные лица не оправдывают оказанное им доверие, когда они проявляют недостаточную степень квалификации, нео­пытность, небрежность, недобросовестность. При этом их личные отрицательные свойства, их поведение, образ действий подрыва­ют доверие не только к ним лично, но и к коллективам, учрежде­ниям и институтам, членами и функционерами которых они являются. Занятие ими должности, которой они не соответствуют, возложение на них обязанностей, с которыми они явно не справ­ляются, использование ими прав, которыми они злоупотребляют, рассматриваются как упущения, как дефекты деятельности управ­ляющей ими инстанции, правомочной допускать или прекращать их дальнейшую деятельность, и оказываются основанием или, по крайней мере, поводом для претензий и даже для утраты доверия к этой самой инстанции. Потребитель, объект обслуживания, чувствует себя обманутым в своем доверии к учреждению (напри­мер, к учебному заведению, больнице, Аэрофлоту, железнодо­рожному управлению и к другим обслуживающим его организа­циям) и, не имея возможности сам принять меры по отношению к служащему (одному или многим), вызывающему его недоволь­ство, требует этих мер от учреждения. Нормальное отношение может быть восстановлено лишь в случае исправления ошибки или отстранения от должности не отвечающих своему назначению деятелей.

Возвращаясь к явлениям религиозной жизни, убеждаемся, что большую часть религиозной информации люди получают от рели­гиозных обществ, в недрах которых они родились, воспитываются и живут. В христианстве таким обществом является Церковь. Именно она сохраняет, распространяет, из поколения в поколение передает Божественное Откровение; она подготавливает, посвяща­ет и назначает провозвестников Откровения, равно как она же совершает предусмотренные Откровением Таинства и преподает их наравне с самим Откровением как средства спасения.

Далеко не все христиане обладают личным религиозным опытом, убеждающим их в истинности всего, что устно или письменно преподается им через Церковь, а у тех из них, кто этот опыт приобретает, он, как правило, является результатом их принадлежности к Церкви и воспитания в условиях ее информа­ционной атмосферы. Так же, как и в других сферах познания, мышления, творчества, человек и здесь усваивает информацион­ный материал в основном «на веру», доверяя Церкви и, следова­тельно, преподаваемому ею Откровению. Такие истины, как тро­ичность Бога, сочетание во Христе божественной и человеческой природ и воль, а также символика внешне-обрядовой стороны религиозной жизни, не бывают предметом опытного постижения и воспринимаются от Церкви на веру, в силу ее авторитета, сочетающегося с религиозной потребностью человека, о которой мы будем иметь случай подробно говорить в следующей главе.

Родственность между религиозной верой и проявлениями веры и доверия в повседневной жизни отмечалась уже древними авторами. Так, св. Кирилл Иерусалимский (f386) писал: «Не только у нас, которые носим имя Христово, за великое почитается вера, но и все то, что совершается в мире, даже людьми, чуждыми Церкви, совершается верою. На вере утверждается земледелие, ибо кто не верит тому, что соберет произросшие плоды, тот не станет сносить трудов. Верою водятся мореплаватели, когда, вверив судьбу свою малому древу, постоянное стремление волн предпочитают твердейшей стихии, земле, предают себя самих неизвестным надеждам и имеют при себе только веру, которая для них надежнее всякого якоря»¹⁵.

Восприятие информации может быть, вообще говоря, процес­сом чисто рациональным, совершенно не затрагивающим эмоцио­нальную сферу психики. Вряд ли ознакомление с теоремой Пифа­гора или с тем фактом, что расстояние от Земли до Луны составляет 360 тыс. км, вызовет у кого-либо сколько-нибудь интенсивные положительные или отрицательные эмоции.

Однако длительное восприятие информации, сопровождаемое ее систематизацией, может вызывать переживания уже эмоцио­нального характера, например уважение и благодарность к лицу или учреждению, являющемуся источником или передатчиком информации. Когда систематизированная информативная сово­купность определяет мировоззрение, то она непосредственно затра­гивает и эмоциональную сферу, влияет на нее, вызывая определен­ные эмоции, направленные не только на источник информации, но и на ее содержание.

Так, знакомясь с космографией, человек может испытывать удивление и эстетическое удовлетворение (а в частных случаях, наоборот, ужас) перед беспредельностью Вселенной, закономерно­стями бытия, перед красотой и величием мироздания.

Если одновременно, ранее или позднее, тот же человек полу­чит такое элементарное религиозное понятие о Боге как Творце и Законодателе Вселенной, о месте, занимаемом в ней человеком — образом и подобием Божьим, о конечных судьбах мироздания, в нем может возникнуть и развиться вся совокупность эмоций, объединяемых обычно именованием «религиозное чувство»; сюда входят благоговение, ощущение зависимости и связанный с ним страх, в пределе — благодарность, надежда на Бога и любовь к Нему.

Многие из этих чувств уже выходят за рамки веры в узком, собственном значении этого слова. Однако, как совокупность чувств, тесно связанных с восприятием на веру информации, в частности и в особенности религиозной, следует выделить вер­ность (или преданность), представляющую собой устойчивое эмоционально-окрашенное и интенсивно-положительное отноше­ние к самому объекту системы информации, к ее совокупности и наконец —  к ее источнику.

Верность — высшая и наиболее сложная разновидность веры; наиболее яркое выражение ее мы находим в религиозной сфере, хотя она может иметь место не только по отношению к Богу (в данном случае — Объекту информации), к Церкви (источнику информации) и к вероучению (системе информации), но и по отношению к совершенно другим объектам в самых разнообраз­ных сферах. Такова преданность и верность науке, отдельным лицам и т.д.

Преданность, верность, однажды возникнув и развившись, ока­зывают стимулирующее действие на дальнейшее доверчивое восприятие и усвоение новой информации из того же источника, при­чем доверие достигает столь сильной степени, что сомнениям не остается места даже в случае, если личный опыт вступает в проти­воречие (действительное или кажущееся — это в субъективном плане безразлично) с получаемой информацией.

Так, человек, преданный атеистически-материалистической системе мировоззрения, оказывается во многих случаях недоступ­ным воздействию опровергающих его убеждения данных истори­ческого и повседневного опыта, в частности, опыта созерцания материального мира (природы), личного самосознания, нравствен­ного чувства и других данных, убедительно говорящих о Боге как о Едином Принципе и Начале бытия; такой человек настолько предан ставшим для него привычным догматическим стереотипам, что по свойственной многим инерции инстинктивно уклоняется от критического к ним отношения, боится их переосмысления, пред­почитая повторять лживые, но привычные и представляющиеся ему достоверными ссылки на науку, данные которой якобы лежат в основе материалистического мировоззрения¹⁶.

Аналогично человек, преданный той или иной религии или точнее — Богу, Которого проповедует и возвещает религия, тоже склонен к безоговорочному и некритическому восприятию рели­гиозной информации, если, конечно, он уверен в ее божественном происхождении. Точно так же он оказывается невосприимчивым к данным опыта, если они представляются ему противоречащими содержанию авторитетной религиозной информации.

Различие, однако, между преданностью, религиозного челове­ка, и преданностью атеиста заключается прежде всего в том, что в первом случае Объектом преданности и верности является Бог, а во втором — объект в полном смысле отсутствует (Ин 4:22), а подспудным и замаскированным, чаще всего и неосознанным объектом является личное, узко понимаемое благополучие самого субъекта. Действительно, быть атеистом выгодно в самом глубоко­ эгоистическом плане: атеизм часто поощряется извне сильными мира сего и сам потворствует жизни «во страстях и похотях», жизни, направленной к удовлетворению своих личных, более или менее низменных потребностей и склонностей (Ин 3:19-21).

Второе, не менее существенное различие в том, что там, где принимаемые на веру догматические положения сопоставляются с

объективно достоверными данными как материального, так и духовного опыта, оказывается, что этот опыт подтверждает дан­ные Откровения, как это имеет место, например, в отношении оспаривавшихся в свое время библейских данных о сотворении мира, о единстве происхождения человечества, о потопе, об исто­ричности Иисуса Христа и Его учеников и многого другого¹⁷.

Такого подтверждения не получают надуманные, искусствен­ные, вступающие в постоянное противоречие с живым самоосоз­нанием и объективными данными общечеловеческого опыта дог­маты атеизма.

Плюрализм веры как явления духовной жизни ярко отражен в Священном Писании. Наиболее элементарное проявление веры — «уверенность в невидимом» (Евр 11:1), согласие с содержанием рели­гиозной информации без попыток его опытной проверки — рас­крывается в одном из последующих стихов той же главы: «Без веры угодить Богу невозможно; ибо надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть, и ищущим Его воздает» (Евр 11:6). Здесь вере, несмотря на ее, в рамках данного текста, чисто рациональный (свободный от эмоций) характер, придается нрав­ственно-религиозная ценность: она предстает как условие богоискания, богоугождения и последующего благовоздаяния, т.е. тех добрых взаимоотношений с божеством, стремление к которым, как мы видели выше, составляет неотъемлемый элемент всякого религиозного переживания.

Гораздо большей нравственной ценностью и действенностью обладает, по признанию Самого Христа, вера сотника, пришедшего просить об исцелении своего слуги: «Истинно говорю вам, и в Израиле не нашел Я такой веры» (Мф8:5-10), говорит Он. Очевидно, вере сотника присуще глубокое доверие ко Христу, основанное на убежденности в Его сверхъестественных возможностях. В пред­ставлении сотника желаемое им событие оказалось свершенным еще до его фактического совершения, т.е. здесь вера уже не только «уве­ренность в невидимом», но и «осуществление ожидаемого»(Евр 11:1).

Еще большей силы, устойчивости и, можно сказать, тоталь­ности достигает вера, проявленная Авраамом в его беспредельной преданности Богу. И беспрекословное повиновение повелению оставить свою страну и идти, «не зная, куда идет» (Евр 11:8), и приятие с полным доверием обетования о рождении сына в глубокой старости (Быт 18), и, наконец, - вершина веры! - готов­ность принести в жертву единственного сына (Быт 22, Евр 11:17-19), все это вместе составляет преданность Богу, духовное состояние, где вера достигает высшего, устойчивого, ничем не поколебимого состояния, где вера становится верностью до смерти, венчаемой венцом вечной жизни (Откр 2:10). Поистине «поверил Авраам Богу, и это вменилось ему в праведность» (Быт 15:6, Рим 4:3).

История Церкви по настоящее время включительно являет бесчисленные примеры веры во всех ее проявлениях: это резуль­тат как неиссякающего действия благодати Божьей, так и свиде­тельство распространенности, жизненности и глубины религиоз­ных переживаний.