В духовно-музыкальной литературе и в церковно-певческой практике нашего времени немало таких мелодий, которые явно не соответствуют ни тексту песнопений, ни самому духу Православия, чтобы не сказать - вообще религии. Сочинения подобного рода мы должны рассматривать как небогослужебные: они пригодны по меньшей мере для внебогослужебных духовно-назидательных собраний (они устраивались у нас в миссионерских целях, но не привились в народе), для духовных концертов и для домашнего употребления. Сюда должны быть отнесены: концертные пьесы и все сочинения, в которых богослужебный текст изменен, заменен, монтирован или изобилует многократными повторениями слов; сочинения, имеющие светскую - танцевальную, оперную, вообще, театральную мелодию; сочинения, носящие религиозно-драматический характер, ярко выражающие субъективно-религиозные чувства самих авторов, а не Церкви в целом.
Прилагаяй к церковному пению не приятен есть, - гласит церковный Устав [1.20, 37]. По учению святителя Иоанна Златоуста, "в Церкви всегда должен быть слышим один голос" [1.19-3, т. 10, 375]. Следовательно, в церковном богослужении нельзя употреблять композиций, в которых извращен текст или слова не одновременно проговариваются певцами. Этим недостатком страдают все так называемые "концертные" пьесы.
Сольные сочинения, а также сочинения, в которых соло звучит в сопровождении хора, тоже не являются богослужебными, потому что в них мы слышим не пение, а игру голосов. По замечанию митрополита Московского Филарета, даже самые названия "соло", "трио" и тому подобные - неуместны в Церкви [2.39, т.2, 472].
Новейшие сочинители не только изменили текст, но и создали свой, комбинированный. Достаточно указать на такие произведения, как концерт "Радуйтеся людие" (Сарти), "Днесь всяка тварь" (Дегтярева), представляющие набор слов из разных песнопений. Даже Турчанинов не был свободен от этого недостатка: его комбинированная композиция "Воскресни, Боже", доныне употребляемая во многих наших городских храмах, не только является искажением текста, но и идет вразрез с Уставом, искажает смысл богослужения Великой Субботы.
Не могут также считаться богослужебными сочинения, в которых ясно слышится народная песня или инославный хорал: такие мелодии либо противоречат святости богослужения, либо превращают его в инославное. Однако следует сделать оговорку: здесь мы имеем в виду только такие мелодии, в которых песня или хорал звучат рельефно и оскорбляют чувство благоговения. Дело в том, что все наши новейшие композиции, за немногим исключением, очень близки к западной церковной музыке: почти на каждой из них в какой-то мере лежит печать Запада. От этого, как мы уже видели, не свободны даже наши церковные южно-славянские распевы.
Когда мы слышим католическое или протестантское песнопение, ласкающее наш слух и умиляющее нас умилением недуховным, а потом - одинаковую с ним по характеру Милость мира, - нам нет пользы в дискуссиях о том, кто у кого позаимствовал мелодию; излишне также спорить и о неправославности мелодии: она ясна всякому, поскольку мелодия здесь отошла от основы - осмогласия.
Отцы Церкви заповедали нам хранить память во время молитвы. "Когда молишься, - говорит преподобный Нил Синайский, - всеми силами храни память свою, чтобы она не предлагала тебе своего; но всячески воздвигай себя к разумному предстоянию (с сознанием, Кому и для чего предстоишь). Ибо во время молитвы ум обыкновенно окрадается памятью (приводит она на мысль вещи, лица, события и ими отвлекает от молитвы внимание ума... Очень завидует демон человеку молящемуся и всякие употребляет хитрости, чтобы расстраивать такое намерение его; поэтому не перестает возбуждать посредством памяти помыслы о разных вещах)" [1.19-7, т.2, 212]. Песенная мелодия, насильственно соединенная с текстом священных песнопений, должна быть отвергнута нами не только потому, что она противоречит святости богослужения, но и потому, что она отрицательно действует на нашу память, перенося нас из Церкви в мир. Вместо того, чтобы вынести из храма нечто полезное, мы теряем при этом и то, с чем пришли в храм.
Театральные мелодии.
"Покаяние" А.Л.Веделя.
Разбор доводов сторонников светского пения в храме.
Некоторые историки нашего церковного пения вслед за Разумовским утверждают, что святые Ефрем Сирийский и Иоанн Златоуст использовали, якобы, тогдашние театральные (зрелищные), и даже еретические мелодии для своих песнопений, чтобы отвлечь народ от зрелищ и еретических молитвенных собраний [2.31, 12, 29; 2.4, ч.2, 65; 2.12, 136]. Это дает основание поборникам светской мелодии в церковном пении самовольно распоряжаться в области применения театральных и песенных мотивов в богослужении. Решение этого вопроса для нас очень важно, поэтому мы должны остановиться на нем поподробнее.
Прежде всего надо отметить, что ни один из древних историков, на которых ссылаются защитники этого положения, не говорит об этом конкретно. Это видно даже из самих цитат, приводимых ими [2.19, 18; 2.40, 148]. Если, по свидетельству историков, святитель Иоанн Златоуст в противовес еретическим демонстрациям установил крестные ходы и всенощные бдения, а императрица Евдоксия предоставила ему своего придворного учителя пения для составления гимнов, то это еще не значит, что он использовал и зрелищные мелодии для этих гимнов. Этого он никак не мог допустить при своей последовательности. Достаточно указать на его беседы о зрелищах и о иудейской синагоге, чтобы убедиться в этом. "Если ты христианин, - говорит святитель, - зачем иудействуешь? Если иудей, - зачем беспокоишь Церковь?.. Перс исполняет свое, и варвар - свое... Синагога хуже зрелища: на зрелище - грех, а в синагоге - нечестие" [1.19-3, т.1, 642, 672-673, 679]. Если так сказано о иудеях, от которых Церковь приняла Священное Писание и, отчасти, даже саму мелодию, то что же остается сказать о еретиках и зрелищах?..
Действительно, святой Ефрем Сирии применял мелодии еретиков в своих гимнах [2.40, 85]; но если даже это делали и другие отцы, то это была мера чрезвычайного характера. Опыт и история свидетельствуют, что старые мелодии с новым текстом люди используют только в самом начале данной эпохи, пока новые идеи не успели еще врасти в сознание людей настолько, чтобы отразиться в музыке. Так было в первые века христианства; так было и у нас в первые годы после Октябрьской революции.
Действия богопросвещенных песнописцев Церкви не могут служить оправданием для сторонников светской мелодии в богослужении. Отцы-песнописцы при помощи Благодати могли и "брение" претворять в светотворное средство, как это делал Сам Господь, обещавший даровать такую же власть своим ученикам (Ин. 14, 12). Отцы Церкви знали, что пение привлекает мирян в церковь, но, тем не менее, они никогда не превращали храм в театр или в дом народных развлечений, "Здесь не театр, - говорит Златоуст, - не место играющих на цитре или представляющих трагедии, где плодом бывает только наслаждение, так что прошел день - и наслаждение исчезло" [1.19-3, т. 9, 105]. Храм - это дом молитвы. Так называют его и неверующие. Следовательно, церковное богослужение не может быть ни безрелигиозным, ни полурелигиозным собранием. Человек, не желающий молиться, не пойдет туда, если его не привлекут посредством "концертов" или другими приманками люди, извлекающие из этого материальные выгоды или одержимые неразумной ревностью о славе Божией.
Исходя из этих соображений, мы не можем признать богослужебными также и мелодии оперных арий, любовных романсов и тому подобные, проникшие в наши храмы в переработанном виде. Например, сочинение Степанова Отче наш.... Этот сольный номер очень напоминает арию демона из одноименной оперы А.Г.Рубинштейна. Надо сказать, что и другие сочинения этого композитора также нельзя считать богослужебными. В его композиции Милость мира есть строка, в которой ясно звучит русская народная "далевая" песня (см. пример 8).
Наконец, кроме мелодий концертных, песенных и инославно-церковных есть еще один вид мелодий небогослужебных: мы имеем в виду мелодии субъективно-драматического характера. Их авторы - люди, нередко глубоко верующие - создавали их с благочестивым намерением, но выражали в них свои личные (а не общецерковные) религиозные чувства, притом в сильных драматических формах. Сочинения подобного рода можно найти и у самых лучших церковных композиторов. Так, у Бортнянского, например, есть композиция на текст тропаря "К Богородице прилежно" с многократным повторением драматического восклицания "погибаем". Но особенно драматичны сочинения Веделя. В его Покаяния отверзи ми двери.. религиозно-субъективный драматизм доведен до крайнего предела.
Защитники таких мелодий называют их молитвенными, умилительными и трогательными "до слез". Да, молитвенности их никто не станет отрицать, как нельзя отрицать ее и у древних, и у современных экзальтированных религиозных сектантов, претендовавших и претендующих на харизматические дарования в своем религиозном исступлении. Во всякой, даже самой чудовищной религии есть молитвенность. Но какая она, эта молитвенность? Наша церковная молитва - это, прежде всего, молитва общеназидательная (Шор. 14, 17-19); этимона отличается от самоназидательной келейной молитвы пустынников, где гласная молитва рекомендуется только на первой степени духовного преуспеяния, а дальше она может даже принести вред, ибо мешает молитве духовной [ "Лествица", Сергиев Посад, 1894, с. 155]. Таким образом, самоназидательная молитва, при всей ее духовной пользе, должна уступить место молитве общеназидательной.
Возвращаясь снова к веделевскому "Покаяния отверзи ми двери...", мы должны отметить, что его "покаяние" не есть церковно-православное покаяние. Созданное под влиянием субъективно-религиозных переживаний автора, перемешанных с мотивами нецерковных мелодий, оно похоже, скорее, на субъективный молитвенный экстаз молящегося африканца, нежели на православное покаяние. Это нетрудно понять, если сравнить его мелодию с уставной мелодией 8-го гласа знаменного распева. Там, правда, нет и покаянного "шепота", какой мы слышим в композиции Бахметьева, навязавшего этому песнопению мелодию "подобна" б-го гласа: там слышится покаянный вопль, но вопль духовный, внутренний, а не оглушительный. Простая, задушевная и по-церковному выразительная знаменная мелодия может вызвать слезы, но не драматические, которые бывают в театре у зрителей и у самих артистов во время представления трагедий, а духовно-умилительные, врачующие (а не возмущающие) душу кающегося. Об этом сочинении Веделя было немало споров: одни превозносили его, а другие, наоборот, называли нецерковным. Так, Разумовский писал об этом сочинении следующее:
"Трио Веделя "Покаяния отверзи ми двери..." выражает мысль и глубокое сокрушение о грехах. Восклицание баритона "окаянный трепещу" как бы невольно и весьма естественно исходит от сердца, проникнутого благодатным сокрушением о своих греховных язвах" [2.31, 229]. Возражая Разумовскому, протоиерей Н.Трубецкой назвал эту композицию "бесчинным воплем надменной души" в ритме то марша, то танца. "Нам кажется, - пишет он, - что это музыкальное произведение гораздо больше имело бы успеха и пользы, если бы оно исполнялось не в храмах и не на слова священного текста" [2.11-1, 1959, №11, 70]. Едва ли можно согласиться полностью с мнениями обоих критиков. Веделевское "Покаяние", конечно, не может быть причислено к богослужебным мелодиям свободного сочинения, ибо в нем допущено искажение текста, уклонение от основы (знаменного осмогласия), бесчинный вопль и колоссальный драматизм; но его нельзя назвать и театральной мелодией, потому что автор выразил в нем, пусть и субъективно, но все же, религиозные чувства. Ведель - человек глубоко верующий, об этом никто не спорит; но его религиозное чувство, подобное могучей реке без должного направления, может принести людям вред вместо пользы. Как мелодия молитвенно-субъективная, веделевское "покаяние" может быть пригодным для домашнего употребления, и притом, такому же "кающемуся", как сам Ведель. Как песнопение небогослужебное, оно может с успехом исполняться в духовных концертах или литературно-музыкальных вечерах, посвященных его автору.
Совокупность свободных композиторских сочинений не может считаться церковным пением, или словесной мелодией: это - вокальная музыка, насильственно соединенная с чуждым ей богослужебным текстом. Таким образом, мы должны признать, что оторвавшись от основы - осмогласия в знаменном изложении, мы сразу же чувствуем, как колеблется почва под нашими ногами. Утратив критерий, определяющий церковность нашего пения, мы, волею или неволею, блуждаем среди мелодий инославных, театральных, песенных и религиозно-субъективных. Наше пение становится или неправославным, или православным, но не русским, или русским народно-песенным.
Защитники таких мелодий называют их молитвенными, умилительными и трогательными "до слез". Да, молитвенности их никто не станет отрицать, как нельзя отрицать ее и у древних, и у современных экзальтированных религиозных сектантов, претендовавших и претендующих на харизматические дарования в своем религиозном исступлении. Во всякой, даже самой чудовищной религии есть молитвенность. Но какая она, эта молитвенность? Наша церковная молитва - это, прежде всего, молитва общеназидательная (Шор. 14, 17-19); этимона отличается от самоназидательной келейной молитвы пустынников, где гласная молитва рекомендуется только на первой степени духовного преуспеяния, а дальше она может даже принести вред, ибо мешает молитве духовной [ "Лествица", Сергиев Посад, 1894, с. 155]. Таким образом, самоназидательная молитва, при всей ее духовной пользе, должна уступить место молитве общеназидательной.
Возвращаясь снова к веделевскому "Покаяния отверзи ми двери...", мы должны отметить, что его "покаяние" не есть церковно-православное покаяние. Созданное под влиянием субъективно-религиозных переживаний автора, перемешанных с мотивами нецерковных мелодий, оно похоже, скорее, на субъективный молитвенный экстаз молящегося африканца, нежели на православное покаяние. Это нетрудно понять, если сравнить его мелодию с уставной мелодией 8-го гласа знаменного распева. Там, правда, нет и покаянного "шепота", какой мы слышим в композиции Бахметьева, навязавшего этому песнопению мелодию "подобна" б-го гласа: там слышится покаянный вопль, но вопль духовный, внутренний, а не оглушительный. Простая, задушевная и по-церковному выразительная знаменная мелодия может вызвать слезы, но не драматические, которые бывают в театре у зрителей и у самих артистов во время представления трагедий, а духовно-умилительные, врачующие (а не возмущающие) душу кающегося. Об этом сочинении Веделя было немало споров: одни превозносили его, а другие, наоборот, называли нецерковным. Так, Разумовский писал об этом сочинении следующее:
"Трио Веделя "Покаяния отверзи ми двери..." выражает мысль и глубокое сокрушение о грехах. Восклицание баритона "окаянный трепещу" как бы невольно и весьма естественно исходит от сердца, проникнутого благодатным сокрушением о своих греховных язвах" [2.31, 229]. Возражая Разумовскому, протоиерей Н.Трубецкой назвал эту композицию "бесчинным воплем надменной души" в ритме то марша, то танца. "Нам кажется, - пишет он, - что это музыкальное произведение гораздо больше имело бы успеха и пользы, если бы оно исполнялось не в храмах и не на слова священного текста" [2.11-1, 1959, №11, 70]. Едва ли можно согласиться полностью с мнениями обоих критиков. Веделевское "Покаяние", конечно, не может быть причислено к богослужебным мелодиям свободного сочинения, ибо в нем допущено искажение текста, уклонение от основы (знаменного осмогласия), бесчинный вопль и колоссальный драматизм; но его нельзя назвать и театральной мелодией, потому что автор выразил в нем, пусть и субъективно, но все же, религиозные чувства. Ведель - человек глубоко верующий, об этом никто не спорит; но его религиозное чувство, подобное могучей реке без должного направления, может принести людям вред вместо пользы. Как мелодия молитвенно-субъективная, веделевское "покаяние" может быть пригодным для домашнего употребления, и притом, такому же "кающемуся", как сам Ведель. Как песнопение небогослужебное, оно может с успехом исполняться в духовных концертах или литературно-музыкальных вечерах, посвященных его автору.
Совокупность свободных композиторских сочинений не может считаться церковным пением, или словесной мелодией: это - вокальная музыка, насильственно соединенная с чуждым ей богослужебным текстом. Таким образом, мы должны признать, что оторвавшись от основы - осмогласия в знаменном изложении, мы сразу же чувствуем, как колеблется почва под нашими ногами. Утратив критерий, определяющий церковность нашего пения, мы, волею или неволею, блуждаем среди мелодий инославных, театральных, песенных и религиозно-субъективных. Наше пение становится или неправославным, или православным, но не русским, или русским народно-песенным