XXIII РАСПЯТИЕ

Предварительные замечания о крестной каз­ни. — Крестный путь. — Плач жен иерусалимс­ких. — Слова к ним Иисуса Христа. — Он изне­могает под Своим крестом. — Симон Киринейский заставляется нести крест. — Место казни, издревле примечательное. — Смирна и уксус. — Господь отрекается от них. — Распятие. — Мо­литва за распинателей.

Крестная казнь, на которую осужден был Ии­сус Христос, принадлежит к изобретениям бесчеловечной жестокости, которыми про­славились восточные деспоты, и составляла последнюю в ряду самых ужасных казней. С Востока она перешла в Рим и следовала за победителями света всюду, пока не была уничтожена Константином Вели­ким. У евреев крестной казни не было; за некоторые преступления закон повелевал вешать на дереве пре­ступников, но их не прибивали гвоздями, и трупы при наступлении вечера надлежало снимать для погребе­ния¹⁸². В самом Риме распинали только рабов, которые там не считались за людей. Из жителей провинций при­гвождали ко кресту одних разбойников и возмутителей общественного спокойствия. Распятию большей час­тью предшествовало бичевание. Производилось оно,

как и все прочие казни, вне городов и селений¹⁸³, на мес­тах более видных, например, на холмах или при боль­ших дорогах. Распинателями бывали воины, которые у римлян совершали все казни. Преступник сам должен был нести свой крест до места казни, подвергаясь в это время насмешкам и побоям. Крест ставили прежде, а потом уже пригвождали к нему преступника: отсюда выражения восходить, быть подняту, вознесену на крест. С распинаемого снимали всю одежду, которая поступа­ла в распоряжение воинов. Погребения для распятых не было. Тела оставались на крестах и становились добы­чей плотоядных птиц и животных, пока не истлевали. Иногда однако же родственникам позволялось погре­бать их¹⁸⁴. В случае нужды (при наступлении праздника, торжества и проч.) жизнь распятых могла быть по зако­ну сокращена: у них перебивали ноги, могли задушить дымом и жаром от зажженного под крестом хвороста, убить ударом в голову или сердце и проч.

Сам вид и состав креста, насколько можно заклю­чать из тщательного сопоставления всех древнейших свидетельств, были таковы: основанием креста служи­ли прямой столб или доска, которые укреплялись в земле. На верхней части делалась перекладина, иногда на самом верху столба, почему крест и походил на бук­ву Т, но большей частью — несколько ниже верха, со­ответственно положению рук, к ней прибиваемым, от­чего верхний конец столба, по словам Иустина-муче­ника, был похож на рог. В середине (in medio) столба приделывалось, также похожее на рог, седалище (sedile) для поддержания тела, чтобы оно тяжестью своей не разорвало рук и не оторвалось от креста. Таким обра­зом, крест, по словам св. Иринея, имел пять концов, два в длину, два в ширину и один посередине. О подно­жии древние писатели до 6-го века нигде не упомина­ют; свидетельства позднейших слабы¹⁸⁵, и они могли быть следствием их непонимания; ибо, говоря о под­ножии, они не говорят уже о седалище; последнее по ошибке могло быть принято ими за первое¹⁸⁶. Руки, а иногда и ноги, прибивались ко кресту гвоздями; кроме этого, тело распятого нередко привязывали к столбу веревками. Вверху столба, над головой распятого, при­бивалась небольшая белая дощечка, на которой черны­ми буквами записывали его имя и преступление. До­щечку эту иногда несли впереди преступника до места казни, или он сам нес ее на своей шее. Иногда пись­менное объявление заменялось словесным: для этого один из воинов должен был кричать: такой-то распи­нается за такое-то преступление. Кресты делались не­высокие, так что ноги распятого от земли отделяло не более трех футов¹⁸⁷.

Отцы Церкви сравнивают крест с птицей, которая с распахнутыми крылами летит по воздуху, с челове­ком, плывущим или молящимся с распростертыми ру­ками, с мачтой и реем корабля и проч. Поскольку евангелисты не говорят, что крест Иисуса Христа в чем-то отличался от обыкновенных крестов, да и не было в том никакой нужды, то, без всякого сомнения, следует считать, что он имел вид вышеописанный, то есть был четвероконечен, а считая и седалище, пяти­конечен.

Мучения распятых были ужасны. Надо вообразить неестественное положение тела с простертыми вверх, пригвожденными руками, причем малейшее движение, необходимое для жизни, сопровождалось новой нестер­пимой болью. Тяжесть повисшего тела с каждым часом все больше раздирала язвы рук. Кровь, лишившись ес­тественного круговращения, приливала к голове и серд­цу, вызывая головокружение и сердечное томление, ко­торое мучительнее самой смерти. Несчастный, проник­нутый со всех сторон смертью, переживал сам себя и стонал в муках до трех, а иногда до 6-ти и более дней. Чаша с ядом, поданная такой рукой, какой она подана была Сократу, являлась величайшим благодеянием в сравнении с казнью крестной.

С мучением распятых равнялось одно только их бесчестье. Название крестоносцев (crucifer, cruciarius) было последним выражением гнева и презрения. Са­мые жестокие господа за тяжкие преступления рабов своих приказывали надевать на них крестообразное иго (furcam) и в этом позорном виде водить по улицам. Это значило лишить несчастного имени человека, от­дать в жертву всеобщему презрению. Для иудеев казнь крестная особенно была отвратительна, потому что закон Моисеев гласит: проклят всяк висящий на дереве¹⁸⁸! По этой-то причине самое славное воскресение Госпо­да и божественные чудеса, сопровождавшие пропо­ведь о Нем апостолов, не могли затмить в глазах неве­рующих бесславия креста Христова; и он, по замеча­нию ап. Павла, оставался для иудеев соблазном, а для еллинов безумием (1 Кор. 1, 23). Вообще, казнь крест­ная была столь жестока и поносна, что сам Цицерон не находил слов к ее описанию и именем отечества требо­вал, чтобы не только тело, но, если можно, зрение и слух, само воображение римского гражданина было свободно от креста.

И эту-то казнь Отец Небесный благоволил избрать для единородного, возлюбленного Сына Своего!!! Хрис­тианин, помни это и избегай грехов, за которые Сын Бо­жий претерпел крест и которыми Он, по уверению апос­тола, распинается до сих пор (Ев. 6, 6).

Тайна нечестия, над которой так деятельно трудил­ся сам князь тьмы (Ин. 13, 2, 27; 12, 31), была уже на­половину совершена: Святый Святых вменен с безза­конными; оставалось только вознести Его на крест, что­бы Он мог привлечь к Себе всяческая... (Ин. 12. 32.)

У евреев, если верить Талмуду, существовало обык­новение, чтобы осужденный на смерть преступник был казнен не сразу после осуждения. Глашатай несколько раз всенародно объявлял его имя, вину, свидетелей преступления и род казни, ему назначенной, вызывая всякого, кто может идти в суд и защищать несчастного. И у римлян был закон, изданный Тиверием, по которо­му смертная казнь совершалась не раньше, чем через 10 дней после приговора. Но для Иисуса Христа, хотя

Он судим был и по римским, и по иудейским законам, ни тот, ни другой обычай не был соблюден¹⁸⁹. Отсрочка казни простиралась только на обыкновенных преступ­ников, а возмутители общественного спокойствия, враги Моисея и кесаря, каким клевета представила Ии­суса, не имели права на эту милость: их казнь тем была законнее, чем скорее совершалась. Итак, Иисус Хрис­тос сразу после осуждения был предан воинам, кото­рые у римлян совершали все казни. Первым делом их было снять с Него багряницу и одеть в собственную Его одежду: этого требовал обычай и, может быть, жа­лость. Молчание евангелистов не позволяет сказать ре­шительно: был снят при этом и терновый венец или ос­тавался на голове Господа до самого снятия Его с крес­та. Впрочем, древнее обыкновение изображать Иисуса Христа на кресте в терновом венце имеет вид истори­ческого предания. В подтверждение его можно сказать, что распинатели имели достаточно поводов оставить венец на главе Господа, так как, по их представлению о Нем, он был весьма кстати, подтверждая то, о чем гово­рила надпись.

Потом воины, как было принято, возложили на Иисуса Христа крест и повели Его за город, где произ­водились казни. Для такого шествия обыкновенно вы­бирались главнейшие улицы, и оно с намерением де­лалось как можно продолжительнее; но теперь огра­ниченность времени не допускала ни малейшего про­медления, ибо до пасхального вечера, который был ес­ли не столь свят, как предшествующий, в который сне­дали пасху, то еще более торжествен и праздничен, оставалось всего несколько часов. Поскольку по закону распятых нельзя было оставлять на крестах после по­луночи, а крестная смерть, как мы видели, была дол­гой, то распятие Иисуса Христа следовало отложить до другого времени, если бы не было принято в особых случаях прерывать жизнь распятых насильственной смертью. Синедрион, при всем желании продлить как можно более мучения личного врага своего, должен был решиться на это средство: иначе во время праз­дника пришлось бы опасаться возмущения народного в защиту Иисуса Христа.

Открылось необыкновенное зрелище! Тот, Чьи бесе­ды в храме народ иерусалимский всегда слушал с вос­торгом, Который, казалось, повелевал всей природой, давая исцеление слепорожденным, изгоняя бесов, вос­крешая мертвых, Которому еще за несколько дней ока­зывалось уважение как потомку Давида, как царю Израилеву, проходил пространными стогнами иерусалим­скими посреди двух злодеев, влача за Собой тяжелый крест! Теперь-то особенно должны были исполниться слова, сказанные некогда Иисусом Христом о Своем униженном состоянии: блажен есть, иже аще не соблаз­нится о Мне (Мф. 11, 6)!

«Возможно ли (так могли думать многие даже из тех, кто до сих пор надеялся увидеть в Иисусе Христе обето­ванного пророками Избавителя), возможно ли, чтобы Мессия подвергся такой участи, какой подвержен те­перь Иисус? Кто сам не в состоянии избавить себя от поносной казни, тот может ли принести избавление бедному народу иудейскому? Разве не обманываемся мы все, ожидая восстановления царства Израилева, надеясь на пришествие Мессии сильного и могущественного? Но так учили нас отцы наши; так, говорят, писано в законе и пророках. И для чего бы все пророки за несколь­ко веков в таких величественных выражениях предвоз­вещали пришествие Мессии, если Мессия будет таким человеком, каким является теперь Иисус, если ему суж­дено, ничего не сделав для народа, стонущего под игом бедствий, окончить жизнь свою поносной смертью? и какая смерть? Крестная!.. О, проклят всяк, висяй на древе! Нет! Что бы кто ни говорил, а это знамение не спасе­ния, а клятвы: верно, Сам Бог нашел что-либо преступ­ное в Этом Человеке».

Так могли думать некоторые. С другой стороны, колеблющаяся вера последователей Иисусовых имела для себя немалую опору. В ком было сердце, чуткое к истине и добродетели, знакомое с высокими чувствами веры и святой любви, тот не мог согласиться с фарисе­ями и книжниками, выставлявшими Иисуса Христа в виде обольстителя с нечистыми помыслами. «Нет! Он не обольщал нас, когда говорил с такой сладостью о любви к Богу и ближнему, когда раскрывал перед нами святые пути Промысла, воззывал нас к подражанию вере и добродетелям наших праотцов; когда сердце на­ше пламенело тем чистым восторгом, которого никог­да не вызывали беседы фарисеев и книжников. Пове­дение Его совершенно достойно Сына Давидова. Если бы Он искал земной славы, то сколько представлялось Ему случаев действовать силой! Не смирение ли и кро­тость Его были причиной того, что фарисеи так легко взяли Его? Ему приписали мятеж и измену, но это яв­ная клевета, изобретенная первосвященниками за то, что Он обличал их пороки, от которых мы страдаем. Не сам ли Пилат объявлял Его несколько раз невиновным и во время осуждения назвал праведником? Его осуди­ли на смерть крестную, но Он, слышно, Сам давно предрекал эту смерть, говорил, что Ему от Самого Бога предопределено пострадать для спасения Израиля. Мы, слушая наших (слепых) учителей, не ожидали по­добных событий. Но разве нам известна вся судьба Мессии? Кто постиг весь смысл пророчеств, в которых Он изображается и страдающим? Не сами ли книжни­ки противоречат себе, когда описывают лицо Мессии? Притом, еще не все окончится с Его смертью. Он обе­щал, как слышно, чрез три дня воскреснуть. О, если бы сбылось это обещание!..»

Поступок с Иисусом Христом Ирода, конечно, многим напомнил Иоанна Крестителя, им убитого, а воспоминание всеми уважаемого и любимого Иоанна устраняло соблазн, происходящий от креста Иисуса, ибо все знали, что Иоанн признавал Его Агнцем Божь­им, вземлющим грехи мира, и так высоко ставил Его, что почитал себя недостойным служить Ему вместо ра­ба (Ин. 1,27).

С Господом вели на казнь двух преступников (Лк. 23, 32), которые также осуждены были на распятие и, без сомнения, сами несли кресты. Древнее предание гово­рит, что один из этих преступников назывался Гестас, а другой Дисмас. О преступлениях их нет верных сведе­ний; кажется однако же, что они принадлежали к об­ществу Вараввы и участвовали в мятеже и убийствах, им произведенных, ибо с Вараввой, по замечанию св. Мар­ка (15, 7), находились в темнице и его сообщники, чья участь должна была решиться перед праздником и, судя по роду преступления, — крестной казнью.

За осужденными следовало великое множество на­рода (Лк. 23,27). Казни среди праздников для набожных иудеев, какими становились в это время весьма многие, были делом неприятным и отвратительным. Но казнь Пророка Галилейского, в Ком многие надеялись увидеть Мессию, невольно привлекала всякого. Между тем, она сделалась теперь известной всему Иерусалиму, вмещав­шему во время Пасхи несколько сот тысяч жителей.

С народом Господь не беседовал. Было время для имеющих уши слышать; теперь оставалось имеющим очи видеть. Само несение креста и изнеможение пре­пятствовало Ему говорить, тем более для шумной тол­пы народа.

Жалостные крики и вопли некоторых женщин выве­ли однако же Господа из безмолвия. То были не ближай­шие ученицы Его, которых мы увидим на Голгофе и ко­торым не могло быть сказано то, что теперь будет сказа­но, а частью жены иерусалимские, может быть, матери детей, которые пели Ему «осанна», частью — другие из пришедших со всей Иудеи на праздник. Ничто не могло удержать их от слез при виде Иисуса, изнемогающего под тяжестью креста: ни присутствие первейших лиц синедриона, которые пылали ненавистью ко Господу и ко всякому, кто был к Нему привержен, ни опасение прослыть в народе соучастницами в преступлениях, приписанных Пророку Галилейскому, — они открыто предавались всей горести, к какой только способны сер­дца чуткие и безутешные...

Для Господа, Который обещал не забыть даже чаши студеной воды, поданной во имя Его (Мф. 10,42), состра­дание жен не могло не иметь значения. Но смерть, на ко­торую шел Он, была превыше обыкновенных слез со­страдания: надлежало плакать и сокрушаться всем коле­нам Израилевым, только не о том, о чем плакали жены.

«Дщери иерусалимские! — сказал Господь, обратясь к ним, — не тачитеся о Мне; обаче себе плачите и чад ва­ших».

(Такое дивное запрещение плакать о Нем, когда Он, изнемогая под крестом, шел на очевидную и мучитель­ную смерть, могло быть совершенно понято лишь после Воскресения Иисуса Христа; но совет плакать о себе и о чадах своих и теперь давал понять женам и каждому, ка­кое великое различие между чувствами Иисуса Христа, в таком положении не оставляющего мысли и заботы не только о настоящей, но и о будущей судьбе чад Иеруса­лима, и бесчувствием первосвященников, которые пе­ред Пилатом с таким безрассудством призывали на сво­их соотечественников кровь Праведника.)

«Яко се, — продолжал Господь, — дние грядут, в ня же рекут: блаженны неплоды и утробы, яже не родиша, и сосцы иже не доиша. Тогда начнут глаголати горам: пади­те на ны, и холмом: покрыйте ны. Зане, аще в сурове (зе­ленеющем) древе сия творят, в сусе (древе) что будет ?» (Лк. 23, 29-31.)

Нельзя было сильнее изобразить бедствий, угро­жавших Иерусалиму. Бесчадство почиталось у иудеев самым тяжким несчастьем и наказанием Божьим: а по­тому дойти до того, чтоб завидовать бесчадным, значи­ло придти в полное отчаяние. Так выражались и проро­ки (Осии 10, 8; Ис. 2, 10-19; Апок. 6, 16), когда от име­ни Бога Израилева угрожали Израилю за его преступле­ния. Но эта угроза произнесена Сыном Человеческим без всякого чувства личного негодования на неблаго­дарных соотечественников. Он не говорит, что наступа­ют дни, когда вы, пославшие Меня на казнь, скажете, а говорит просто: скажут, ни мало не касаясь личных врагов Своих. Высочайшее чувство самоотвержения за­ставляет Его забыть все собственные страдания, и Он запрещает плакать о Себе; но истинное чувство любви к бедному отечеству побуждает не скрывать ужасных зол, его ожидающих, в предостережение тем, которые еще могли внимать истине. Это была последняя проповедь покаяния, которую народ иудейский слышал из уст сво­его Мессии, произнесенная с самым нежным чувством любви к ближним. Войны, глад, язвы и прочие бедст­вия, за которыми следовало разрушение Иерусалима, действительно, должны были обрушиться всей своей тяжестью на беременных женщин и матерей, имеющих грудных младенцев. Так и прежде, изображая ученикам Своим эти бедствия, Господь представил особенно участь жен непраздных: горе же доящим в тыя дни (Лк. 21, 23; Мк. 13, 17; Мф. 24, 19)!

Слова: «Если с зеленеющим деревом (со Мной) это делают; то что будет с сухим» (с народом иудейским), — значат много, очень много ужасного для народа иудей­ского. Но и в этих словах нет никакого личного негодо­вания. Это присловие, непрестанно переходившее из уст в уста; и когда же приличнее было употребить его, как не теперь, для вразумления всех и каждого? Если вожди народа иудейского, первосвященники, фарисеи и книжники сравниваются здесь с сухим деревом (обыкновенный у пророков символ людей нечести­вых¹⁹⁰), то это сравнение еще с большей выразительнос­тью уже звучало из уст Иоанна Крестителя, когда тор­жественное посольство от лица синедриона спрашива­ло его, не он ли Мессия (Мф. 3, 10).

В то время, когда Иисус Христос в последний раз предостерегал таким образом Своих соотечественников, слова Его, вероятно, были приняты с любовью немноги­ми. Но во время разрушения Иерусалима, происшедше­го спустя несколько лет, самые упорные враги Господа

должны были вспомнить их. Нельзя без содрогания чи­тать описания тогдашних бедствий народа иудейского. Состояние матерей было таково, что некоторые из них решались закалать собственных детей для снеди... Тогда скалы и пещеры палестинские, служившие во время войн обыкновенным убежищем иудеев, сделались, как предрекал теперь Господь, гробами для многих тысяч несчастных, которые действительно призывали сами на себя смерть как последнюю отраду.

Когда приблизились к городским воротам, Иисус Христос изнемог до того, что не в силах был далее не­сти Своего креста и, как говорит древнее предание, преклонился под ним. Человеколюбие ли римского со­тника, распоряжавшегося казнью, или бесчеловечие иудеев, опасавшихся, что жертва их злобы может уме­реть до казни, были причиной, только воины решились помочь Иисусу и, вопреки обыкновению, возложить Его крест на другого. Провидение не умедлило послать для этого человека, некоего Симона, родом или про­званием Киринейского¹⁹¹, который, возвращаясь с села, встретил стражу, ведущую Иисуса, при самом выходе из города. Воины тотчас захватили  его и заставили  не­сти крест Иисусов: поручение тягостное и, при настоя­щих обстоятельствах, чрезвычайно бесчестное; а поэ­тому весьма вероятна догадка некоторых, что Симон был из числа последователей Иисуса Христа и при встрече с Ним подал какой-либо знак сострадания, из-за чего воины сами или по совету иудеев решились воз­ложить на него крест. По крайней мере, три евангелиста (Мф. 27, 32; Мк. 15, 21; Лк. 23, 26) не без причины почли нужным передать потомству имя и род человека, который нес крест Господа, и причину эту следует ис­кать в том, что Симон нес крест не по одному принуж­дению, а с любовью к Распятому на нем; или в том, что он впоследствии совершенно узнал цену креста Иису­сова и носил его до конца своей жизни. Св. Марк упо­минает еще, что Симон был отцом Александра и Руфа, которые, по крайней мере, во время написания Марко­ва Евангелия, принадлежали к числу христиан и были всем известны по своим добродетелям: иначе упомина­ние о них не имело бы никакого смысла. Руф, видимо, есть тот самый, которого ап. Павел в послании к Рим­лянам (16,13) называет избранным в Господе и которо­го память он столько уважал, что мать его именовал своей матерью. Такого семейства был главой Симон, удостоенный Провидением высочайшей и единствен­ной чести — разделить с Господом тяжесть Его со­бственного креста!..

Чтобы кто-либо, видя Симона, несущего крест, не подумал, что он сам осужден на распятие¹⁹², воины, воз­ложив на него крест, заставили Иисуса Христа идти пря­мо впереди него. Новое положение это, являясь некото­рым облегчением, в то же время могло служить для врагов Господа поводом к новым клеветам и насмешкам. Казалось, Провидение с намерением соединяло у крес­та Иисусова все, что могло быть мучительнейшего и бо­лее поносного, дабы Началовождь спасения человечес­кого собственным опытом узнал все.

Наконец, достигли Голгофы, или лобного места¹⁹³. Так называлась одна из горных северо-западных возвы­шенностей около Иерусалима, на которой совершались казни и которая с этих пор должна была соделаться са­мым священным местом на земном шаре. Древнее пред­ание иудейской Церкви утверждало, что на этой горе погребена была глава Адама¹⁹⁴; и вот, над этой главой до­лжна была пролиться теперь очистительная кровь Адама второго. Здесь же Авраам поднял жертвенный нож на своего единородного Исаака; и вот, теперь над Едино­родным Сыном Божьим должно было на самом деле со­вершиться то, что в Исааке послужило только к преоб­разованию будущего.

Между тем как воины ставили и укрепляли кресты, Иисусу Христу дано было, по древнему обычаю¹⁹⁵, питье, состоящее из вина, смешанного со смирной¹⁹⁶. Такое сме­шение, вызывая помрачение рассудка, делало менее му­чительными страдания распятых¹⁹⁷. Судя по тому, что в числе последователей Иисуса Христа было довольно людей весьма богатых и усердных, следовало ожидать, что питье, Ему поднесенное, будет приятно, по крайней мере, не отвратительно: между тем, оно было горько, как желчь, и кисло — как уксус. Обстоятельство это за­ставляет думать, что напиток готовили враги Иисуса Христа и что мирра и вино взяты были самые плохие.

Не были ли даже добавлены при этом настоящие желчь и уксус? Бесчеловечность врагов Иисусовых дела­ет это возможным, а слова ев. Матфея подтверждают эту мысль (Мф. 27, 34). В таком случае, чтобы понять еван­гелистов, следует предположить, что одни подносили Господу вино, смешанное со смирной, как то упомина­ется у ев. Марка, а другие — враги Его — давали Ему пить уксус с желчью, как повествует Матфей. Впрочем, нет особенной нужды допускать, что евангелисты гово­рят не об одном и том же питье: ибо слово, употреблен­ное св. Матфеем, означает не один уксус, а всякую кис­лоту, и в частности, вино плохое, окислое, какое, без со­мнения, и давалось преступникам. Равным образом, и желчь означает всякую горечь, особенно смирну, кото­рая у евреев и называлась горечью. А поэтому, говоря словами Феофилакта, уксус с желчью значит то же у св. Матфея, что у св. Марка вино со смирной: ибо и вино могло быть названо уксусом из-за очень кислого вкуса, и мирра — желчью, потому что она весьма горька. Так точно понимал сказания евангелистов в свое время и блж. Августин¹⁹⁸, основываясь, между прочим, на древ­нейшем Сирском переводе Евангелия Матфеева, где вместо желчи стоит слово, означающее вообще горечь. Ев. Матфей, заменяя смирну желчью и вино уксусом, без сомнения, имел в виду выражение псалма Давидова  (по переводу Седмидесяти): дата в снедь мою желчь и в жажду напошиа мя оцта (Пс. 89, 22).

Господь принял в руки чашу с питьем, но отведав, отдал назад. Чаша холодной воды, может быть, была бы Им выпита, потому что продолжительное изнеможение сил, в котором Он находился, вызывало жажду; но пи­тье, притупляющее чувства, было недостойно Того, Кто один за всех пил чашу гнева Божьего. Несмотря на жестокость мучений, ожидавших Его на кресте, Сын Чело­веческий хотел претерпеть их все в полном сознании. Другого прохлаждающего питья без смирны или не бы­ло, или враги Господа не позволили дать.

Первосвященники и старейшины, несмотря на ве­ликий день праздника, все находились на Голгофе. Могли опасаться, что без их личного присутствия не­постоянный народ изменит отношение к Иисусу Хрис­ту; или последователи Его отважатся остановить казнь. Но скорее всего, на Голгофу их привело желание быть свидетелями бесчестия и мучений умирающего Иисуса, отравить последние минуты Его клеветой и на­смешками, не позволить хоть немного облегчить Его страдания, видеть образ мыслей собравшегося во мно­жестве народа и сформировать по своему желанию его мнение.

Ах, природа человеческая обнаружилась уже во вре­мя суда над Иисусом Христом с такой мрачной и низкой стороны, что от нее, не искажая исторических фактов, можно ожидать теперь всего!..

Приступая к изображению самого распятия и смер­ти Богочеловека, честно признаемся, что мы с душев­ным трепетом касаемся этого предмета: надо повест­вовать о том, что вызывает благоговейное удивление самих ангелов (1 Петр. 1, 12)... Творец видимых и невидимых (Ин. 1, 3; Кол. 1, 16), Который мог призвать, да­же сотворить легионы ангелов (Мф. 26, 53) для испол­нения воли Своей, возносится на крест, подобно пре­ступнику, и подвергается ужасным мучениям!.. Едино­родный Сын Божий оставляется среди мучений смерт­ных Отцом, у Которого Он имел славу, прежде мир не бысть (Ин. 17, 5), с Которым Он есть едино (Ин. 10, 30. 5, 23) по существу и славе! Господь всяческих, имею­щий жизнь в Самом Себе (Ин. 5, 26) и дающий бытие всякой твари, истаивает от жажды, умирает, как пос­ледний из сынов человеческих! Это такие понятия, ко­торых никогда не создало бы самое пламенное вообра­жение, если бы они не были преподаны верой; это пре­мудрость Божья тайная, сокровенная, которая, будучи от век предназначена в славу нашу, никем однако ж не была познана, доколе Бог не благоволил открыть ее святым Своим (1 Кор. 2, 7-8). Здесь по необходимости теряется всякое соответствие слова и изображаемого предмета, и повествование, само по себе слабое, стано­вится еще более поверхностным и косноязычным. Са­ми евангелисты в этом случае изображают Иисуса Христа, так сказать, только по плоти (1 Кор. 2, 7-8), как Он представлялся чувствам зрителей, не раскрывая того, что происходило в Его духе, не изъясняя тайны внутренних страданий Богочеловека. Кто хочет знать эту тайну (а не участвуя в ней живой верой и живой де­ятельностью, нельзя быть истинным христианином), тот должен обратиться с молитвой к Самому Духу Божьему (1 Кор. 2, 10), Который один предвозвещал Христовы страдания до совершения их (1 Петр. 1, 13), один и возвещает тайну этих страданий после их совер­шения. Слово Божье объявляет только, что для пони­мания всей силы страданий Христовых надо сораспяться со Христом и спогребстись Ему (Рим. 6, 4). А один из уразумевших свидетельствует, что после этого разумения весь мир покажется ничем (Фил. 2, 8).

Когда кресты были укреплены в земле, воины, как обычно, сняли с Иисуса Христа всю одежду¹⁹⁹, взяли пре­чистое тело Его, приподняли на крест, распростерли ру­ки и начали прибивать их к дереву гвоздями. Потоки крови полились на землю...

Вместо стонов и воплей, обыкновенных и неизбеж­ных в таком случае, из уст распинаемого Господа послы­шалось другое: в ту минуту, когда, по всей вероятности, ожесточенные враги Его со злобной радостью впились взором в Его лицо, ожидая видеть выражение муки, Гос­подь кротко возвел очи к небу и сказал: «Отче, прости им! Не велят бо, что творят».

Таково послушание даже до смерти, и смерти крес­тной! Того, Который предал Его в руки врагов, попус­тил осудить на мучения и смерть, Божественный Стра­далец называет Своим Отцом, точно так же, как назы­вал Его при гробе Лазаря (Ин. 11, 41) или когда глас с неба при всем народе свидетельствовал о Его Божес­твенном достоинстве (Ин. 12, 28). Заповедав последо­вателям Своим молиться за врагов, Богочеловек подает теперь пример этой высокой молитвы, подает в минуту ужаснейших страданий от врагов Своих. Непосредст­венно слова этой молитвы, конечно, относились к рас­пинавшим воинам (которые виновны были не тем, что исполняли дело своего звания, но что, подчинившись желанию иудеев, обнаруживали излишнюю жесто­кость); но по сути своей ходатайственная молитва Гос­пода обнимала собой всех врагов Его: из нее не исключался ни Каиафа, ни Пилат, ни Ирод. Ибо все они, по своей злобе или по лукавству, действительно не знали сами, что делали. «Ибо если бы знали, — говорит св. Павел, — то не распяли бы Господа славы»²⁰⁰.