XV ПРЕДАНИЕ

Предатель со спирой. — Аз есмь! — Велико­душное самопредание. — Необдуманная рев­ность Петра. — Исцеление урезанного уха. — Рассеяние учеников. — Стража ведет Иисуса Христа, связанного, в Иерусалим. — Приключе­ние с одним юношей. — Иоанн и Петр следуют издали за Учителем.

возвышенности, на которой лежал вертоград Гефсиманский, можно было уже заметить при­ближающуюся толпу, которая, при всей осто­рожности, выдавала себя несколькими све­тильниками. В ней были разные люди — большей частью стражи храма и слуги первосвященнические, воинствен­ный вид которым придавало различное оружие, которое они несли в руках и которое применялось для насилия и грабежа. Можно было подумать, что эта толпа идет на ка­кой-либо бесчестный промысел или же ей пришлось не­ожиданно вооружиться против возмутителя ночного спо­койствия, если бы несколько человек из римских воинов и начальников храма, даже синедриона (Лк. 22, 52), не показывали своим присутствием, что все это делается по распоряжению высшего начальства. Посылать такие жалкие отряды — было последним остатком власти иу­дейского синедриона, перед вождями которого трепетали некогда полководцы и государи Востока; и синедрион едва ли не в последний раз воспользовался этим правом — против своего Мессии! Мрачная картина освещенной факелами толпы довершалась видом одного человека, ко­торый дрожащими стопами шел впереди и вел всех, хотя был без оружия, и движениями своими невольно показы­вал, что он недавно совершил злое дело и теперь спешит на новое, еще большее. То был несчастный Иуда...

Страже и слугам (кажется) не было известно, против кого они отправлены. Первосвященники имели достаточ­ную причину не объявлять им этого, из опыта зная, что для некоторых слуг слова Иисуса важнее приказаний их начальников (Ин. 7, 46). Тем нужнее был какой-либо оп­ределенный знак, указывающий на виновного. Предатель избрал для этого лобзание. «Кого я облобызаю, тот и есть, возьмите Его». Знак этот избран Иудой не по злобе, как можно предположить с первого взгляда, а более, кажется, для прикрытия злобы. Из обстоятельств предательства видно, что предателю хотелось, отделившись от толпы, одному подойти к Учителю, как бы возвращаясь из горо­да, и, по обыкновению, поцеловав Его, замешаться в тол­пу учеников, предоставив страже через какое-то время са­мой напасть на Учителя. То есть несчастный все еще хотел придать своему злодеянию вид неумышленного поступка. Но избрать, даже без злобы сердечной, знаком измены то самое действие, которое служило выражением дружбы в малом обществе Иисусовом и так разительно отличало его от обществ раввинских (где ученики получали лобзание от раввинов, но не смели сами давать его), — это составляло верх если не злобы, то бессмыслицы, которая, по-видимо­му, привела в удивление Самого Сердцеведца.

Иисус, ведая все, что с Ним будет, с приближением предателя идет к ученикам и возбуждает от сна не толь­ко трех, но и всех прочих, которые еще менее способны

были преодолеть тяжесть телесной усталости. «Вы все еще спите и почиваете, — сказал Он, — но дело уже кон­чено: час пришел! восстаните, идем! Се приближися предаяй Мя; и Сын Человеческий предается в руки грешни­ков» (Мф. 26, 45-46).

Вместе с этими словами, чтобы дать ученикам время совершенно пробудиться от сна и приготовиться к опас­ности, Иисус пошел один вон из вертограда навстречу толпе. Такое великодушие для предателя облегчало спо­соб указать Учителя страже, но в то же время уничтожило его надежду — прикрыть свою измену видом случайного возвращения из города. В смятении чувств, не зная, как поступить, он однако же ускорил свои шаги (Мк. 14, 45), чтобы дать страже обещанный знак, по крайней мере, до прибытия учеников. Но Учитель предупредил измену, и все еще желая образумить изменника, спросил кротко: «Друг мой, зачем ты здесь?» (Мф. 26,50.) — «Равви, — от­вечал Иуда, и слово замерло на устах его... — Равви, — по­вторил он с принуждением (Мк. 14,45), — здравствуй!» И тотчас облобызал Его. При этом знаке искреннего брат­ства, отметившем теперь самую низкую измену, сердце Иисуса невольно возмутилось негодованием. «Иудо, лоб­занием ли предавши Сына Человеческого?» (Лк. 22,48.) Уви­дим, как сильно отзовутся слова эти в душе несчастного...

Уже преданный нечестивым лобзанием, Богочеловек восхотел показать врагам Своим, что Он предает им Сам Себя и что без Его собственной воли ни предатель, ни они не могли бы ничего сделать. Обратившись к толпе (которая успела приблизиться в то время, как предатель совершал свое предательство), Иисус спросил громко: «Кого ищете?»

«Иисуса Назарянина», — отвечали старейшины от­ряда, или не узнавая в темноте, Кто говорит с ними, или желая испытать, что Он, узнанный, будет делать...«Аз есмь», — отвечал Иисус. Услышав слова эти, стра­жа, словно от необыкновенного удара громового, вся при­шла в величайшее смущение; большая часть невольно от­ступила назад, многие от страха припали к земле (Ин. 18, 6). В кратком слове, вышедшем из уст Иисуса, казалось, заключалась некая тайная сила, непреодолимая, всемогу­щая. Откуда она? Хотя с именем Иисуса в уме стражей со­единялось все поразительное, чудесное, так что мысль — быть отправленным для взятия Чудотворца, может быть, даже Мессии, — сама собой смущала ум, связывала руки, отнимала дух и лишала сил (ибо всякому было известно, что древние пророки иногда в подобных случаях призывали в защиту огнь небесный или другие сверхъесте­ственные средства — 4 Цар. 1, 19); но все это, кажется, не могло бы заставить стражу отступить, тем более упасть на землю без особенной таинственной силы слов, сказанных Иисусом, ведь все делалось по приказу синедриона, а рим­ские воины не разделяли образа мыслей евреев о Мессии и даже не были знакомы с Ним. С другой стороны, посколь­ку Богочеловек, вступая на крестное поприще, отрекся от всех — и естественных и сверхъестественных — средств за­щиты, то поражение стражи ужасом и повержение ее на землю не могло быть преднамеренным действием силы чудотворения, а произошло вследствие необыкновенной си­лы духа, с которой была выражена святая решимость идти на крест, неким непосредственным, так сказать, отблеском Божества, обитающего в Иисусе Христе телесне.

В каком смятении чувств должен был находиться при этом Иуда! Теперь, может быть, он сам согласился бы отдать все, только бы уничтожить свою измену, но мрачное деяние уже отлетело в ад.

Господь оставался на том же месте, ожидая, когда стража сможет взять Его. Между тем, ученики один за другим, выходя из вертограда, присоединялись к Нему. Когда слуги, ободряемые примером фарисеев, а более кротостью Иисуса, оправились от первого страха, Иисус подошел к ним и снова спросил: «Кого ищете?»

Невежественная толпа отвечала уже смелее, что она ищет Иисуса. Некоторые из слуг (более дерзких) нача­ли принимать меры даже к тому, чтобы захватить и всех учеников.

«Не сказал ли Я вам, — отвечал Господь, — что это Я? Итак, если Меня ищете, то оставьте их: пусть идут». Стража невольно повиновалась этому все еще страш­ному для нее гласу и тотчас оставила учеников, в отноше­нии которых ей, кажется, не было дано никакого опреде­ленного приказания. По всей вероятности, и сам Иуда обещался предать только одного Учителя. Между тем, в этом случае, как заметил св. Иоанн, надлежало испол­ниться и пророческим словам Иисуса: «ихже дал еси Мне, не погубил от них никогоже». В самом деле, ученики, как покажет пример Петра, еще так мало способны были раз­делять с Учителем чашу искушений и страданий, что взя­тие кого-либо из них под стражу и предание мукам могло навсегда отделить его от Иисуса и подвергнуть совершен­ному падению. «Немощи убо ради их, — замечает св. Зла­тоуст, — творит я кроме искусов».

В эти решительные минуты такая особенная забот­ливость об учениках тронула сердце некоторых из них до того, что пробудила мысль о защищении Учителя, а робость стражи и необыкновенное присутствие духа в Нем показались некоторым поводом употребить силу. «Не ударить ли нам мечом», — спросили они. Но пока другие спрашивали, Петр уже действовал. Извлечь нож и ударить одного из служителей (первого, который ос­мелился поднять руку на Иисуса?) в правое ухо — было для него делом одного мгновения. Удар был не опасен: но и малейший вид противления власти был совершен­но чужд святому обществу Иисуса. «Остановитесь, — сказал Он ученикам, готовым поддержать Петра. — Вложи меч твой в ножны, — продолжал Господь, обратясь к Петру, — все, поднявшие меч (против законной власти, какова бы она ни была), мечом погибнут. Или мнится ти, яко не могу ныне умолити Отца Моего, и пред­ставит Ми вящше, нежели дванадесяте легиона ангел? Но (в таком случае) како сбудутся писания, яко тако подоба­ет быти? (Мф. 26, 53.) Чашу, юже даде Мне Отец, не имам ли пити?» (Ин. 18, 11.)

Обличая таким образом безвременное усердие уче­ников, Иисус в то же время изгладил следы его. Прежде чем слуги связали Ему руки, Он прикоснулся к уху Малха (так назывался слуга, раненный Петром) и исцелил его. Такое соединение величия и кротости, силы и безза­щитности еще на несколько мгновений остановило буй­ную толпу. Между тем, ученики, пользуясь ее смятением и нерешительностью, один за другим начали удаляться с такой поспешностью и таким невниманием к положе­нию своего Учителя, что один из них, впоследствии опи­сывая это обстоятельство, почел за долг сказать: тогда вси оставльше Его бежаша (Мф. 26, 56). Ибо после того, как увидели, что Богочеловек не хочет защитить Себя ни сверхъестественными, ни естественными средствами, страх тотчас подавил все прочие чувства и заставил их ду­мать только о своем спасении, которое было возможно лишь путем немедленного бегства. Последние слова, ко­торые слышали ученики из уст своего Учителя, были сказаны в упрек начальникам стражи и фарисеям. «Как будто на разбойника пришли вы с мечами и дреколием, чтобы взять Меня, — говорил им Господь с прежней, Ему свойственной властью. — Не всякий ли день бывал Я с вами в храме, сидел там и учил, и вы не брали Меня? Но се есть ваша година и область темная!.. Да сбудется писа­ние» (Мк. 14, 49)... Упрек этот был не только совершен­но справедлив, но и весьма нужен. Начальники стражи, а особенно члены синедриона (Лк. 22, 52) должны были понять из этих слов, что они сами стали причиной не­приятного поступка одного из учеников Иисусовых, доз­волив себе обращаться с беззащитным и всеми уважае­мым человеком, как с грабителями и злодеями.

Не без намерения сделано новое указание на ту ве­ликую истину, что все, теперь происходящее, случилось сообразно с пророчествами: светильник пророчеств особенно был нужен теперь, при наступлении области тьмы.

Когда Иисус остался один, стражи связали Его и по­вели в Иерусалим тем же путем, которым Он недавно шел с учениками.

За Божественным Узником, по сказанию св. Марка (Мк. 14, 51-53), следовал один юноша, одежда которого (полотно, обернутое по нагому телу) показывало, что он вышел на шум народный внезапно, без сомнения, из то­го дома, которому принадлежал вертоград. Такое усер­дие показалось подозрительным страже, которая, изба­вившись от несвойственного ей страха, сделалась, по обыкновению своему, наглой и жестокой; и бедный юноша мог спасти свою свободу, только оставив в руках слуг первосвященнических последнюю плащаницу.

Поскольку св. Марк не называет этого юношу по имени и однако же, несмотря на обыкновенную свою краткость, один рассказывает этот случай, и довольно обстоятельно, то еще в древности составилось мнение, что означенный юноша был сам Марк. В таком случае ему трудно было не упомянуть об этом событии, кото­рое, касаясь так близко его самого, имеет в то же время цену для всякого, потому что показывает опасность, ко­торой подверглись бы ученики Иисуса, если б захотели следовать за Ним.

Предположением, что юноша был сам св. Марк, проясняется еще одно обстоятельство, которое взаимно служит ему подтверждением. В книге деяний апостоль­ских читаем, что фамилии некоего Марка принадлежал и в Иерусалиме дом (Деян. 12, 12), который после Воз­несения Господа, во время гонения на христиан служил местом их тайных собраний. С этой фамилией св. Петр был в отношениях самых дружеских и в посланиях на­зывал Марка своим сыном (1 Петр. 5, 13).

Таким образом, вертоград Гефсиманский и дом, в котором совершена Пасха, вероятно принадлежали од­ной и той же фамилии, которая была благорасположена к Иисусу и к апостолам и из которой происходил св. Марк, сопутствовавший апостолу Петру и написавший впоследствии одно из четырех Евангелий.

В некотором отдалении за толпой, ведущей Иисуса, незаметно следовали еще два человека, которые равно любили Его, но были в неравном положении: ибо один был знаком великому первосвященнику и поэтому не имел особенной причины страшиться преследования слуг его, другой не знал никого, кроме рыбарей, из кру­га которых был избран Иисусом, и потому трепетал при одном имени синедриона. Последний был — Петр, а первый, названный у св. Иоанна общим именем учени­ка, знакомого первосвященнику, — как все полагают, — сам Иоанн.

Почему же он скрыл свое имя? «Смирения ради, — отвечает св. Златоуст. — Понеже подвиг исповедати хощет, яко инем отбегшим, той последова, того ради крыет себе и первее Петра поминает. А еже поминает себе, сего ради поминает, да увемы, яко известнее тех исповесть, яже в дворе бывшая и яже внутри. Виждь же, како и еще отсекает свою похвалу? Да не услышав, яко убо вниде со Иисусом Иоанн, велико что о нем помыслиши, глаголет, яко знаем бе архиерею, а не яко дерзновеннее иных бе. Петра же поведает яко последовавши любви ради».