XI ПРЕДАНИЕ ИИСУСА ХРИСТА ИУДОЙ

Перемена мыслей в синедрионе насчет време­ни умерщвления Иисуса Христа. — Предатель­ство Иуды и его причины. — Замечание о мес­топребывании и деяниях Иисуса Христа в про­должение того дня.

Мы видели, что на земле, в совете человеческом положено не лишать Пророка Галилейского жизни до окончания праздника Пасхи; иначе положено было на небе, в совете Всевышнего! Агнцу Божьему, вземлющему грехи мира, надлежало быть принесенным в жертву в одно время с агнцем пасхаль­ным, который столько веков служил Его прообразом (1 Кор. 5, 7), и никакое могущество земное, никакая зло­ба и хитрость не могли замедлить этого жертвоприно­шения, разлучить прообразуемое с прообразующим. Промысл Божий расположил, напротив, течение обстоя­тельств так, что те же люди, которые, сами не зная, пош­ли было вопреки вечных судеб Его, сами же не зная, об­ратились внезапно к исполнению их, решившись дей­ствовать немедленно, захватить и умертвить Иисуса Христа при первом удобном случае. Причиной такой не­ожиданной перемены был один человек, который, явив­шись к первосвященникам, объявил, что он, издавна принадлежа к числу учеников и постоянных сопутников Иисуса и зная поэтому все тайные места пребывания Его, легко может содействовать давнему желанию их — захватить Его в свои руки тайно от народа (Лк. 22, 6) и готов употребить для того все свои средства и силы, если толь­ко верховное правительство заблагорассудит обратить благосклонное внимание на столь важную услугу, на ко­торую немногие способны, хотя всякий был обязан, вследствие недавно изданного синедрионом повеления (Ин. 11,57). Жалкий человек этот действительно принад­лежал к ближайшему окружению Иисусову и был тот са­мый ученик, который на вечери в Вифании притворно сожалел о мире и о нищих и от сребролюбия которого давно предостерегал нас дальновидный Иоанн (Ин. 12, 6); это был Иуда Искариотский. После увидим, что побу­дило его к ужасной измене своему Учителю и Господу; здесь приметим только, что, по должности хранителя де­нег в малом обществе Иисусовом, Искариот мог благо­видно оставлять это общество и отлучаться за покупками в город; и потому имел возможность вести постыдные пе­реговоры с врагами своего Учителя и торговаться за Его жизнь, не будучи никем подозреваем в измене.

Появление человека с таким предложением, по заме­чанию евангелистов (Лк. 22,5), было крайне приятно для Каиафы. Хитрый саддукей мгновенно рассчитал в уме своем, что при помощи такого человека, каким представ­лялся предатель, можно будет захватить Иисуса Христа без всякого шума, даже без присутствия народного. Не­медленным же осуждением Его на смерть и преданием в руки римского правительства предполагалось оградить себя и от последней опасности. Народ, думали, не осме­лится предпринять что-либо против римлян, которые на время Пасхи особенно усиливали военные посты свои в Иерусалиме; а если бы и покусился на что-либо, то си­недрион не будет за то в ответе. То, что Иисус Христос бу­дет предан Своим учеником, имело особенную цену в глазах личных врагов Его: потому что перед народом, не знающим истинных причин предания, обстоятельство это могло быть обращено в большой минус Иисусу, так мало, по-видимому, ценимому собственными учениками. В жару и ослеплении фанатизма предатель для некоторых из слепо почивающих на законе мог казаться человеком, праведным по закону. Что он сдержит свое слово и не об­манет синедрион, как обманывал Учителя, за это, кроме других обстоятельств (Иуда, без сомнения, позаботился о снискании себе доверия), ручалась уже чрезвычайная ал­чность его к деньгам, обличавшая в нем низость и черно­ту души, готовой на все из-за прибытка.

Немедленно назначается цена предательства — та самая, которую Моисей велел взыскивать за раба, когда он будет убит кем-либо ненамеренно (Исх. 21, 32), то есть тридцать сребреников, или сиклей, на наши деньги это около 60 рублей¹¹⁰. Остроумие какого-либо книжни­ка, вероятно, хотело отличить себя, оценив жизнь Иису­са Христа ценой раба, которая, без сомнения, невысока была и во время Моисея, а теперь, спустя 2000 лет, еще ниже. Тем удивительнее алчность предателя, которая могла удовлетвориться такой малостью при таком слу­чае, когда враги Иисуса Христа, по всей вероятности, не поскупились бы никакими сребрениками¹¹¹. Но едва ли, в случае успешного совершения дела, не обещана была большая сумма, как позволяют предполагать выражения евангелистов — Марка и Луки¹¹². С другой стороны, пред­ателю стыдно было с упорством настаивать на большей плате, если он хотел (как и должно предполагать) при­дать измене своей в глазах первосвященников вид за­конного патриотического поступка и не показаться яв­но презренным предателем, торгующимся за свою со­весть. Впрочем, действовать безрассудно, нередко во­преки своих выгод, есть удел одержимых страстью среб­ролюбия: малое кажется им иногда великим, великое малым, и они, имея во всем и всегда в виду одни деньги, несмотря на это, сами не зная того, являют в своих пос­тупках иногда вид бескорыстия. Времени и образа пре­дания не могли определить с точностью ни предатель, ни первосвященники, хотя, без сомнения, это было бы приятно для тех и для другого и об этом, кажется, дума­ли немало (Мк. 14, 11). Предатель взялся только вос­пользоваться первым удобным случаем, то есть когда можно будет сделать это тайно от народа (Лк. 22, 6); а первосвященники обещали по первому требованию Иу­ды прислать ему для совершения своего дела достаточ­ное число слуг и стражи церковной. Пасхальная ночь, как время самое глухое и потому удобное, без сомнения, приходила на мысль тому и другим; и если теперь не бы­ла она избрана решительно для исполнения замысла, то, должно быть, потому, что Иуда не знал еще, где будет проведена Учителем эта ночь, а может быть, не ведал еще наверно и того, станет ли Он теперь праздновать Пасху в одно время с другими¹¹³, то есть по причине вели­кой, со всех сторон окружавшей Его опасности не отло­жит ли это празднование (как то позволялось самим за­коном) до следующего месяца.

Воображая, как несчастный ученик тайными путями возвращается из дворца Каиафы в святое общество Иисусово, чтобы до времени играть в нем роль апостола, и представляя, с другой стороны, как трудно было, нахо­дясь так долго в непосредственной близости к Сыну Божьему, не сделаться добрым, не занять от Него Духа Божьего, — невольно приходишь в изумление и вопро­шаешь с Церковью: «Кий тя образ, Иудо, предателя Спа­су содела ? Еда от лика тя апостольска разлучи ? Еда даро­вания исцелений лиши? Еда со онема вечеряв тебе от тра­пезы отрину? о, коликих благ не памятлив был еси!»

Евангелисты единогласно изъясняют предательство Иуды внушением сатаны (Лк. 22, 3). В самом деле, толь­ко сатана мог сделать из апостола предателя и сына по­гибели. Но что за польза была ему, подумает кто-либо, научать Иуду к преданию Учителя, когда смертью Гос­пода, затем последовавшей, до конца разрушены дела диавола вместе с его царством? Не значит ли это ковать на самого себя оружие, искать собственной погибели?.. Так! Но должно помнить, что тайна искупления рода че­ловеческого смертью Сына Божьего была неведома духу тьмы. Под кровом этой тайны Премудрость Божья, посмевающаяся козням врага исконного, соделала то, что он в этом случае сам устроил свою погибель. Ему хоте­лось только положить конец нестерпимому для него действию проповеди и чудес Иисуса Христа, подобно тому как он доводил до мученической кончины проро­ков и недавно еще руками нечестивого Ирода запечат­лел уста Иоанну Крестителю; но в этом случае вышло совершенно противное: смертью Сына Божьего, кото­рая стоила стольких усилий врагу рода человеческого, нанесено ему решительное поражение, раз и навсегда ниспровергнута его держава греха и смерти.

Впрочем евангелисты, указывая на сатану как на первого виновника предательства Иудина, не забываюти так называемых вторых причин, или естественных. Именно, св. Иоанн указывает, так сказать, на то отверс­тие (Ин. 12, 6), сквозь которое этой древний змий вполз в душу несчастного апостола и неприметно опутал со­бой его ум и сердце. Это — страсть к сребреникам, кото­рая, издавна зародившись в душе, тлела все время пре­бывания его с Иисусом, питаясь татьбой денег общес­твенных, а теперь разгорелась в пламень совершенно ад­ский, где, как в своем чертоге, сидел и царствовал сата­на. Наконец, свв. Матфей и Марк (Мф. 26,1-16; Мк. 14, 3—11), с намерением сблизив между собой два разновре­менные обстоятельства: вифанскую вечерю, на которой Иуда жалел о мире, и предательство последнего — дают проницательному читателю видеть, как диавол наложил последнюю петлю на душу сребролюбца, чтобы увлечь его за собой во ад. Сильно тронутый потерей прибытка, который можно было — татьбой — получить из денег за продажу мира и, может быть, огорченный упреком, ко­торый сделан по тому случаю Иисусом, сребролюбец в припадке страсти решился вознаградить мнимую поте­рю свою продажей Самого Учителя, Который бескорыс­тием и нищетой Своей становился ему со дня на день все в большую тягость. «Лют, — восклицает при этом случае св. Златоуст, — лют зверь есть сребролюбие; отсю­ду гробокопатели, отсюду мужеубийцы, отсюду рати и брани, и еже аще речеши всяко зло, отсюду есть».

Более евангелисты ничего не говорят в объяснение поступка Иудина, хотя некоторые стороны его остаются неясными; и мы не должны удивляться такому молча­нию, вспомнив, как вообще евангелисты кратки в опи­саниях самых мрачных предметов и как тяжело им было говорить о таком тяжком и невозвратном падении свое­го собрата. Удивительнее, по замечанию Златоуста, самоотвержение их, что они «ничтоже сокрывают от мня­щихся быти поносных. Мощно бы им рещи просто, яко предатель от учеников Его бе некто; ныне же прилагают, яко от дванадесяти бе, якобы глаголали, — первого ли­ка, от изрядно избранных, с Петром и Иоанном быв­ших. Виждь, яко о едином им было тщание, о единой истине, да не сокрыют бываемых» (Бесед. 80 на Мф.).

Стороны же предательства Иудина, не совсем яс­ные, суть следующие: как, во-первых, Иуда, говоря сло­вами Златоуста же, «чаяше удержати Иисуса, многажды видевый Его сквозе прошедша и не удержана бывша, и Бо­жества Его и силы многа подавшаго указания?» Во-вто­рых, предавая Учителя, почитал ли Иуда Его за Мессию, по крайней мере, за великого пророка и праведника, или не почитал? Если почитал, то как предал? Если не почитал, то откуда в нем такое великое раскаяние пос­ле? Поскольку осуждение на смерть Иисуса так сильно поразило Иуду, то явно, что он не ожидал этого осужде­ния. Чего же ожидал? Добровольного признания Его си­недрионом за Мессию? Но этого предполагать было не­возможно. Чудесной победы Иисуса над первосвящен­никами? Но в таком случае, с каким лицом явился бы предатель к Преданному?

Подобные соображения еще в древности привели некоторых учителей Церкви к мнению, что Иуда не же­лал и не ожидал смерти своего Учителя, предполагая, что Он найдет средство, естественное или сверхъестес­твенное, избавиться от рук врагов Своих невредимо¹¹⁴. В новейшие времена мнение это дополнено, развито и приложено ко всем подробностям события следующим образом.

Все ученики Иисуса Христа ожидали увидеть в Нем Царя над Израилем и быть первыми слугами в этом царстве; но Иуда, говорят, по своему своекорыстному нраву, более всех заботился об успехе дела своего Учите­ля и для того постоянно, со всем вниманием наблюдал за обстоятельствами, мнениями о Нем народа, поступка­ми и замыслами Его врагов и проч. Теперь он ясно ви­дел, что спор Учителя с синедрионом дошел до реши­тельного перелома, и полагал, что перелом этой должен окончиться непременно в пользу его Учителя, если только последует во время праздника, при стечении многочисленного народа, так сильно расположенного к Иисусу Христу. С другой стороны, несчастный с горе­чью видел, что Учитель совершенно не собирается вос­пользоваться настоящим, крайне благоприятным сте­чением обстоятельств. К большему огорчению, узнает он потом, что первосвященники единодушно состави­ли хитрый план, чтобы окончательно погубить Иисуса после праздника. «Что делать? — думал хитрый корыс­толюбец, — если оставить идти дела так, как они идут, то нам всем не избежать погибели: последний благоп­риятный случай для нас будет упущен; и Искариоту, как последнему преступнику, достанется, может быть, ви­сеть на каком-либо кресте». — «Нет, — шептал диа­вол, — этому не бывать: доколе в обществе этих людей есть Иуда, первосвященникам не взять над нами верха. Они отложили погибель нашу до праздника; надо сде­лать именно противное тому: синедрион издал повеле­ние, чтобы всякий, кто узнает, где Иисус, давал ему знать о том (Ин. 11, 57). На что благовиднее предлога? Явлюсь к Каиафе с вызовом предать Иисуса при первом удобном случае: таким образом, слепая злоба их еще за­платит мне за собственную свою погибель. Точно погибель: я продам им — собственную Их смерть! В какое во­лнение придет народ, узнав, что Мессия в узах! Чего не сделает он для ниспровержения нелюбимого синедрио­на и ненавистной претории! Учитель, волей-неволей, сделается царем Израиля, а Искариоту будет принадле­жать честь быть первым виновником такого счастливо­го переворота. Итак — сотворим злая, да приидут благая (Рим. 3,8). Примем на себя на время мрачно лицо пред­ателя, чтоб после быть в царстве Мессии первым из апостолов. Подобного плана не выдумать ни Петру, ни Иоанну. Учитель, умеющий так хорошо ценить поступ­ки, не замедлит отдать справедливость соображению столь глубокому и столь благоуспешному».

Так, говорят, следует думать о предательстве Иуды: потому что при этом только предположении становится понятным, как предатель мог удовольствоваться такой малой наградой; сребреники не были главной целью предательства; он бы согласился и на меньшее. При этом понимаем, говорят, и то, как Иуда вызвался сам предводительствовать стражей для взятия Иисуса, при­ветствовать Его дружеским приветствием и даже обло­бызать Его: поступок, который в противном случае мог быть только следствием самой отвратительной какой-либо личной злобы против Учителя, следов чего однако же в Иуде не видно. Понятно наконец, говорят, почему на Искариота так сильно и в такую сторону подейство­вала весть об осуждении Учителя на смерть: он должен был скорбеть в этом случае сугубо — и за Учителя, и за себя самого, обманувшись так ужасно в своих расчетах. Люди с сильным характером в таких обстоятельствах, обыкновенно, обращаются к одному отчаянному сред­ству: patet exitus (исход найден). При исполнении зло-хитрого и несчастного плана своего, — прибавляют, —предатель мог для успокоения себя опираться даже на великодушное снисхождение своего Учителя, по кото­рому последний не обнаруживал его перед прочими уче­никами и не изгонял из Своего общества. Наконец сло­ва: еже творити, твори скоро (Ин. 13, 27), говорят, мог­ли быть приняты Иудой за решительное одобрение его плана Учителем.

Что должна сказать о таких предположениях бес­пристрастная история? То, что это догадки, идущие, как мы заметили, еще из древности, приближающиеся не­которыми сторонами своими к правдоподобию, но не имеющие прочного исторического основания и в то же время сами собой сильно сокрушающиеся о некоторые прямые указания истории на противоположное тому, что предполагается. В самом деле, кого ни слушать в этом деле, все слышишь противное. Принять ли со­бственное признание предателя? Он говорит, что предал кровь неповинную (Мф. 27, 4); но ни слова о том, что к преданию побудила его не алчность к деньгам, а жела­ние скорее воцарить Учителя. Напротив, выражения: согреших, предав кровь, явно показывают, что в предании была прямая продажа этой бесценной крови. Будем ли слушать, как и должно, евангелистов? Они тоже ни сло­ва об этом — тогда как указание на подобные причины и цель предательства, облегчая вину предателя, облегчили бы и их горе, когда всему миру стало известно о столь низком поступке прежнего собрата их. Обратимся ли с благоговением к свидетельству Самого преданного Бо­гочеловека: что слышим? Горе человеку тому, имже Сын Человеческий предается; добро бы было ему, аще бы не ро­дился человек той (Мф. 26, 24). За что такое страшное осуждение, если предательство имело такую незлобивую цель, как предполагается? В таком случае оно очень по-