СВЯТОЙ ИГНАТИЙ БОГОНОСЕЦ

Конец I и начало II века было временем первых крупных испытаний для Церкви, оставшейся без ру­ководства Апостолов. Опасность грозила извне и из­нутри. Созрела опасность со стороны Римского госу­дарства: оно на грани II века, в лице императора Траяна определило на многие годы свое отношение к христианству. Государство признало, что христиан­ство, как недозволенное тайное сообщество, не имеет прав законного существования (в Римском государ­стве) и что христиане, обличенные перед судом в христианстве, подлежат уничтожению, если не отре­кутся. Дело было за доносчиками. Если кто-нибудь доносил — остальное кончали представители государ­ственной власти. Нетрудно себе представить, в какое положение попали многие тысячи христиан, живших на всем пространстве мирового Римского государства. Всякое неудовольствие любого язычника могло сто­ить христианину жизни. Недовольный раб мог донес­ти на своего господина, слуга на хозяина, хозяин на слугу, сосед на соседа. Даже беспутный муж, недо­вольный целомудренной христианской женой, легко освобождается от нее, донеся судье, что она христи­анка (см. II Апологию святого Иустина Философа). И потому понятно, как легко во II веке возникали на всем пространстве Империи отдельные гонения, несмотря на отсутствие общего указа о преследова­нии. И хотя годами не так уж часто случались гоне­ния, но все же всякий христианин должен был жить всегда готовым на арест, ссылку, казнь. Тертуллиан (в конце II века или в начале III века) так определял, что такое христианин: «Христианин, то есть человек, который всегда должен быть готовым к смерти». На примере Вифинии мы уже знаем, что далеко не все христиане имели мужество жить под такой постоян­ной угрозой. Некоторые стали отставать от христиан­ства, оберегая свою безопасность.

Но это было только полбеды. Еще большая опас­ность для Церкви таилась в недрах самого христиан­ского общества. Если посмотреть на дело со стороны, церковное общество встречало опасность гонений очень нестройными рядами. В обзоре жизни Мало­азийских Церквей мы видели много светлого. Но на­ряду с этим все больше появлялось христиан, кото­рые имели «обычай коварно носить имя Христово, между тем делать дела, недостойные Бога» (Св. Игна­тий. Послание к Ефесянам. 7). Они не только вноси­ли в христианское общество, по словам современни­ков, вместо тихости — грубость, вместо кротости — гнев, вместо молитвы — злословие, вместо смиренно­мудрия — велеречие; мало того: многие из них еще стремились учить и руководить. Так, в Коринфе по­добного рода люди, по словам Климента Римского, подняли «нечестивый мятеж», так что дотоле «слав­ное и для всех достолюбезное имя» этой почтенной Церкви подверглось поруганию даже среди невер­ных⁶⁹. В Коринфе восстали и лишили сана тех, кто по преемству от Апостолов безукоризненно проходи­ли там епископское и пресвитерское служение.

В Малой Азии до этого дело не доходило. Но все же и здесь часть христиан на словах признавали епископа, «а делали все без него» (Св. Игнатий. По­слание к Магнезийцам. 4). Со всех сторон доходили известия о попытках вносить разделение в дотоле единые церковные общины. По словам живших в то время, даже люди, «по-видимому, достойные доверия» (ср.: Послание Поликарпу. 3), сбивались и сбивали, «пленяли посредством гибельного удовольствия идущих путем Божиим» (Послание к Филадельфийцам. 2); «толковали слова Господни по собственным похотям и говорили, что нет ни Воскресения, ни суда» (Послание святого Поликарпа к Филиппийцам. 7)⁷⁰ . Словом, отводили христиан от крестного христианс­кого пути и «учили иному».

На беду, сами пресвитеры, законные руководите­ли церковного общества, не всегда оказывались на высоте положения. Так, в Филиппах пресвитера Ва-лента пришлось лишить сана за любостяжание    — по-видимому, за присвоение денег, предназначенных Церковью для бедных. Появились и диаконы, кото­рые, по словам «Пастыря» Ерма, «худо проходили служение, расхищая блага вдов и сирот, сами нажи­ваясь от своего служения» (Подобие девятое). Если таковы были даже некоторые из числа руководите­лей христианских, то что было ожидать от простых верующих? Неудивительно, что, по словам живших в то время, значительная часть христиан «отупела в вере», «не стала ходить по правилам заповедей Бо­жиих»; одни стали «дерзки, мало учатся, самодо­вольны, желают казаться всезнающими, но ничего не знают»; другие, из числа богатых, «с трудом всту­пают в общение с рабами Божиими, опасаясь, чтобы у них не попросили чего-либо»; третьи «из желания прибытка обольщали людей и учили по похотям грешников» и т. д. Такие люди под видом Апосто­лов и пророков усердно обходили христианские об­щины, странствуя из города в город («Διδαχή». 11), Хорошо еще, если они вводили только в обман и в убыток христиан, но они часто делались распростра­нителями всяких ложных учений и в погоне за уче­никами вносили разложение в дотоле единомыслен-ные общины («Διδαχή». 11).

Так что уже начиная с первой половины II века язычники (Цельс, который, по словам Оригена, жил и наблюдал христиан в царствование Адриана, 117-134 годы, и позднее) не без язвительности, но, конечно, преувеличивая, замечали: «После того как (христиане) распространились во множестве, среди них появились снова отдельные партии и секты — каждый желал най­ти себе собственных последователей; они снова отделя­ются от большинства (как раньше христиане от евре­ев. — С. М.) и затем осуждают друг друга, так что, можно сказать, уже не имеют между собою ничего об­щего, кроме только имени». И это в то время, когда языческое общество начало присматриваться к новому учению и повело с ним борьбу, а христиане призыва­лись спасать и обновлять объятый грехом мир.

Наоборот, само язычество ко II веку как-то подтя­нулось. Языческая государственность переживала пе­риод какого-то оздоровления. Один за другим, начи­ная с Траяна и кончая Марком Аврелием, у кормила правления становились выдающиеся люди, просве­щенные, образцовые государи, охранители лучших римских традиций, заботящиеся о благе государства. Они все единодушно, вместе со всем просвещенным языческим обществом, с презрением и подозрительно­стью смотрели на «упорное суеверие» преимуществен­но «темных людей», на веру, которая больше всего привлекала разный мелкий люд — ткачей, шерсто­битов, портных, а также женщин — всякий «темный» народ, способный верить, но не способный мыслить. Где тут, казалось, христианству поколебать весь этот прочный и уверенный в себе языческий мир? Как было даже устоять в борьбе? Казалось, несколько крепких ударов мощного Римского государства и не­сколько снисходительности к отпадающим — и долж­но рассыпаться все это «плохо организованное» и  «непросвещенное» движение «восточного суеверия». Так думал, например, умный Плиний Младший, пра­витель Вифинии.

Однако после ста лет узаконенного преследования Тертуллиан, обращаясь к язычникам, мог писать: «Вез­де горько жалуются, что люди всякого возраста, пола, звания во множестве стекаются, чтобы вступить в их общество. Неужели же не приходит вам на мысль, что в религии нашей должно заключаться какое-ни­будь сокровенное благо?» — и сокровенная сила, прибавим мы, несмотря на слабость христиан.

Прошло еще сто лет. Отдельные преследования христиан превратились во всеобщие и повсеместные гонения. Христианство окончательно восторжествова­ло. У Господа оказались свои пути борьбы, спасения и обновления Церкви и человечества — пути дотоле человечеству неизвестные.

Невольно возникает вопрос: нет ли какой сокро­венной связи между преследованием и торжеством христианства?

Не потому ли христианство победило, что его сила и «сокровенное благо», о котором говорит Тер­туллиан, не оскудевает в преследованиях, а наоборот, судя по плодам гонений, растет? Не заключен ли в природе подлинного христианства рост через страда­ние, борьбу и подвиг? И крест не залог ли его побе­ды? «Для чего я сам себя предал на смерть, в огонь, на меч, на растерзание зверям? Нет (не напрасно), — восклицает по собственному опыту святой Игнатий Богоносец, который один из первых вступил в борь­бу и удостоился, по его словам, послужить к славе Божией. — Кто подле меча — подле Бога, кто посре­ди зверей — посреди Бога; только бы это было во имя Иисуса Христа. Чтобы участвовать в Его страда­ниях, я терплю все это, и Он укрепляет меня». В своих страданиях христиане приближались к Богу, и Бог был подле них, а это было целью их жизни и их сокровенной силой. Углубившись опытно и умозри­тельно в законы жизни христианской, святой Игна­тий приходит к такому выводу: там нет подлинной жизни Христовой, где нет, по крайней мере, готовно­сти добровольно умереть по образу страдания Его*. Вот почему мученичество, аскетизм, вольное и не­вольное страдание и подвиг — условия очищения и роста христианского духа, сближения неба и земли. Нужно присмотреться к личности и мысли святого Игнатия Богоносца, второго после Апостолов еписко­па Антиохии Сирийской, чтобы многое понять в жизни Церкви II и III веков, да и вообще в жизни церковной всех веков.

И словом, и примером святой Игнатий был вест­ником победы христианства в завязавшейся борьбе. Враг еще только начал свое нападение, а святой Иг­натий своим личным подвигом и своим словом дал противнику лучший ответ, разрушающий козни «кня­зя века сего». Господь дал Церквам в тяжелую мину­ту в лице святого Игнатия лучший пример и руко­водство. Святой Игнатий силою пламенного духа, в нем раскрывшегося, показал, что должным образом принятое гонение, со всеми его ужасами, вплоть до смерти, не только не ослабляет христианства, но слу­жит лучшим для него путем очиститься и достигать своего высшего сокровенного блага — достигать Хрис-га (см. его Послание к Римлянам). Христиане — «вет­ви креста».

А Богом внушенный завет, который святой Игнатий оставил Церквам, идя на смерть при трепетном внимании всей Церкви, устранял самое уязвимое, что шло в христианском обществе. Идя на смерть, он писал Церквам: «Дух возвестил мне, говоря так: без епископа ничего не делайте, любите единение... бегай­те разделений» (Филадельфийцам. 7). Против попы­ток внести в Церковь разделение — дух мирского умствования и любопрения философских школ с плодами его — ересями и расколами, — он научал «во образ нетления», то есть отражал на земле веч­ное Божественное единство, призывал сплотиться вокруг достойных иерархов, обретать путем деятель­ного послушания епископам, пресвитерам, диаконам таинственное евхаристическое единение во Христе, «лучше которого ничего нет», ибо «полезно вам быть в невозмутимом единении между собой, чтобы всегда быть и в союзе в Богом» (Ефесянам. 4), наслаждать­ся «миром в плоти и крови и страдании Иисуса Христа» (Приветствие Траллийцам).

Той части христианства, которая пошла по следам святого Игнатия и крепко держалась церковного пути, нечего было опасаться. По слову святого Игна­тия, она могла выдержать «всякое насилие князя века сего и, избежавши его, приблизиться к Богу» (Магнезийцам. 1). Победа ей была вовеки обеспечена. Гонение приближало ее к цели, отрывало от мира, соединяло с Богом. Отпадения были для нее, по вы­ражению святого Игнатия, «очищением» (Филадель­фийцам. 3) от неверного и слабого — укрепляло внутреннее единство.

Так повернуть острие опасности, которая, казалось, грозила гибелью христианства, было делом, над кото­рым прежде всего потрудились малоазийские учители во главе со святым Игнатием и святым Поликарпом Смирнским. Они подготовлены были к тому самими Апостолами. По словам Златоуста, святой Игнатий «близко общался с Апостолами... с ними воспитывал­ся и везде при них находился, имел общение с ними и в речах и в неизреченном»⁷².

Апостолы поставили его епископом Антиохии Си­рийской.

В начале проповеди апостольской, когда она впер­вые коснулась язычников, Антиохия, эта столица Сирии (на востоке Римской империи), первый после Рима город, сделалась средоточием христиан из язычников. Отсюда, как мы знаем, вышла проповедь Апостолов Павла и Варнавы. Сюда возвращались они, чтобы дать отчет пророкам и учителям Анти­охии, как они исполнили дело, на которое их поста­вил Дух Святой через антиохийских наставников.

Антиохийская Церковь как бы от лица всех хрис­тиан из язычников несла ответ перед Апостолами и пресвитерами Иерусалима за допущение в Церковь необрезанных (Деян. 13-15).

Прошло первое поколение христиан. Не стало Апо­столов Петра и Павла. И Церковь Антиохийская как бы отходит в тень. Разрушение Иерусалима, казалось, должно было придать Антиохии тем большее значе­ние. Можно было ждать тем большего процветания Церкви Сирийской; можно было ждать сюда притока сил из недалекой Палестины. Но об этом ничего не слышно. Лет через сорок епископ Антиохии все еще говорит о Церкви Антиохийской как о «малом теле» (Св. Игнатий. Послание к Смирнянам. 11), — в то время как о Церкви Ефесской он упоминает как о «многочисленном обществе» (Послание к Ефесянам. 1). Антиохия послужила дверью для язычников, но через эту дверь поспешили войти язычники не Си­рии, а прежде всего Малой Азии, Рима. Если перво­начально немало слышно об успехах проповеди анти­охийских подвижников, то эти успехи их — вне Ан­тиохии и Сирии. Так было во времена Апостолов Павла и Варнавы. Так случилось и полвека спустя. Антиохия на грани II века прославилась своим епис­копом и мучеником — святым Игнатием. Но мучени­ком он стал в Риме. А как епископа и наставника мы знаем его почти исключительно по тем Послани­ям, которыми он укреплял дух Малоазийских Церквей. И это не случайно. В это время Малая Азия и Рим собирали в себя со всего мира всё наиболее зна­чительное в духовной жизни Церкви.

То, что мы знаем о святом Игнатии Богоносце, помимо его собственных Посланий, — это Мучени­ческие акты в нескольких вариантах (5-6), несколь­ко разрозненных преданий и замечаний у историков IV-V веков и святых отцов, начиная со II века (По­ликарп, Ориген, Ириней, Евсевий, Иоанн Златоуст и др.). Но нам нечего особенно сетовать: мы располага­ем бесценным сокровищем — семью письмами-посла­ниями самого святого Игнатия, которые лучше вся­ких чужих рассказов подводят нас вплотную к свято­му наставнику Антиохии и бросают яркий свет на жизнь современной ему Церкви. Эти Послания свя­того мученика высоко ценили еще современники свя­того Игнатия. «Вы можете получить из них великую пользу», — пишет, пересылая их филиппийцам, свя­той Поликарп, епископ Смирнский. Их не забывали и последующие поколения христианские. На них ссылается святой Ириней Лионский (конец II века), Ориген (III век), святой Афанасий Великий (IV век), святой Иоанн Златоуст (конец IV века) и многие другие. Ими воспользовался и лучший древний исто­рик Церкви — Евсевий Кесарийский (в IV веке), и блаженный Иероним (V век). И мы уже имели слу­чай пользоваться этими Посланиями, когда говорили о жизни Малоазийских Церквей в начале II века.

Но мы еще мало сказали о самом святом Игнатии. Его второе имя или прозвище было Богоносец. Есть предание, записанное Анастасием библиотекарем (IX век) и Симеоном Метафрастом (X век), что он был тот ребенок, которого Спаситель, обняв, поста­вил в пример ученикам и благословил. Отсюда имя Богоносец — в смысле «Богом носимый». В его соб­ственных Посланиях нет на это указаний. Но Бого­носцем он себя называет.

Сохранилось семь его Посланий (если не считать еще восьми, подлинность которых требует особого рассмотрения). Послания эти знакомят нас с еписко­пом Антиохии уже на пути к смерти. Он уже немо­лод. Он знаменит в Церквах. Вероятно, известность эта и привела его к смерти, к осуждению его Траяном. По хронологии, которой располагал Евсевий Кесарий­ский, святой Игнатий, когда был осужден на смерть, в начале II века, уже лет 40 стоял во главе Антиохий­ской Церкви. По единодушному свидетельству Преда­ния (Постановлений апостольских, Златоуста, Феодо­рита и др.), он поставлен был епископом еще Апосто­лами, так же как и его предшественник Еводий. Свя­той Игнатий, по словам Златоуста, «близко общался с Апостолами... с ними воспитывался и везде при них находился, имея общение с ними и в речах и в неиз­реченном» (Похвала святому Игнатию).

Мученические акты и блаженный Иероним (в «Хронике») называют его учеником Апостола Иоан­на. Это подтверждается его близостью с Малой Ази­ей, особенно с Ефесской Церковью, дружбой со свя­тым Поликарпом, выдающимся учеником Апостола Иоанна.  Да  и  трудно  предположить,  что,  живя столько лет невдалеке от Ефеса, он не пользовался бы наставлениями Апостола, учение которого так близко было его духу. Всей своей личностью, своей мыслью и влиянием святой Игнатий · продолжал в Церквах, и прежде всего в Церкви Малой Азии, дело Апостола Иоанна — дело единения. Он так о себе и сам говорит: «...я делал свое дело, как чело­век, предназначенный к единению» (Филадельфийцам. 8). И в раскрытии учения о Христе, воплотив­шемся Слове Божием, в нем чувствуется прежде всего ученик Апостола Иоанна. Не напрасно называ­ет он ефесян, среди которых жил  и учил Апостол Иоанн, своими «соучениками» — того Апостола, ко­торому они вместе внимали.О времени, предшествующем осуждению святого Игнатия, самое, по-видимому, достоверное, чем мы располагаем, это краткий рассказ Мученических актов в так называемой «Антиохийской редакции». Время ее составления историки теперь склонны относить к IV веку, но в основе ее, чего нет основания отрицать, лежат несомненно древнейшие сказания, например, официальные акты суда над святым Игнатием. Ибо этот рассказ вполне соответствует и всем остальным источникам того времени, и Посланиям самого свято­го Игнатия. О конце I века, времени царствования Домициана, по Апокалипсису мы знаем о мучениках в Малой Азии; известны «бедствия» (по словам Кли­мента Римского (Послание к Коринфянам. 1), потом — казни и ссылки в Риме (по свидетельствам Кли­мента; Флавия Домицилла и др.); преследования в Палестине; со слов Плиния догадываются о гонении в Вифинии (лет за 20 до его управления в 112 году); и вообще о Домициане как преследователе христиан оп­ределенно говорят Мелитон и Тертуллиан (ср.: Евсе­вий)⁷³. Примыкая к этим сведениям, Мученические акты сообщают об Антиохии следующее: «Святой Иг­натий, ученик Апостола Иоанна, правил Антиохийской Церковью как мудрый кормчий. С большой осторож­ностью вел  он свой корабль посреди бурь; противо­борствовал им то молитвою и постом, то силою слова, то чистотою своего учения. Видя, наконец, успокоение от бури, он благодарил Бога за тишину, которой пользовалась Церковь. Но он казался недоволен со­бой: упрекал себя в малой любви к Иисусу Христу; он воздыхал о мученичестве и был убежден, что толь­ко мученическая смерть могла его сделать достойным приближения к Богу, Которому он служил».

Как надо разуметь, что святой Игнатий противо­борствовал преследованиям молитвой, силой слова, чистотою учения, — это разъясняется подробно из его Посланий Церкви Малой Азии. Здесь же прибавим предание, сохраненное историком Сократом (IV-V века), в котором говорится, что святым Игнатием вве­дено было антифонное пение в церквах Антиохии. Ему было видение, что так славят Святую Троицу Ангелы на небе. Его любовь к пению сквозит в его Посланиях. Он любит музыкальные образы. И даже говоря о своей предстоящей смерти, он выражает рим­лянам, среди которых готовился умереть, одно пред­смертное желание: «Не делайте для меня ничего бо­лее, как чтобы я был заклан Богу теперь, когда жерт­венник уже готов, и тогда составьте любовию хор и воспойте хвалебную песнь Отцу во Христе Иисусе, что Бог удостоил епископа Сирии призвать с востока на запад. Прекрасно мне закатиться от мира к Богу, что­бы в Нем мне воссиять» (Римлянам. 2). Частым об­щим молитвам, как частому соединению в единой Ев­харистии, он придавал великое значение для созида­ния христианского духа. Так, руководя Антиохийской Церковью, он дожил до времен Траяна.

Мы знаем по переписке правителя Вифинии Пли­ния и императора Траяна, каково было положение христиан в царствование Траяна... Траян их сам не преследовал, вернее, не разыскивал. Но если кто-ни­будь доносил на христианина, он считал своим дол­гом предавать этого христианина казни. Такова была практика Траяна и до 112 года (года его переписки с Плинием). Ибо, обращаясь за указаниями к импера­тору Траяну, Плиний не сомневался, что, согласно практике Траяна, нужно казнить христиан. Он спра­шивал у Траяна лишь о подробностях судопроизвод­ства. В первые годы II века Траян неоднократно бы­вал в Антиохии. Неудивительно, что в Антиохии, в этом старом и крупном центре христиан, нашелся враг и доносчик на христиан и прежде всего на зна­менитого главу христиан — святого Игнатия.

И вот, согласно преданию и в соответствии с исто­рической обстановкой, сам император Траян судитсвятого Игнатия. По-видимому, есть на это некоторое указание и в Посланиях святого Игнатия: хотя его мученичество было впереди, в Риме, и он это по скромности усиленно подчеркивает, но в одном месте он все же говорит, что «уже удостоился послужить к славе Божией». Не намек ли это на его исповедничество перед лицом самого императора? Встреча про­изошла между 105 и 115 годами. Траян незадолго до того настойчиво возобновлял воспрещение всяких тай­ных обществ (гетерий) и собраний. Христиане, под руководством святого Игнатия, самим своим существо­ванием и своими богослужениями неизбежно и посто­янно нарушали это предписание императора, которым он очень дорожил (см. переписку его с Плинием о всяких «товариществах» в Вифинии). Соответственно этому Мученические акты передают такой разговор святого Игнатия и императора Траяна. Траян:

—  Кто ты, злой демон, что стараешься нарушить наши законы, да и других убеждаешь к тому же, что­бы они погибли несчастно?

—  Никто, — отвечал святой Игнатий, — не назы­вает Богоносца злым демоном: злые духи бегут от рабов Божиих. Если же ты называешь меня злым для этих демонов, потому что я неприятен им, я со­гласен. Имея Христа, Пренебесного Царя, я разру­шаю их сети.

—  А кто такой, — спросил Траян, — Богоносец?

—  Тот, кто имеет Христа в сердце своем, — отве­чал Игнатий.

—  Разве мы, думаешь ты, не имеем в душе богов, которые помогают нам против врагов?

—  Ты заблуждаешься, называя египетских демонов богами. Один есть Бог, сотворивший небо и землю, море и все, что в них, и Един Христос Иисус, Еди­нородный Сын Божий, Который да будет ко мне милостив.

—  Ты говоришь о Распятом при Понтии Пилате?

—  Да, о Том, — отвечал святой Игнатий, — Кото­рый распял на кресте мой грех вместе с виновником его и всю демонскую лесть, всю злобу осудил и по­верг к ногам тех, кто носили Его в сердце.

—  Итак, ты носишь в себе Распятого?

—  Да, (ношу), ибо написано: вселюся в них и похожду.

Траян произнес следующий приговор: «Повелеваем Игнатия, который говорит, что носит в себе Распято­го, отвести в оковах в Рим под воинскою стражею и там предать на съедение зверям для забавы народа».

В этом кратком разговоре сжато и верно обрисо­вываются беседующие. Замечания Траяна и его при­говор казались, вероятно, ему, уверенному в себе римлянину, исчерпывающими дело.

В ответ на исповедание святым Игнатием христи­анства Траян только уточнил, что это — вера в рас­пятого недавно римским чиновником Преступника. В ответ на уверенность в помощи носимого в себе Рас­пятого — приговор, по мнению Траяна, обнаруживал бессилие христианской веры и ее Бога. Встретились два самых замечательных в этом поколении предста­вителя Церкви и мира и разошлись, чтобы пойти каждый по своей дороге.

Святой Игнатий, выслушав приговор, воскликнул с радостным воодушевлением: «Благодарю Тебя, Гос­поди, что Ты удостоил меня засвидетельствовать со­вершенную любовь к Тебе (или: удостоил совершен­ной любви к Тебе) и удостоил чести быть связанным узами, подобно Апостолу Твоему Павлу».

В своих Посланиях святой Игнатий с нежностью называет свои узы «духовным жемчугом, в котором желал бы и воскреснуть» (Ефесянам. 11). Он сам себя заковал, со слезами помолившись Богу о своей Церкви, которая вся подверглась преследованию. Подробностей мы не знаем. По-видимому, расправа сглавой Антиохийской Церкви отвела удар, — уже по дороге в Рим, в Троаде, святой Игнатий получил из­вестие, что в его Церкви водворился мир и «восста­новилось» ее «малое тело» (Смирнянам. 11).

С охотой предал себя святой Игнатий отряду вои­нов, который должен был отвести его на смерть в Рим. Что он при этом чувствовал, мы узнаём из его Посланий: «Я пламенно желаю бороться со зверями, — писал он, — начало положено хорошо, сподоблюсь ли благодати — беспрепятственно получить мой жребий?» «Я желаю страдать, — пишет он, — но не знаю, дос­тоин ли». Он даже опасался сам того избытка ревно­сти о страдании, который в нем кипел. Он опасался тщеславия в своем подвиге и писал Церкви с просьбою молиться и очищать его дух. «Смиряю себя, чтобы не погибнуть от тщеславия. В настоящее время еще более мне нужно остерегаться и не внимать надмевающим меня, ибо, хваля меня, они наносят мне раны. Я желаю страдать, но не знаю, достоин ли. Рев­ности во мне многие не видят, а она сильно борет меня. Посему нужна мне кротость, которою низлагает­ся князь века сего» (К Траллийцам. 4). «Ваша молит­ва к Богу усовершит меня, чтобы я достиг назначен­ного мне милостию Божией жребия» (К Филадельфийцам. 5).

Но все опасения смиренной его души исчезают, когда ее касается благодать Того, ради Кого он в подвиге. «Для чего же я сам себя предал на смерть, в огонь, на меч, на растерзание зверям? Нет, кто под­ле меча — подле Бога, кто посреди зверей — посреди Бога: только бы это было во имя Иисуса Христа. Чтобы участвовать в Его страданиях, я терплю все это, и Он укрепляет меня» (Смирнянам. 4).

Укрепленный Господом, он уже не опасается стре­миться к смерти, ибо чувствует в этом не свою толь­ко волю, а волю Божию: «Если волею Божией удос­тоен этого (мученического жребия), то не по моему сознанию, а по благодати Божией, которой желаю сподобиться во всей полноте, чтобы, при молитве вашей, прийти мне к Богу» (Смирнянам. 11). Из Послания к Римлянам, которое святой Игнатий на­писал из Смирны, с полдороги, мы узнаем, в какой пламень выросло это его благодатное устремление к Богу. Это сияющее, как драгоценный пламень, Посла­ние служит навеки ответом на попытки внешней си­лой подавить христианство.

Внешний повод к нему был такой. Святой Игна­тий по дороге в Рим, достигнув Смирны, окружен­ный проявлениями нежности и внимания малоазийс­ких христиан, стал опасаться, что и римские христи­ане его пожалеют — окажут ему, как он выражается, «неблаговременную» любовь и воспрепятствуют тем или иным путем его мученической смерти.

Это опасение принудило его вскрыть тайники сво­ей души. Оно нам обнажило, чем жило сердце, созрев­шее для мученического подвига. Пока святого Игна­тия чествовали как мученика, превозносили за его подвиг, он, смиряясь все больше, обнаруживал опасе­ния, — готов ли он на мученическую смерть, достоин ли, просил молитв... Но когда он почувствовал, что Бог его призывает, а люди делаются препятствием, то, как бурный поток, он устремился к своей цели. «Жи­вой пишу вам, горя желанием умереть. Моя Любовь распялась, и нет во мне огня, любящего вещество, но вода живая, говорящая во мне, взывает мне изнутри: «иди ко Отцу» (Смирнянам. 7). Этот призыв Духа Божия сделал ему вожделенным всё то, чем думала языческая власть положить предел христианству: «Огонь и крест, толпы зверей, рассечения, расторже­ния, раздробления костей, сокрушение всего тела, лю­тые муки диавола пусть придут на меня — только бы достигнуть мне Христа» (Смирнянам. 5).

Ничтожны оказались все орудия борьбы язычества, все его ужасы оказались лишь путем к Богу. Что могли сделать они христианам, которые подобны святому Игнатию? Уже не врагам, а друзьям пишет он свою просьбу: «Умоляю вас, не оказывайте мне неблаговре­менной любви. Оставьте меня быть пищей зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божия: пусть измелят меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Христовым... О, если бы не лишиться мне приготовленных для меня зверей! Молюсь, чтобы они с жадностью бросились на меня. Я заманю их, чтобы они тотчас же пожрали меня, а не так, как они некоторых побоялись и не тронули. Если же добро­вольно не захотят, я их принужу. Простите мне: я знаю, что мне полезно. Теперь только начинаю быть учеником. Ни видимое, ни невидимое, ничто не удер­жит меня прийти ко Иисусу Христу» (Смирнянам. 5, 6). «Дайте мне быть подражателем страданий Бога мо­его. Кто сам имеет Его в себе, тот пусть поймет, чего я желаю» (Смирнянам. 6). Язычники удивлялись, видя радость на лицах замученных и умиравших христиан. Послание святого Игнатия приоткрывает, чему радова­лись его собратия, почему шли на смерть победителя­ми. «Лучше мне умереть за Иисуса Христа, нежели царствовать над всею землей. Его ищу, за нас умерше­го. Его желаю, за нас воскресшего» (Смирнянам. 6). Святой Поликарп, современник и друг святого Игна­тия, выражает кратко сущность дела, когда пишет филиппийцам о святом Игнатии и ему подобных: «Они не нынешний век возлюбили, но Того, Кто за нас умер, и за нас Воскресшего Бога» (Филиппийцам. 9).

Смерти в Риме предшествовал тяжелый и долгий путь с отрядом десяти воинов, которые от благодея­ний, им оказываемых, делались только злее. Но они не ослабили силы духа великого старца. «Оскорбле­ниями их я больше научаюсь», — писал он о своих спутниках (Римлянам. 5).

В своем внешнем «бессилии» христианство еще раз явило свою внутреннюю мощь. Святой Игнатий, славный глава христиан, не живой ли урок «бесси­лия» христианства? Не говорил ли сам святой Игна­тий, что «носит в себе Распятого» и что «Христос поверг к ногам тех, кто носит Его в своем сердце, всю демонскую злобу» язычества? И вот еще раньше смерти «от Сирии и до Рима», на суше и на море, ночью и днем он унижается и оскорбляется кучкой солдат, ведущих его на смерть!

Теперь нам предстоит познакомиться с тем, како­вы были плоды этого живого урока «бессилия хрис­тианства», плоды, не предвиденные мудростью рим­ских правителей.

Можно было везти святого Игнатия прямо морем, через Антиохийский порт — Селевкию, мимо Кипра и Крита, приблизительно так, как повезли Апостола Павла лет 50-60 до того. Это было много ближе и скорее. Но отряд воинов, с которыми был связан святой Игнатий, выбрал окружной путь, через Ма­лую Азию попеременно сушей и морем. Антиохия, Малая Азия, Македония, Рим — почти вся Церковь увидела святого Игнатия в его узах.

Вот впечатления святого Иоанна Златоуста, засви­детельствовавшего дошедшее до него живое предание Церкви, от этого путешествия святого Игнатия. Рас­сматривая смерть святого Игнатия и других пастырей этого времени как борьбу диавола против Церкви, в которой он стремился лишить ее пастырей, святой Златоуст говорит: диавол «не позволял умерщвлять епископов в тех городах, в которых они предстоятельствовали, но убивал их, уводя в чужую страну. А делал он это как попытку уловить лишенных необхо­димого, так и в надежде ослабить их трудностью пути, что сделал он и с этим блаженным мужем. Он вызвал его из нашего города (слово свое памяти свя­того Игнатия Златоуст говорил в Антиохии) в Рим, назначая ему длиннейшие двойные расстояния... наде­ясь и длиннотою пути и множеством дней низвергнуть мужество его, — но не знал того, что он имел сотрудником и спутником своим в таком путеше­ствии Иисуса и потому становился еще более силь­ным, представлял больше доказательств присущей ему силы и больше скреплял Церкви. В попутных городах христиане стекались со всех сторон, ободря­ли подвижника и провожали его с великим запасом для пути, подвизаясь вместе с ним молитвами и мо­лениями. И сами они получали немало утешения, видя мученика, идущего на смерть с такою готовно­стью, с какою естественно было идти призываемому в Царские Небесные чертоги. Из мужественной рев­ности и светлого взора его они самим делом убежда­лись, что то, на что он шел, было не смерть, но не­которое отшествие, переселение и восхождение на небо. Этому научал он и словами и делами все горо­да, какие проходил... он прошел дивным учителем не только для жителей Рима, но и для всех городов, лежащих на пути... он совершил путь, как какое-ни­будь солнце, восходящее с востока и текущее на за­пад...». Как горячее солнце, согревал он всех мало­душных и слабых.

Из слов святого Иоанна Златоуста, родом, как и святой Игнатий, антиохийца, которому хорошо знако­ма была местность, видно, что святому Игнатию при­ходилось делать «длиннейшие двойные расстояния», путь, которым вели святого Игнатия, был не кратчай­ший, но окружной. Его провели «сушею и морем», как писал сам святой Игнатий (Римлянам. 5): сперва морем, потом они шли сухим путем через Атталию — Филадельфию — Смирну, потом опять морем; потом сушею через Македонию и опять морем до Италии. Медленность передвижения по крупному тракту дала возможность христианам Сирии предупредить Церкви Малой Азии, что они могут повидать великого старца.

Малоазийцы широко и с любовью воспользовались этим. Даже Церкви, которые были ему не по пути, и те выходили его приветствовать туда, где можно было его увидеть. Хотя со святым Игнатием было десять солдат — десять леопардов, по отзыву самого свято­го, — и как они были ни злы, они, согласно обычаю (или закону), не препятствовали порученному им уз­нику общаться с окружающими.

Перед лицом смерти святого Игнатия особенно ясно почувствовалось единство жизни христианской, разлившейся во всем мире. Епископ Сирии оказался свой, родной среди малоазийцев, в Македонии, в Риме. Это было зрелище, совершенно неизвестное язычеству: многих оно поражало и привлекало, иных раздражало (ср.: Тертуллиан. Апология. 39; «Окта­вий»)⁷⁴. «Как они любят друг друга», — говорили язычники с удивлением. «Между ними какая-то как бы любовная связь». Многим язычникам столь не­привычное явление казалось чем-то болезненным и даже преступным и развращенным, казались немыс­лимы чистые и сильные чувства среди посторонних друг другу людей.

Зато многие, испытав на себе и на своих близких силу христианской любви, сами обращались в хрис­тианство (Иустин. II Апология).

С исключительным вниманием встречен святой Иг­натий в Смирне. Смирна с Ефесом, которых разделя­ли не более шестидесяти верст, были центром Малой Азии, где тогда всего более пустило корни и процве­тало христианство. В Смирну собрался повидать свя­того Игнатия целый собор окружных епископов и вы­дающихся христиан. Здесь был близкий святому Иг­натию по духу святой Поликарп, епископ Смирнский, видный ученик Апостола Иоанна; сюда собрались епископы и представители окружных Церквей и, что особенно было дорого святому Игнатию, сюда прибы­ли ефесяне — его «соучители», соученики Апостола Иоанна. «Когда вы услышали, что я связан в Сирии за общее имя и упование, вы поспешили видеть меня», — писал им святой Игнатий (Ефесянам. 1).

Прибыв в Смирну, ефесяне вместе со святым По­ликарпом проявили особую заботливость о святом мученике. «Они успокоили меня во всем вместе с Поликарпом, епископом Смирнским», — отмечает, выделяя их из остальных Церквей, святой Игнатий (Магнезийцам. 15).

В Смирне много усердия и заботы о святом Игна­тии и его спутниках проявили женщины. Это видно из многочисленных приветствий им в конце Посла­ния к Смирнянам, которое пишет святой Игнатий. Это подтверждает и сатирический рассказ Лукиана Самосатского о «Перегрине Протее», многие черты которого, как думают, взяты из жизни святого Игна­тия. С особым благоговением относились к Перегри­ну «старые  женщины и вдовы».

В Смирне «не постыдились и не погнушались», говоря словами самого святого Игнатия, узами муче­ника и его спутников люди самого разнообразного общественного положения: жена эпитропа⁷⁵ и Анна — сестра блюстителя общественного порядка в Смирне.

Правда, бывали и такие случаи, когда, например, в Филадельфии, находились «не почтившие» спутников святого Игнатия. Вспомним и Вифинию, где многие христиане старательно порывали свою связь с хрис­тианами в минуту опасности.

О некоторых собравшихся повидать святого Игна­тия в Смирне сохранились его собственные отзывы. Так, например, об Олибии, епископе Траллийском, он пишет траллийцам: «В вашем епископе самая наруж­ность весьма поучительна, а кротость исполнена си­лы. Думаю, что сами неверующие уважают его» (Трал­лийцам. 3). «Вот я, — пишет он в Ефес, — во имя Божие принял многочисленное общество ваше в лице Онисима, мужа несказанной любви, вашего по плоти

епископа. Любите его, умоляю вас Иисусом Христом, и все будьте подобны ему: ибо благословен Тот, Ко­торый даровал вам быть достойными иметь такого епископа...» (Ефесянам. 1).

Не говоря уже о святом Поликарпе, с которым его связывала, видимо, давняя дружба, святой Игнатий в эти немногие дни свидания в Смирне сблизился с це­лым рядом епископов и мирян и через них мог вой­ти в круг жизни целых Церквей. Проводы идущего на смерть старца, силою веры и любви этого замечатель­ного человека, получили неожиданное и глубокое зна­чение. Не изнемогающего от тяжелого пути старика встретили малоазийцы, — хотя мы знаем, что от Си­рии до Рима ночью и днем, на суше и на море терпел он тяжелый путь, терпел и от отряда воинов, его со­провождавших... Не подавляла его и ожидаемая казнь. Напротив: это ожидание воодушевляло и просветляло его дух. «Теперь только начинаю быть учеником (Хри­стовым)», — пишет он с дороги (Римлянам. 5). Рев­ность по Боге, любовь, которой в нем всегда, видимо, был избыток, теперь, под влиянием пережитого, стала как бы переливаться через край. «Живой пишу вам, горя желанием умереть» (Римлянам. 7).

Таковы были его чувства в тяжелой дороге. Они не могли не возвышать дух окружавших и провожав­ших его; тем более что стремление к смерти не было для святого Игнатия пренебрежением жизнью и жи­выми. Это было устремление к Богу истинной жизни и любви. Поэтому одновременно он пишет Церквам: «Я весь изливаюсь в любви к вам» (Филадельфий-цам. 5). И это не были пустые слова. Его Послания, благодарственные и учительные, которые он пишет Церквам и епископам, проявившим заботу о нем, лучше всяких уверений свидетельствуют, как внима­тельно входил он в духовные нужды Церквей, погру­жался в их жизнь. В Смирне, где он побывал лично, он многих и помнит, и знает по имени; знает целы-ми семьями (например, дом Тавии, которой желает «утверждаться в вере и любви» (Смирнянам. 13); он помнит жену эпитропа со всем ее домом и детьми (Поликарпу. 8) и т. д.). Но и о тех Церквах, среди которых он не был, он успел расспросить, узнать. Ему известно их поведение, образ мыслей, он радует­ся успехам одних, озабочен опасностями, окружаю­щими других. «Узнал я, — пишет он траллийцам, — что вы со всем постоянством держите непорочный и согласный образ мыслей, не во внешнем только пове­дении, но как природное ваше свойство. Это открыл мне епископ ваш Поливий» (Траллийцам. 1). В Ефес он пишет: «Узнал я, что некоторые пришли оттуда (с еретической стороны) к вам с злым учением; но вы не позволили рассеивать его между вами, заградивши ваш слух» (Ефесянам. 9). Приветствуя эту их твер­дость/святой Игнатий говорит: «Оттого-то я и раду­юсь тому, что удостоился письменно беседовать с вами и разделить с вами радость мою». «Сам Онисим (их епископ) чрезвычайно хвалит ваше благочин­ное о Боге поведение» (Ефесянам. 9, 6).

Повидавшись с епископами и другими представите­лями христиан, внимательно осведомившись о положе­нии в Церквах, святой Игнатий пишет каждой Церк­ви соответственно ее нуждам и ее духовной силе.

К ефесянам, как окрепшим в духовной жизни, он пишет о тайнах христианской веры и собирается в другом Послании еще углубить свою беседу.

Совершенно иначе пишет он траллийцам — он их оберегает как младенцев в духовном и отказывается говорить о небесном, чтобы не отяготить их.

Хотя, конечно, некоторые мысли, основные для святого Игнатия, объединяют все эти Послания.

Из Смирны святой Игнатий пишет четырем Церк­вам: Ефесской, Магнезийской, Траллийской и Рим­ской. Покинув Смирну, из Троады он пишет еще три Послания: два в Смирну — Смирнской Церкви и отдельно ее епископу Поликарпу и третье — Церкви Филадельфийской. Писал ли он еще кому, это оста­ется спорным вопросом. Об этом мы надеемся пого­ворить в иной связи. Через все семь указанных По­сланий проступает его особая близость с Церковью Ефесской и со святым Поликарпом, с теми, которые, как и он, напоены были учениками Апостола Иоан­на. Все ему дороги, все Церкви утешили его во всем телесно и духовно (Траллийцам. 12); но с учениками Апостола Иоанна, ефесянами и святым Поликарпом он связан какими-то особенно тесными узами. Об ефесянах он прежде всего вспоминает, когда пишет приветствия Церквам (Магнезийцам. 15); это они прежде всего, с Поликарпом, епископом Смирнским, успокоили его всем; и любит он их, по его собствен­ным словам, так же, как и Поликарпа («любя Поли­карпа, как и вас» — Ефесянам. 21). Ефесянами он пользуется, чтобы рассеять свои Послания: они для него едут из Смирны в Рим, из Троады в Смирну. Ефесян Крока и Вурра он неоднократно с нежностью выделяет из числа тех, кто обслуживает его нужды. Все Послание к Ефесянам проникнуто особой тепло­той и вместе возвышенностью мысли.

Мы уже отмечали в обзоре жизни Малоазийских Церквей, что Послание это говорит об особенном процветании Ефесской Церкви. Первая часть Посла­ния написана к ним как к ученикам Апостола Павла, основателя их Церкви, а вторая половина как бы овеяна мыслью о безмолвствующем среди них Апос­толе Иоанне, она говорит о безмолвии и о тайнах Божиих, которые совершились и открываются в без­молвии. Кто это, как ни Апостол Иоанн, «кто приоб­рел слово Иисусово» и «истинно может слышать и Его безмолвие» (см. Послания к Ефесянам. 15). Хро­нология наиболее веских древних писателей, касав­шихся жизни Апостола Иоанна, подтверждает это понимание слов святого Игнатия (по святому Иринею, он в Ефесе дожил до времен Траяна; будучи моложе Спасителя, прожил, по святому Ипполиту, до НО лет; по Епифанию — дожил до 19-го года цар­ствования Траяна, то есть 117 лет; мученичество свя­того Игнатия было, вероятно, не раньше 106 года и не позднее 116 года). Не на исключительную ли ста­рость Апостола указывает конец Евангелия от Иоан­на, когда говорит, что некоторые думали, что он вов­се не умрет (Ин. 21)? Но обо всем этом мы говорим подробнее в очерке жизни Апостола Иоанна и в от­деле о Малоазийских Церквах. Здесь же отметим те черты Послания к Ефесянам, которые обрисовывают самого святого Игнатия и его образ мыслей.

Начинает святой Игнатий Послание с приветствий возвышенных и вместе с тем полных сердечности, и в духе Послания к Ефесянам Апостола Павла. К это­му примыкает благодарность за «родственное дело», дело любви, которое ефесяне в совершенстве испол­нили в отношении к нему — узнику, «надеющемуся по вашей молитве принять в Риме битву со зверя­ми». Благодарит он за присланное посольство в лице епископа Онисима, Вурра, Крока и других, «через которых я видел любовь всех вас». Поблагодарив со своей стороны, так как «любовь не позволяет» ему «молчать», святой Игнатий «решается убеждать их сходиться с теми мыслями Божиими», которые ему открыты. Он не приказывает, «как кто-либо знача­щий», ибо он еще не совершен во Христе Иисусе. Святой Игнатий с начала и до конца Послания вся­чески себя смиряет перед теми, кого Бог призывает его наставлять. Чувствуется, что окруженный привет­ствиями и похвалами святой Игнатий не дает себе забыться, напоминает себе и другим, что подлинный подвиг его еще впереди, что он может ослабеть, что он только в будущей «битве со зверями» посред­ством мученичества должен сделаться истинным уче­ником Божиим (Ефесянам. 1), что теперь он только начинает учиться, что он еще «в опасности». И вооб­ще, он только отребие Ефесской Церкви (не намек ли, что он напоен учениями христианскими среди ефесян?), он «последний из верующих» вверенной ему Церкви.

Таково смиренное самочувствие первого по значе­нию епископа и мученика начала II века. Но сила любви, побуждая его смирение, побудила его открыть то, что Сам Святой Дух Божий открывал святому Игнатию на пользу современной ему Церкви (Филадельфийцам. 7). Первое, что открывает он ефесянам, это то, что «епископы, поставленные по концам зем­ли, находятся в мысли Иисуса Христа» — поставле­ны по мысли и по воле Божией на пользу Церкви. Поэтому святой Игнатий решился всячески убеждать их, чтобы они «сходились с мыслию Божиею» (Фи-ладельфийцам. 3). «Ибо всякого, кого посылает Домовладыка  для управления Своим домом, нам долж­но принимать так же, как Самого Пославшего» (Филадельфийцам. 6). Поэтому ясно, что и на епископа должно смотреть, как на Самого Господа.

Святой Ириней, верный ученик и истолкователь малоазийских старцев, в конце того же века дал не­обходимые пояснения и ограничения этого, на пер­вый взгляд преувеличенного утверждения (Против ересей. IV. 26). Здесь нет преувеличения, ибо святой Игнатий имеет в виду истинных носителей епископ­ского сана, каковыми являются далеко не все еписко­пы, но эти истинные епископы не иссякнут до кон­ца существования Церкви на земле, то есть до окон­чания мира — ибо без них нет Церкви (Ефесянам. 1, 5; Филадельфийцам. 1; Магнезийцам. 3).

Православная Церковь пребывала верной завету святого Игнатия: во все века повиновалась она святым епископам, пресвитерам, диаконам, которые «не сами собою» и не только «через людей» приняли это слу­жение обществу верующих, но, говоря словами свято-го Игнатия, «по любви Бога Отца и Господа Иисуса Христа» (Филадельфийцам. 1), повинуясь, как Госпо­ду, «богоносным» святым отцам и учителям Церкви, от Него посланным. Цель и смысл этого повиновения и единения с епископами, как неоднократно разъясня­ет святой Игнатий, дабы «все было согласно через единение», дабы возрастало единосознание; ибо «по­лезно вам быть, — подчеркивает святой Игнатий, — в невозмутимом единении между собою, чтобы всегда быть и в союзе с Богом» (Ефесянам. 4).

Ефесянам святой Игнатий не стал особенно под­робно и настойчиво развивать свои заветные мысли о значении единства церковного духа, созидаемого еди­нением и повиновением епископам. Он знал, что здесь на деле процветало это единение. Поэтому он больше похвалами напоминает им о тех великих духовных дарах, которые были, как он объясняет, плодами внут­реннего и внешнего единства Ефесской Церкви: «Ва­шим единомыслием и согласной любовью прославля­ется Иисус Христос». «Среди вас нет никакой ереси, вы и не слушаете никого, кроме Иисуса Христа, про­поведующего Истину», — «все вы спутники друг дру­га», «христоносцы», «богоносцы», «истиные камни храма Отчего», «которым любовь служит путем, воз­водящим к Богу». Чтобы закрепить эти достижения ефесян, святой Игнатий советует им одно: «Старай­тесь чаще собираться для Евхаристии и славословия Бога. Ибо, если вы часто собираетесь вместе, то низ­лагаются силы сатаны» (орудием которого служит вза­имное отчуждение, ненависть, страстность к людям) и «единомыслием вашей веры, — продолжает святой Игнатий, — разрушаются гибельные его дела. Нет ниче­го лучше мира, ибо им уничтожается всякая брань небесных и земных духов» (Ефесянам. 13).

Попутно святой Игнатий высказывает и другие чрезвычайно существенные мысли, указывает, что вне церковного единства нет хлеба Божия, то есть Евхаристии, «этого врачевства бессмертия», «дарующего вечную жизнь». Он говорит: «Кто не внутри жерт­венника (по связи речи — вне единения с епископом и Церковью. — С. М.), тот лишает себя хлеба Бо­жия» (Ефесянам. 5). Намечает он, каковы плоды от­падения от единства церковного: вместо кротости — гнев, вместо смренномудрия — велеречие, вместо мо­литвы — злословие, вместо твердости веры — заб­луждение, вместо тихости — грубость. Эта характери­стика находит себе жизненное подтверждение в исто­рии, особенно при начале всякого отпадения от Пра­вославия. Святой Игнатий призывает православных ефесян отвечать отпадшим не этими, а противопо­ложными свойствами: «...пусть кто-нибудь (с право­славной стороны) более потерпит неправду, понесет убыток, подвергнется уничижению» — «постараемся быть подражателями Господа» (Ефесянам. 10). Он зовет непрестанно молиться об отпавших, ибо, хотя для них недействительны церковные средства спасе­ния, — и для них есть Один Врач: «телесный и ду­ховный, рожденный и нерожденный, Бог во плоти, в смерти истинная жизнь, от Марии и от Бога, сперва подверженный, а потом не подверженный страданию, Господь наш Иисус Христос» (Ефесянам. 7).

Во второй части Послания, которую можно на­звать частью умозрительной, святой Игнатий подхо­дит к плодам веры и любви, «которые суть начало и конец жизни». Он касается вершин христианского совершенства, которое явлено было Ефесу в лице Апостола любви и созерцания. Святой Игнатий как бы объясняет ефесянам всю высоту безмолвия и со­зерцания во Христе. Он касается тайн Божиих, кото­рые совершались и открываются в безмолвии, кото­рые истинно может слышать тот, кто приобрел «сло­во Иисусово». Святой Игнатий начинает раскрывать совершившееся «домостроительство нового человека», «через страдание и Воскресение Иисуса Христа, повере в Него и по любви к Нему» усвояемое. Но мысль его и созерцание как-то дважды и неожидан­но прерываются. Они отвлечены первый раз (Ефеся­нам. 16-18) теми, кто вместо «ведения Божия», кото­рое есть Иисус Христос, не признают тот Дар, Кото­рый истинно Господь послал, «намащаются зловон­ным учением князя века сего», которые не понимают и не принимают силу Креста Господня, отвергают эту основу нашего спасения и вечной жизни.

Вторично начав раскрывать тайны христианского спасения, он вновь обрывает ход своих мыслей, обе­щая в другом Послании продолжить их, «если Иисус Христос по вашей молитве удостоит меня и будет воля Его, — пишет он, — если Господь мне откроет, что вы все до единого, без исключения, по благода­ти Божией соединены в одной вере и в Иисусе Хри­сте, происшедшем по плоти от рода Давидова, Сыне Человеческом и Сыне Божием, так что повинуетесь епископу и пресвитерству в совершенном единомыс­лии, преломляя один хлеб, это врачевство бессмер­тия» (Ефесянам. 20).

В этом же Послании он успевает только наметить первые основания домостроительства в деле нашего спасения: «Девство Марии, Ее деторождение... и смерть Господа — три достославные тайны, совершив­шиеся в безмолвии Божием» (Ефесянам. 19). Так «получило начало то, что было приготовлено у Бо­га», «Бог явился по-человечески для обновления веч­ной жизни», и древнее царство стало распадаться — «расти же Божье Царство».

Это, сперва намеченное, потом как-то неожиданно прерванное устремление в глубину христианской жизни и мысли многое объясняет в древнехристиан­ской мысли. В Посланиях святого Игнатия, как и в Послании его ученика и друга святого Поликарпа, и в творениях всех тех, кто во II веке шли по пути подлинных учеников апостольских, заметно сознательное уклонение от раскрытия глубин христиан­ства, когда были в опасности и колебались самые его основания. «Многое разумею о Боге, но смиряю себя, чтобы не погибнуть от тщеславия», — пишет святой Игнатий (Траллийцам. 4). «Ужели я не могу вам на­писать о небесном?» Но он не делает этого, ибо прежде нужно было утвердить единство веры и жиз­ни во Христе Иисусе, «происшедшем по плоти от рода Давидова, Сыне Человеческом и Сыне Божием» (Ефесянам. 20), укрепить совершенное единомыслие и взаимное повиновение епископа, пресвитеров и всех членов Церкви, — что всё было в великой опас­ности в начале II века от надвигавшейся тучи «муд­рецов», совопросников, приспосабливающих христи­анство к мудрости мира и века сего, «бешеных псов, исподтишка кусающих», которые «коварно имеют обычай носить имя Христово, а между тем делают дела, недостойные Бога» (Ефесянам. 7).

Видя своим пророческим взором приближение этой роковой для многих христиан опасности, святой Игнатий всей силой своего вдохновенного слова и любви охраняет и предостерегает дорогих ему мало­азийских собратьев. Вот главное, что проступает в большинстве его Посланий. Эта мысль, эта забота особенно ярко проступает там, где святой Игнатий видит эту опасность ближе. Этого сравнительно спо­койно он касается в Послании к Ефесянам, ибо здесь крепкая связь всех частей церковного тела требовала только охранения и поощрения. Здесь можно было даже восходить к высшему — недаром Ефес был из­бран местом жизни и проповеди Апостола Иоанна. Но в Послании к Магнезийцам, особенно к Траллий­цам и Филадельфийцам, и отчасти к Смирнянам, святой Игнатий бьет тревогу. Здесь он убеждает, про­сит, молит — и всё об одном: храните единство во Христе повиновением епископу и пресвитерам, без которых нет Церкви. Так, он пишет траллийцам: «Узы мои, которые ношу ради Иисуса Христа, желая прийти к Богу, умоляют вас: пребывайте в согласии вашем и взаим­ной молитве. Каждому из вас, особенно пресвитерам, следует покоить епископа в честь Отца, Иисуса Хри­ста и Апостолов. Послушайте меня с любовью, умо­ляю вас, чтобы я, написавши это, не был свидетелем против вас» (Траллийцам. 12). «Итак, прошу вас не я, а любовь Иисуса Христа, питайтесь одной христи­анской пищей, а от чуждого растения, каково ересь, отвращайтесь» (Траллийцам. 6). Эта просьба, эта за­бота проникает все послание к Траллийской Церкви. Судя по началу письма, казалось, чего опасаться? Святой Игнатий с похвалой отзывается о траллийцах: «вы со всем постоянством держите непорочный и согласный образ мыслей»; «вы повинуетесь еписко­пу, как Иисусу Христу». По-видимому, за траллийцев, как и за ефесян, нечего опасаться, — они крепки, единодушны, сплочены. Но святой Игнатий своим духовным взором прозревает грядущую опасность: «предостерегаю вас, мои возлюбленные, предвидя козни диавольские» (Траллийцам. 8). В чем же опас­ность? «К яду своего учения еретики примешивают Иисуса Христа, чем и приобретают к себе доверие: но они подают смертную отраву в подслащенном виде» (Траллийцам. 6). «Поэтому берегитесь таких людей. А это удастся вам, если не будете надмеваться и отделяться от Бога Иисуса Христа и епископа и апостольских заповедей» (Траллийцам. 7).

По тем намекам, которые рассеяны в Послании, можно несколько понять, как обрисовывается в глазах святого Игнатия лжеучение, угрожающее соблазнить траллийцев. Эти ученые будут претендовать на «пони­мание небесного», на «особое совершенство» (Траллий­цам. 4-6), но их путь не будет крестный путь Хрис­тов — они не являются «ветвями креста» Христова, по образному выражению святого Игнатия. Самих страданий Христовых они не принимают — «говорят, что Он страдал призрачно» и тем подрывают самый корень всего христианского пути. «Зачем же я в узах? — в не­годовании восклицает святой Игнатий, — зачем я пла­менно желаю бороться со зверями? Значит я напрасно умираю? Значит я говорю ложь о Господе?» (Траллий­цам. 10).

Вместо этих верований, наводящих сомнения на действительность жизненного дела Христа Спасителя и Искупителя и отводящих от нелегкого, но спаси­тельного христианского пути, святой Игнатий учит твердо держаться веры Евангельской. «Не слушайте, когда кто будет говорить вам не об Иисусе Христе, Который произошел от рода Давидова от Марии, ис­тинно родился, ел и пил, истинно был осужден при Понтии Пилате, истинно был распят и умер, в виду небесных, земных и преисподних, — Который истин­но воскрес из мертвых, так как Его воскресил Отец Его, Который подобным образом воскресит и нас, верующих в Иисуса Христа, ибо без Него мы не имеем истинной жизни» (Траллийцам. 9).

Своим исповеданием веры во Христа Иисуса, Ко­торый истинно родился, ел и пил, истинно умер и воскрес, святой Игнатий готовил траллийцам проти­воядие против зарождавшегося гностицизма. Именно гностицизм возносился надменно в «небесное», забы­вая Христа, истинно жившего, страдавшего и вос­кресшего на земле, увлекая мечтательными призрач­ными зонами. Христос, по их учению, — один из многих эонов, небесных существ, призрачно явился на земле, призрачно жил в теле и страдал, и весь путь гностицизма — путь призрачного познания, меч­тательное проникновение в небесное — помимо жиз­ненного подвига христианского с самоотречением до смерти по примеру Того, Кто, по словам святого Иг­натия, «в страдании Своем призывает к Себе нас, как членов Своих» (Траллийцам. 11). Еретическиепопытки избежать пути креста святой Игнатий назы­вает «зловонным учением князя века сего» (Ефеся­нам. 17).

Их было немало во II веке, и они были разнооб­разны. Но святой Игнатий дает один общий признак, по которому различаются учения и люди мира сего от учений и людей Божиих: «Есть как бы две моне­ты, — говорит он, — одна Божия, другая мирская, и каждая из них имеет на себе собственный образ: не­верующие — образ мира сего, а верующие в любви — образ Бога Отца через Иисуса Христа. Если мы че­рез Него не готовы добровольно умереть по образу страданий Его, то жизни Его нет в нас» (Магнезийцам. 5). Так он писал Церкви Магнезийской, которой, как и Церкви Филадельфийской, опасность грозила несколько иная, чем Церкви Траллийской.