Приготовление к священству

Символически было указано свыше, чтобы к Вертепу вочеловечившегося Логоса пришли не одни простецы пастыри, но и ищущие Бога восточные мудрецы, пытавшиеся обрести выс­шую истину вне христианства. Если с одной стороны, Спаситель призывал простых рыба­рей, то с другой, в числе людей больше всего распространивших христианство, был и ап. Павел, образованнейший человек своего време­ни. Христианство очень рано узнало таких своих мыслителей и защитников, как св. муч. Иустин Философ, Афинагор, Климент Алек­сандрийский, чтобы уже не говорить о плеяде вселенских учителей и пастырей золотого века истории Церкви.

Вспомнить следует, что ап. Павел, автор трех пастырских посланий немало ставил требований своим ученикам и сотрудникам и давал руководствующие указания для надлежащей проверки тех, кто ищет посвящения рукой епископа. Апостол предупреждает "Рук ни на кого не возлагай поспешно" (1 Тим. V, 22); ставить требование, чтобы, помимо нравст­венных качеств, епископ был бы и "учителей" (1 Тим. III, 2); требует "испытывать" ищущих посвящения (1 Тим. III, 10). Священнослужи­тель должен постоянно увещевать, "со всякой властью" (Тит. II 15), "во время и не во время" (II Тим. IV, 2); пребывать "в том, чему научен и что (ему) вверено" (II Тим. III, 14), "наставлять в здравом учении и противящихся обличать" (Тит. 1, 9); "проповедовать и учить" (1 Тим. IV, 11), "заниматься чтением, наставлением, уче­нием" (1 Тим. IV, 13; сравни IV, 16).

Если от писаний апостольских перейти к произведениям учителей классического периода нашего богословия, то подтверждения ска­занному найти весьма легко. Напрасно любят сторонники упрощения и обскурантизма в христианстве ссылаться на примеры из житий некоторых христианских пастырей, вроде епископа Севира, бывшего суконщиком, и Александра — угольщиком. Такие случаи не представляют общего правила, а могут быть с трудом найдены в истории священства, как исключения из общей массы. Церковь требова­ла иного. Устами своих лучших и опытнейших учителей она предписывала для священника, а особливо для епископа опытность не только в благочестии, но и в учении, в книжной муд­рости, которая с годами и с нарастающими для Церкви опасностями увеличивается и углубляется. Помнить надо всегда, что направление церковного корабля выправлялось в критичес­кие минуты больших смут, ересей, расколов и прочих соблазнов руками верных, испытанных и умудренных кормчих. Но соблазн примити­визма и мракобесия по-видимому всегда витал вокруг священства. Недаром многие выдающие­ся писатели церкви предупреждали ищущих священства о трудности этого искусства, воз­нося его над науками и мудростями людскими. Интересно житейное предание о папе Льве I Великом, которому ап. Петр пред смертью воз­вестил о прощении всех его грехов, кроме греха быстрого и неосторожного посвящения иереев. По особой его молитве, во втором виде­нии было ему явлено о прощении и этого греха. Поэтому естественно, что у великих учите­лей и иерархов Вселенской Церкви неодно­кратно вырывались слова предостережения или укоризны за невнимательное отношение к принятию священства, как со стороны ищущих его, так и со стороны рукополагающих. Таким светилам, как св. Златоуст принадлежат зна­менитые "Шесть книг о священстве", которые могут быть почитаемы руководящим наставле­нием и предостережением будущим пастырям церкви; св. Амвросию Миланскому "О обязан­ностях священнослужителей"; блаж. Иерониму "О жизни клириков". Писал об обязанностях священников и св. папа Григорий Двоеслов. За­мечательны слова на ту же тему св. Ефрема Сирина и св. Григория Богослова, который, как известно, удалился в пустыню, устрашившись  высокого звания священника. Так наз. его 42-е, или защитительное слово является объяснени­ем его бегства и в то же время исповеданием того, как он себе мыслил жизнь и деятельность священника, почему это слово может и должно служить весьма назидательным руководством для священников.

Вот, что пишет Златоуст: "... берут в священ­ники невежд и делают их приставниками над имуществом, за которое заплатил Сын Божий Своей кровью!" "Мы обезображиваем священство, поручая его людям неопытным". Часто слышится мнение, что подготовка мешает бла­гочестию, святости, смирению и пр. По этому поводу не лишне привести слова блаж. Иеронима: "Невежественные и простые священники считают себя святыми, потому что они ничего не знают". А св. Григорий Богослов (Слово 3-е) предупреждает: "Надо самому умудриться, а потом умудрять"; или же: "нельзя быть негод­ным подлинником для других живописцев"; "у нас не установлена граница между учить и учиться"; "одно — пастырствовать над овцами и волами, а другое управлять человеческими душами".

В последующие времена также не умолкал предупреждающий голос тех учителей и архи­пастырей, которые сознавали опасность быст­рого и неиспытанного рукоположения. О подго­товке писали у нас св. Тихон Задонский, писал и о. Иоанн Кронштадтский, а также немало было сказано об этом и в курсах Пастырского богословия, о которых упомянуто было в первой главе. Напомним, что некоторые пасторалисты (митр. Антоний), отрицая необходимость так называемого призвания, весь центр тяжес­ти переносили на вопрос о пастырской подго­товке.

Современная постановка духовно-учебного дела выработала длинный стаж для подготовки к пастырству. В дореволюционной России обще­обязательный курс для священнического обу­чения был 10-летний (4 года духовного учили­ща и б лет духовной семинарии), ревнующим же о высшей подготовке приходилось прохо­дить еще и 4-летний курс духовной академии, так что полное образование приобреталось в течение 14-ти лет. Католический мир также знает свои "малые семинарии", "большие семи­нарии", и факультеты, соответствующие нашим духовным академиям. Иногда необходи­мость в особых случаях (после войн, потрясе­ний, или на далеких окраинах) заставляла прибегать к сокращенным пастырским курсам, но это было только исключением из общего правила.

Переходя к вопросу о том, в чем же состоит подготовка пастыря к его будущей деятельности, сразу же надо расчленить эту тему на: 1) подго­товка духовная, 2) подготовка интеллектуаль­ная и 3) подготовка внешняя.

1.  Подготовка духовная

Кандидат священства, будущий пастырь, го­товится вступить на путь духовный, или следуя русскому термину войти в духовенство. Это слово само по себе обязывает ко многому. Оно не вполне покрывается однозначными ему терминами в других языках: свештенство (серб.); клир, clerge, clergy (франц., англ. и греческ.); оно по своему значению соответствует скорее германскому понятия Geist'licher от Geist, дух. Это значит, что духовенство должно быть прежде всего духовным. Это значит при­надлежность к царству Духа, а не к царству социальной обыденности, к области материаль­ных расчетов и интересов, политических вож­делений и т. п. Это прежде всего воспитание себя в духе Царствия Божия, созидание его в себе, ибо оно, это Царство, не где-то на какой-то земной территории, а внутри нас. Царство Божие не есть теократическая идиллия, а ка­тегория нашей духовности. Это первое, что требуется на пути духовного воспитания, и что так часто отсутствует у духовенства, увлечен­ного политикой и национальными стремления­ми, или же раздавленного заботами о насущ­ном хлебе и изыскании материальных благ. Это возрастание в духовности дается не сразу, а преобретается долголетним подвигом всей жизни, воспитанием себя смолоду, решитель­ным выбором, куда направить свои стремле­ния, — к царству мира сего, или к тому, кото­рое не есть от сего мира.

В этом выборе ясны два момента, — отрица­тельный и положительный. Первый сводится к решительному отвержению того, что в этом мире    притягивает:    грех    земных    расчетов, карьерных побуждений, национально-полити­ческих предрассудков и проч. Это означает вовсе не отвращение от культурного строи­тельства и от участия в обществе людей, а ос­вобождение себя от всякого притяжения этого мира, его зла, его недуховных инстинктов. Это означает не рабствовать расчетам этого мира, как всему греховному. Сторона же положи­тельная заключается в накоплении в себе всего духовного, всего того, что есть принадлежность царства благодати. Это надо развить; в это по­нятие входит ряд целей.

По св. Григорию Богослову, пастырь должен быть небесным, т. е. не быть причастным к гре­хам мира и не быть плененным земными бла­гами. Пастырь должен быть святым, а это оз­начает не стилизацию в какой-то псевдо-духовный пуританизм и чахлый, малокровный спиритуализм, не заучивание каких-то особых словечек и церковно-славянских выражений, не святошество, не ханжество, а подлинная ду­ховность, т. е. стремление к усыновлению Богом, к одухотворению себя, к Обожению себя и других, как высшему идеалу православной аскетики. Пастырь должен быть милостив и сострадателен, что вовсе не означает сенти­ментальности, а способность усвоивать себе чужие радости, грехи, скорби и страдания. Пастырь должен быть преподобным, т. е. упо­добляться Христу, Который есть совершенный идеал Доброго Пастыря. Пастырь должен быть молитвенным, т. е. любящим молитвенный под­виг во всех его проявлениях, а именно молитву  келейную, умную (Иисусову), храмовую, а особливо служение Божественной литургии. Священник без молитвы, не умеющий молить­ся, не стяжавший молитвенной стихии, не по­любивший богослужения и всячески от него уклоняющийся под всеми благовидными и не­благовидными предлогами, есть противоречие самому себе и бесплодный чиновник духовного ведомства. Пастырь должен быть смиренным, т. е. лишенным инстинктов гордости, чванства, заносчивости, честолюбия, самолюбия и эгоизма. Смирение это должно выражаться вовсе не в низких поклонах перед предстоятелями и со­всем еще не доказывается подписанием своего имени с эпитетом "смиренный иерей имярек", а в подлинном освобождении себя от всех приражений эгоцентризма, в непоставлении себя в центре всего мира, в не любовании собой и пр.

Перечисление целей, к которым священник должен стремиться, может быть продолжено, но в главном достаточно и этого. Все это может быть сведено к одному, — духовность, т. е. свобода себя от власти всякого греха и от вся­кого мирского, национального, политического приражения. Следует обратиться к средствам для этого духовного воспитания.

Не будет ошибочным сказать, что самым мощным средством для приобретения духовности является молитва. Она сама по себе есть область духовной жизни, а кроме того, благо­даря молитве можно приобрести и иные блага духовного мира, можно вымолить то, чего не хватает.   Учиться  молиться   кандидат  должен еще на школьной скамье. По любящим богослу­жение или уклоняющимся от него можно уже судить, куда направлены устремления буду­щего священника, тягостно ли ему нести под­виг молитвы или это является для него лучши­ми минутами во дню. Это не следует обобщать, так как молитвенный дар очень индивидуален. Одним ближе и больше по душе молитва хра­мовая, эстетически привлекательная, уставно благоустроенная; другим же храмовая, соборная молитва тягостнее келейной и сокровенной мо­литвы сердца. Как бы то ни было, но священник должен стяжать эту молитвенную стихию.

Засим следует чтение Священного Писания, учение его наизусть, размышление над ним, углубление своего ума в толкование Писания, знакомство с экзегетической литературой, как святоотеческой, так и современной научной.

Кроме этого, для духовного возрастания надо знакомиться воообще со святоотеческой литературой, а главным образом с аскетичес­кой, как руководствами к нравственному совершенствованию, написанными не от кабинет­ного рассуждения, а от опыта долголетней пустыннической и монастырской жизни. Здесь должна быть постепенная иерархическая подготовка в чтении: начинать надо с более прос­тых писаний (Авва Дорофей, Иоанн Кронштадтский, Феофан Затворник и Игнатий Брянчанинов, письма Амвросия Оптинского и под.), переходя затем к более трудным, как напр., "Добротолюбие", Исаак Сирин, Лествица, Си­меон Новый Богослов, Григорий Палама.

Весьма существенным средством для духов­ного приготовления себя к священству может быть частая исповедь, духовные беседы с опытными людьми, чтения жизнеописаний подвижников благочестия, знаменитых духов­ников и молитвенников. Западный мир знает особые длительные упражнения в молитве и созерцании, совершаемые по монастырям. Такие уединенные и сосредоточенные в себе упражнения, или говения существенно назидают и созидают в душе духовное богатство.

К духовной подготовке может послужить и посещение больных, помощь страждущим, как и вообще всякое сострадание нуждающимся в этом. Полезным бывает свою мысль сосредота­чивать не на преходящих "красных мира сего", а на моменте смерти, на вечности, на загробной участи. Для этого чтение псалтири по покойни­кам может также очень помочь молодому кандидату в священство.

Суммируя сказанное, надо привлечь к духов­ному созиданию все, что полезно для отрешения себя от принудительных законов и обычаев этого мира, а что может способствовать будущему иерею быть небесным и духовным. Все это пред­ставляет собой содержание особой дисциплины, известной под именем пастырской аскетики.

2.  Подготовка интеллектуальная.

В этом вопросе надо прежде всего преодо­леть и решительно отказаться от одного вред­нейшего и закоренелого предрассудка, что пастырю интеллектуальная подготовка не нужна, а даже и вредна, так как она, якобы, мешает смирению, молитвенности и духовности. Это одно из опаснейших заблуждений, как в об­ществе, так и в среде духовенства, а главное руководителей будущих священников. Мы на­меренно поставили вопрос о трех сторонах подготовки в иерархическом порядке: духов­ное, интеллектуальное, внешнее, чтобы прежде всего и раз навсегда, решительно заявить, что без духовной подготовки и духовного устрем­ления священник есть пустой звук, противоре­чие с самим собой и нечто ложное и недостой­ное. Посему и в данном контексте мы еще раз настаиваем, что безусловно первенствующее место принадлежит и духовному подготовле­нию себя, а потом всякому иному. Но тут же необходимо подчеркнуть, что духовное подго­товление себя нисколько не мешает всякому иному усовершенствованию, т. е. умственному и внешнему; современная действительность настоятельно требует подготовки пастырей с наивозможно более широким умственным кругозором и внешними качествами благоприличия и общественных навыков. На возражение же о том, что умственная или внешняя подготовка может повредить или даже разрушить духов­ное богатство священника, следует ответить, что цена такой духовности, которая может якобы пострадать от прикосновения к ней культуры и науки, весьма невелика. Право­славная духовность, надо это помнить, далеко не так хрупка, как того боятся многие.

Если обратиться еще раз к истории, то при­меры прошлого дают богатый материал для благоприятного решения поставленного вопро­са. В сущности, отцы классической эпохи пра­вославного богословия, — свв. Афанасий, Кап­падокийцы, св. Максим Исповедник, патр. Фотий, св. Иоанн Дамаскин и мн. др., были для своего времени представителями самой широ­кой интеллектуальной культуры. Они стояли на уровне утонченной элиты той эпохи. Их творения полны доказательств не только от Писания и от свв. отцов, до них живших, но и чисто внешних свидетельств, от писателей языческих. Они в совершенстве знали филосо­фию, риторику, математику, музыку, т. е. то, что на языке тогдашней педагогики называлось "седмочисленным художеством", или "тривиум" и "квадривиум". Замечательно и то, что, отда­вая бесспорное первенство духовной подготов­ке и благочестию, они нисколько не опасались того, что светская образованность как-то смо­жет помешать их благочестию и духовности. И на самом деле, ни их смирение, ни их вера, ни их молитвенный подвиг не страдали от того, что они знали Платона, Аристотеля, Гомера, Виргилия и под. Кто хотя бы немного углубил­ся в изучение патристики и читал свв. отцов хотя бы в издании Миня, тот не может не уди­виться образованности и высокому уровню тех, кого хотят представить простачками и обску­рантами. Обскурантами и простачками их хо­тели именно представить враги христианства Лукиан, Цельз, Иулиан, но на самом деле свв. отцы поражали даже язычников своей "внеш­ней", т. е. интеллектуальной подготовкой. В мо­настырских книгохранилищах берегли не одни только жития святых и аскетические сборники. Любопытно напр., что св. Анастасий Синаит, утонченный эллинист и знаток своего языка, употребляет выражения, которые находятся в таких редко читаемых произведениях, как схолии на Еврипида или на Аристофана. Чтобы запомнить такие языковые тонкости, надо было внимательно читать такие книги, которые теперь, вероятно, сочтут совершенно неумест­ными для монашеского чтения. От знания Плутарха и Плотина в то время можно было сде­лать вывод и для нашей эпохи. Знакомство с современной философией, литературой, наука­ми и искусствами может только поднять пас­тыря в глазах его пасомых, желающих и от священника узнать что-нибудь о том или ином культурном явлении. А для священника подоб­ные знания могут быть только полезным ору­жием в его миссионерской и апологетической деятельности. Он может только тогда влиять на паству, когда он знает, чем эта паства живет и что ее привлекает. Духовность свя­щенника не пострадает от того, что он будет знаком с современными философскими и ли­тературными течениями. Повторяем, невели­ка цена той духовности, которая может пост­радать от соприкосновения с философией или уменьшиться от знакомства с литерату­рой. Повторяем и другое: вся интеллектуаль­ная   подготовка   подразумевает   прежде   всего  подлинную и глубокую духовность в самом священнике.

Интеллектуальная подготовка ни в коем слу­чае не смеет быть предлогом к обмирщению пастыря.

Очень нужно помнить о возможности куль­турного влияния на общество. Общество, остав­ленное своими пастырями на произвол судьбы, предоставленное в своем воспитании и образо­вании самому себе, легко поддается сторонним давлениям и вырастает без благодатного руководственного влияния священника. Обращаться же к пастырю, который или ничего не знает в современных вопросах, или же презрительно отзывается обо всем, что не является его узкой специальностью богослужения, требоисправления и элементарной проповеди, никто из под­линно культурных людей и не станет. От свя­щенника ждут авторитетного и веского слова, но слова мудрого, сведущего и обоснованного. Православное духовенство, в силу многих ис­торических и социальных причин, не могло или очень часто и не умело создавать это вли­яние и идти впереди культурного процесса.

Во Франции духовенство создавало культур­ный класс и его слушал этот класс. За 300 лет существования Французской Академии в числе "бессмертных" было 120 духовных лиц (105 до революции 1789 г. и 15 после). В числе этих 120 "бессмертных" Академия насчитывает 15 кардиналов, 33 епископа и архиепископа, 13 Ораторианцев, 1 доминиканец (Ла-Кордэр), несколько иезуитов и остальные — простые священники. Российская Академия Наук существовала, правда, не 300 лет, а только 200, но и в нее входили такие лица, как митр. Филарет, митр. Макарий Булгаков и Платон Левшин, не­сколько священников (оо. Кочетов, архим. По­ликарп Гойтанников, о. Герасим Павский). Этим, конечно, чисто формальным признаком нельзя ограничивать культурно-воспитатель­ного фактора в среде духовенства. Но даже, и расширяя эти рамки, мы не увидим в право­славном духовенстве того опытного руководи­теля в деле цивилизации, как в странах За­падной Европы.

А те примеры, которые можно, без особого напряжения памяти привести, могут только свидетельствовать, что просвещенные священ­ники вовсе не были самыми последними в деле духовного подвига и пастырского попечения. Достаточно напомнить: тонких мыслителей протоиер. Феодора А. Голубинского, архим. Феофана Авсенева и архиеп. Никанора Бровковича; знаменитых спинологов архимандри­тов Аввакума Честнаго и Палладия Кафарова; о. Герасима Павского; еп. Порфирия Успенского и архимандрита Антонина Капустина, — крупнейших русских византологов и замечательных знатоков греческого да и своего русского языка; этот же о. Антонин и его брат Платон Капустин, один из известнейших в свое время московских священников, были хо­рошими астрономами, а о. Платон, писал и статьи по высшей математике; последний про­топресвитер Успенского собора (до революции о. Н. А. Любимов был магистром русской сло­весности, которую и преподавал в знаменитой Фишеровской гимназии; в этой же гимназии законоучителем был о. И. Фудель, большой друг Конст. Леонтьева и сам литератор; наши заграничные священники становились членами ученых обществ Германии, Швеции, Испании и Англии.

Русское прошлое знает еще и такой пример: Протоиерей Иоанн Михеевич Первушин, настоятель церкви села Мехонского, Пермской губ. (16 июня 1900 г.), смиренный и молитвен­ный священник, добрый и заботливый пастырь был кроме того замечательным и известней­шим в ученом мире математиком. После окон­чания Казанской Дух. Академии, он пошел на сельский приход, где и провел всю свою жизнь. Одаренный исключительными математически­ми способностями, он начал посылать свои ра­боты в Академию Наук, был знаком с выдаю­щимися математиками не только России, но и западного мира. Его сложнейшие работы по чистой математике и теории чисел награжда­лись нашей Академией и были отмечены Ма­тематическим Конгрессом в Чикаго и Неаполи­танским физико-математическим обществом. Теория чисел не мешала ему быть и хорошим священником.

Этот список может быть при желании про­должен. Но важно отметить, что ни звание члена Академии Наук, ни занятия астроно­мией, философией и византиновением, ни иные какие-либо проявления учености и просвещения не помешали названным духовным особам быть молитвенниками, прекрасными пастырями, смиренными монахами, а главное оказывать ог­ромное духовное влияние на своих пасомых.

Нет большей неправды и клеветы, возводи­мых на православную духовность, как отождес­твление ее с мракобесием и гносимахией. Обску­рантские вкусы некоторых духовных лиц ни в коем случае не должны быть распространяемы на самое Православие. Оно тут ни при чем.

Особливо же следует помнить, что в такое время, как наше, когда враги Церкви мобилизуют все силы на борьбу с нею, наличие про­свещенных пастырей, закаленных в научной подготовке и готовых всегда дать ответ на наше "упование", по слову ап. Петра, более чем своевременно. От пастыря ожидается не бояз­ливое (и потому якобы "смиренное") признание своей некомпетенции, а слово "с властью", с весом и осоленное солью. Духовенство наше не привыкло и не желает быть руководителем в этих вопросах: неудивительно, что за руководящим советом идут к лицам, далеким от цер­кви и духовности. Присущую интеллигенции недуховность может излечить в значительной степени само духовенство своим приближени­ем к интересам и исканиям этой же интелли­генции.

Обращаясь к самой современной действи­тельности, надо помнить, что огромное влияние на общество: митр. Антония, оо. С. Булгакова, А. Ельчанинова, Г. Спасского объяснялось тем, что они прекрасно знали и светскую литературу и следили за наукой или искусствами, или течениями мысли.

В светском образовании всех времен можно найти и полезное для пастыря, и вредное. Отцы Церкви извлекали из Платона и Гомера то, что могло принести назидание для их времени, не избегали того, что было растленного и ненужного в той языческой образованности. Здесь дело не в том или ином веке, и опасность вовсе не в современном или древнем. Митр. Московский Филарет писал в свое время (27 авг. 1858 г.): "Воюют против современных идей. Да разве идеи православия и нравственности уже не суть современныя? Разве оне остались только в прошедших временах? Разве уже все мы язычники до одного? Не время виновато, а мысли неправославныя и безнравственный, распространяемыя некоторыми людьми. Итак надобно воевать против мыслей, неправослав­ных и безнравственных, а не против современных" ("Собр. мнений и отзывов", том IV, стр. 344). В желании, кстати сказать, бесплодном, вернуть вспять ушедшее, не найти спасения от опасностей сегодняшнего дня. Тот же митр. Филарет писал (29 марта 1839 г.). Наместнику Троицкой Лавры, архимандриту Антонию: "Нельзя девятнадцатый век сделать четвертым или пятым, и Вологодскую губернию Фиваидою" ("Письма к Нам. Лавры", том I, стр. 315). Во всяком случае, великий наш Святитель по­нимал пользу просвещения и всегда умел за­щищать Православие от нападок и обвинения в мракобесии. Митрополиту Новгородскому Исидору он писал: "Напрасно думает критик, что вера Христова во вражде со знанием, в союзе с невежеством" ("Собр. мнений и отзывов", том V, стр. 48).

Следует, конечно, затронув эту тему, кос­нуться и возможной опасности, подстерегаю­щей пастыря на этом пути. Увлеченный жела­нием быть "культурным" и начитанным, свя­щенник может легко поддаться соблазну обмирщения и незаметно для себя самого не­правильной оценки умственных ценностей. Когда пастырь начинает терять свое главное и единое на потребу, когда он свою духовность подменивает светскими интересами, когда ли­тература, философия и наука вытесняют из его сердца молитву и сострадательное отноше­ние к своей пастве, то это означает, что внут­реннее равновесие нарушено и пастырь сбился в пути. Приобщение к светскому должно поэ­тому всегда проверяться степенью пастырской молитвенной настроенности и его чисто духов­ными устремлениями. Духовное созидание себя и близких являются целью священнической жизни и деятельности; интеллектуальное и светское образование могут быть только сред­ствами пастырского воздействия и дополнени­ем своего собственного внутреннего богатства. Бояться интеллектуальности пастырь не дол­жен, но увлекаться ею в ущерб своей духов­ности он должен всячески остерегаться, так как для достижения совершенства в духовном плане оно всегда труднее дается, чем в плане умственном,  художественном,  научном.  Как  и  во многом другом, единый правильный путь находится посредине и в возможно полной гар­монии и равновесии всех сил.

3.  Подготовка внешняя

Не меньшей ошибкой является также убеж­дение в том, что пастырю не нужно внешнее воспитание. Стремление к упрощенству и к вульгаризации православия готово легко при­мириться с внешней неотесанностью духовен­ства и даже усматривать в этом какое-то поло­жительное качество. В отсутствии лоска и эле­ментарной внешней приличности, в недостатке светского воспитания хотят часто искать все тот же якорь спасения для воображаемого "смирения". Не следует впрочем брать на себя труд доказывать, что христианская добродетель смирения не имеет ничего общего с гру­бостью и внешней недисциплинированностью. Для непредубежденного взгляда должно быть ясным, что подлинное смирение никак не может пострадать от чистоты, воспитанности и хороших манер. Точно также не следует вооб­ражать себе подвижников благочестия и сми­рения, как каких-то грубиянов, распущенных и неотесанных бурсаков. Трудно себе предста­вить св. Георгия Богослова, св. Фотия Констан­тинопольского или св. Максима Исповедника в былое время, или же преп. Серафима, старца Амвросия Оптинского или еп. Феофана За­творника, — в наши дни, как обязательно за-стилизованных под грубость и недисциплинированность, ради охранения своего "смирения" и из боязни потерять свою духовную устрем­ленность. Искажением христианского духа веет от слов Тертуллиана, — уже в то время уклонившегося в свой монтанистический риго­ризм, что "Богу важнее чистота души, чем оп­рятность тела". Непонятно, почему употребление мыла и зубной щетки может уменьшить чисто­ту нашей души?

В чем однако состоит эта внешняя подготов­ка и к чему должно быть направлено внимание священника, чтобы себя постоянно держать внешне благопристойным?

а) В отношении своего внешнего вида. Пас­тырь должен всегда помнить, что "по одежке встречают". Внешность имеет огромное значе­ние в человеческом общежитии. Она может оттолкнуть от себя какой-нибудь незначитель­ный на первый взгляд мелочью. Человеку свойственно врожденное чувство брезгливости и в силу его он не может себя заставить преодолеть ряд внешних мелочей: опрятности, за­паха, слуха и пр. Священник не смеет никогда упускать это из виду. Не обратив внимание на ничтожную, казалось бы, мелочь, он потеряет нечто гораздо более значительное, как умение привлечь к себе требовательного человека. Из сказанного следует, что пастырь должен очень тщательно заботиться о своем внешнем облике, т. е. быть всегда чистым и опрятным, как в от­ношении одежды, так и тела. Ряса и подрясник должны   быть   подшиты,   чисты   и  аккуратны.

Бедность одежды никто священнику в укор не поставит, но неопрятность ее может вызвать оттолкновение окружающих. Даже больше, бога­тая, шелковая или муаровая ряса может подей­ствовать точно также весьма неблагоприятно и подать повод упрекнуть священника в щегольст­ве и франтовстве. Но бедная одежда никогда не будет укором пастырю, если он ее носит с досто­инством и держит в порядке и опрятности. Обувь должна быть чиста; пусть и старая, но она всегда должна быть зашита и в порядке.

Это же следует заметить и относительно чистоты рук, лица, зубов. Может показаться странным и мелочным для курса пастырского богословия касаться подобных деталей, но не все может быть догадываются, какое большое значение имеет эта опрятность для прихожан и молящихся. Чернота под ногтями, невымытые уши, дурной запах изо рта могут оттолк­нуть немалое число душ неутвержденных и чувствительных к подобным мелочам. В самом деле нужно немало внутренней собранности и полное отсутствие брезгливости, чтобы, ска­жем, во время исповеди стоять в непосредст­венной близости от человека, из уст которого исходит дурной запах или веяние табачного и чесночного перегара.

Консервативно-ригористическое отношение русских священников к своим длинным воло­сам, а всех вообще восточных духовных лиц к своим бородам тоже должно быть ограничено требованиями элементарной опрятности. Не касаясь того,  что длинные  волосы  вообще  не являются канонически необходимым призна­ком православного духовенства, следует заме­тить, что неопрятное их содержание просто от­талкивает всякого современного культурного человека. При импер. Елисавете еще существо­вали предписания наших Дух. Консисторий о том, чтобы священники не стригли своих волос у цирульников, а чтобы им эту операцию про­делывали "попадьи". Заграничному духовенст­ву нашему всегда было предоставлено право стричь волосы. Церковный устав прямо пред­писывает подстригать "косматые усы". В про­тивном случае не только при вкушении пищи, но, что важнее, и во время причастия имеют место весьма неблаговидные и малоэстетичные приемы обсасывания своих усов. Умеренно подстриженные волосы, подровненная борода и в меру укороченные усы никак не могут уменьшить духовности священника и подать повод к упреку в щегольстве.

Все сказанное о внешней чистоте и опрят­ности, конечно, как и все, легко может перейти в противоположную крайность, когда священ­ник заботы о своей внешности доводит до пределов франтовства и утрированной светс­кости. Но, как и во всем, чувство меры должно помочь удержать равновесие.

б) В отношении времени. Священник дол­жен быть до хронометричности точен в назна­чении своих деловых разговоров, посещений, богослужения. Свойственный большинству вос­точных, а особенно славянам, недостаток акку ратности больше, чем может быть многое иное раздражает людей требовательных, деловых и берегущих свое и чужое время. Священник должен жить по расписанию. Его день должен быть рассчитан по минутам, все деловые сви­дания расписаны, все промежутки времени приняты во внимание. Богослужение должно начинаться точно в ту минуту, когда это на­значено. Никакие изменения его, в угоду тем или иным неаккуратным и запаздывающим лицам, не должны иметь места. Только случай смертной опасности, вызов к одру тяжко боль­ного, крещение слабого младенца могут свя­щеннику позволить нарушить свое расписание времени. Пастырь обязан и себя воспитывать в этом духе, а также воспитательно требовать того же и от своих пасомых. Таковы условия общественной воспитанности.

в) В отношении языка и движений. Слово священника, больше чем слово простого смерт­ного, приковывает к себе внимание окружаю­щих. По словам судим мы и о внутреннем содер­жании мыслей и чувств. Язык вольный изобли­чает распущенности мысли; слово озблобленное свидетельствует о пленяющей нас страсти гнева; слова грубые обнаруживают недостаток воспи­танности. Наоборот, слова строгие, сдержан­ные, точные, но осоленные во время добродуш­ного юмора, показывают, что они порождены умом дисциплинированным, острым, мысля­щим, но и не лишенным наблюдательности и природного, незлобивого веселия. Две крайности, одинаково неприятные, подстерегают тут священника. С одной стороны, распущенный и грубоватый язык, унаследованный с бурсацкой или гимназической скамьи, изобилующий "сло­вечками" мальчишеского жаргона, легко и не­заметно соскальзывающий даже и в вольности, большие, чем то дозволяют общественые при­личия. К сожалению, это нередко приходится наблюдать и у лиц высокого иерархического положения. Следует, кстати заметить одну психоаналитическую подробность: распущен­ность языка на вольные темы нередко бывает свидетельством какого-то неопределенного, подсознательного, загнанного в подполье эро­тического страха; это как бы некий "защитный цвет" боязливого целомудрия. Но с другой сто­роны, ради какой-то неверно понятой стилиза­ции под надуманную православную духов­ность, молодой священник вырабатывает у себя условный "псевдосвященный" язык. Для приобретения неунаследованного от предков традиционного левитства, батюшка заучивает ряд особых, кажущихся ему почему-то особен­но духовными выражений, вроде: "спаси Гос­поди" — вместо обычного "благодарю вас", "благодарствуйте", "спасибо"; "аз многогреш­ный" — вместо простого и общечеловеческого "я"; "ваша святыня" — вместо простого "вы"; "мое недостоинство", "окаянный", "смиренней­ший" и прочие эпитеты, долженствующие в со­знании такого неофита в левитстве стать вер­ным признаком его духовности и смирения. Сюда же надо отнести и страсть щеголять во  время и не во время славянскими цитатами из Библии и богослужебных книг, которые, буду­чи иногда к месту и ко времени могут "осолить" и оживить речь, но весьма часто только делают ее искусственной, нарочитой, надуман­ной, а в некоторых случаях жизни и просто неуместной.

Движения, жесты священника также дол­жны быть размерены и уравновешены. Иерей должен выработать в себе какой-то внутренний, естественный для него, но тем не менее приспо­собленный к его званию ритм движения в ходьбе и жестикуляции. Беготня иерея по улицам не со­ответствует его сану; но и напыщенность его вида делает его комичным и плохо выучившим свою роль. Жестикуляция рук с неумеренностью огрубляет повадку пастыря, но и окамененность его облика выдает в нем ненатуральную натяну­тость. В присутствии старшего собрата иерей всегда должен помнить свое место: не садиться прежде разрешения, идти слева от старшего, ус­тупать ему дорогу и пр. Он не должен торопиться в поездах и автобусах занимать сидение. Если оно ему будет уступлено, иерей может его занять, но всегда должен стараться его уступить старикам, больным, женщинам с детьми, слабым и пр.

г) В отношении корреспонденции. Канцеля­рия священника должна быть в безупречном порядке. На каждое письмо ответ должен сле­довать немедленно или же по наведении соот­ветствующей справки. Письма должны быть точно датированы,  еще лучше  занумерованы; полезно на деловые бумаги и письма оставлять копии, чтобы потом не случалось недоразуме­ний и забывчивости. Письма к иерархически выше стоящим лицам должны быть написаны по форме, выдержанно и подтянуто, безо вся­кой фамильярности. Подпись должна быть также в установленной форме, но без излиш­них "многогрешный", "недостойный" и прочих уничижительных и лжесмиренных эпитетов. Язык писем, больше, чем произнесенные слова, должен быть рассчитан и проверен. "Письмена остаются" — гласит древняя поговорка. Вообще надо всегда помнить, что за то или иное слово или действие не пришлось бы впоследствии краснеть и стыдиться. Умеренный юмор и ос­троумие только свидетельствуют в пользу ав­тора, но распущенность и болтливость обнару­живают недомыслие и недисциплинирован­ность. Равновесие и здесь, где-то посередине.

д)   В   отношении   убранства   жилья.   И   это имеет значение и может подать повод к поло­жительной или отрицательной оценке священ­ника в глазах его прихожан. Опрятность и по­рядок в доме были темой даже и для пастырс­ких посланий ап. Павла (I Тим. III, 4). Жилище пастыря должно свидетельствовать о его внут­реннем устроении и об интересах его жизни. Скромность, серьезность и чистота должны ук­рашать дом иерея. Бедность никогда ему не будет поставлена в укор, но беспорядок или чрезмерная светскость могут соблазнить мно­гих. Надо всегда помнить о слабости человечес кого духа и удобопреклоненности его к соблаз­нам. С другой стороны, не следует забывать того большого впечатления, которое оставляет первый вид. Кроме элементарной чистоты жи­лища, оно должно и может свидетельствовать и об интересах и внутреннем содержании его владельца. Возможность приобретать книги и любовь к ним привлекут к священнику внима­ние людей образованных. Украшение стен каки­ми-нибудь видами, портретами или репродукция­ми картин должно быть таким, чтобы не оскорб­лять эстетические чувства. Вовсе неверно думать, что комната священника должна быть украшена "благочестивыми" картинами, пусть и хорошими, но явно оскорбляющими художественное чуство. Все пошлое, мещанское, трафаретно-рыночное может только вызвать улыбку и заподозреть вла­дельца в желании подделываться под общий уро­вень. Здесь как и во всем, опасны уклонения в крайности неумеренной обмирщенности и наду­манного, стилизованного жанра "бытового батюш­ки", подлинник которого уже давно исчез из жизни, а все копии оного и с подлинным неверны и по существу не нужны.